Храм, будто птица,
Рвётся в высоту
И на душе
Становится светлее!
Ты возрождаешь
Эту красоту,
Чтоб самому стать
Чище и добрее!
ИСТОРИЯ ВОЗРОЖДЕНИЯ ПРИХОДА В НАШЕ ВРЕМЯ
История возрождения лекшмозерского прихода началась в теперь уже достаточно далёком 1986 году. Общественные инспекторы Московского городского отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры (МГО ВООПиК) Дмитрий Александрович Соколов и Владимир Львович Бобров путешествовали по древнему былинному Каргополью. На одну из ночёвок остановились в маленькой умирающей деревушке Масельга. Москвичей приютил уроженец этой деревни, пенсионер Василий Макарович Солодягин.
Светла летняя северная белая ночь, и разговор за чашкой чая затянулся до утра. Василий Макарович, вдумчивый рассказчик, поведал путникам о своей долгой и нелёгкой жизни. Как и многие уроженцы русской деревни, после службы в армии он остался в городе, получил профессию, завёл семью, вырастил и воспитал детей. Но к старости защемило сердце, невмоготу стало без родных мест, вот и вернулся Василий Макарович под отеческий кров своей малой родины. Деревню стало не узнать: объявленная в своё время неперспективной, лишилась она и школы, и магазина, да и почти всех жителей. Тяжело было видеть всё это. Особенно Василия Макаровича удручало состояние близлежащей деревянной церкви во имя преподобного Александра Свирского. Закрытая и поруганная в конце 1920-х годов, она, казалось, доживала свои последние годы: сгнила и провалилась кровля, накренилась готовая вот-вот упасть колокольня, да разодранная, испещрённая дурацкими надписями местных и приезжих вандалов обшивка. Как мог, латал Василий Макарович местную святыню, где дощечку прибьёт, где пол подлатает, но много ли в одиночку сделаешь, когда уже и годы, и здоровье не те…
Много подобных историй слышали бывалые воопиковцы, но вдохновенный и печальный рассказ пожилого масельгца тронул как-то особенно, задел за что-то очень глубинное. Может, в тот момент Дмитрий Александрович и Владимир Львович ещё и сами не осознали, что встреча эта, казалось бы случайная, стала для них и для десятков и даже сотен других людей, которых вскоре они приведут сюда, на Русский Север, поистине судьбоносной.
Осознание этого пришло несколько позже, уже в Москве. Удивительное и замечательное это было время – конец 80-х – самое начало 90-х гг. прошлого века. Коммунистическая диктатура (при сохранении социальных гарантий населения!) уже кончилась, а диктатура рынка (рубля, доллара, евро) ещё не наступила. Такое, видимо, случается в истории на стыке двух принципиально различных эпох, и не каждому поколению людей выпадает счастье жить именно в такое время. Моему поколению выпало!
По окончании летнего путешествия Д. А. Соколов и В. Л. Бобров твёрдо решили всерьёз (именно всерьёз, а не по принципу «благими намерениями выстелена дорога в ад»!) заняться реставрацией храма Александра Свирского. Но как? Профессионального реставрационного образования и умений ни у кого из них не было. Дмитрий Александрович учился когда-то в МГУ им. Ломоносова на геолога, Владимир Львович окончил МИРЭА (Московский институт радиотехники, электроники и автоматики) и работал программистом. Тем не менее было твёрдое желание освоить мастерство плотника-реставратора памятников деревянного зодчества. Решили, прежде всего, учиться самим. Богата тогда была Россия (надеемся, что хаос либерально-рыночного безвременья кончится и это наше – самое главное – богатство обретётся вновь) на энтузиастов, мастеров и патриотов, одним словом, людей, одержимых духом и идеей. Быстро нашлись и единомышленники, и учителя, благо ВООПиК было в те годы центром притяжения очень многих творческих патриотических сил.
Уроки плотницкого реставрационного мастерства брали у известного архитектора и реставратора Александра Владимировича Попова, того самого, что возрождал замечательный храмовый ансамбль в далёкой беломорской Нёноксе, вернул из небытия многие другие выдающиеся памятники деревянной старины, да воссоздал по археологическим данным традиционный русский плотницкий топор образца ХVII в.
Вскоре к единомышленникам присоединились инженеры Владимир Васильевич Носов, Олег Тихонович Чалых и геолог Дмитрий Сергеевич Зыков, причём первые двое оставили свои первоначальные специальности, чтобы уже навсегда посвятить себя плотницкому реставрационному мастерству. Люди это были грамотные, мастеровитые, и необходимые навыки прививались с лёгкостью, почти без проблем. Уже в следующем, 1987 г. всей компанией друзья вместе с семьями выехали на Каргополье и начали первый в своей жизни реставрационный сезон. Понемногу обжили полузаброшенный дом в опустевшей, расположенной в 3 км. от Масельги, деревне Гужово и начали консервационные работы в храме прп. Александра Свирского. Работа спорилась, и начинающие реставраторы не успели заметить, как пролетела кратковременная пора летних отпусков.
Первый реставрационный сезон дал первый опыт: работа была тяжёлой, явно не хватало рабочих рук. С целью их привлечения, а также для содействия возрождению традиционного плотницкого ремесла по инициативе Д. А. Соколова в Москве на базе МГО ВООПиК было создано Учебно-реставрационное объединение «Строй». Дали объявления в газетах о наборе желающих обучиться плотницкому мастерству и начали обучение новичков по выходным дням. Обучение проходило в знаменитом когда-то Доме писателя Телешева и состояло из теоретических и практических занятий. А по окончании устраивались чаепития и велись беседы о исторических судьбах России, её архитектурных памятниках, которые затягивались порою до темна.
В 1988 г. всё повторилось, но уже с более высокой степенью мастерства и организации. Надо ли говорить, с каким нетерпением и радостью встречал москвичей счастливый Василий Макарович! От консервационных работ постепенно переходили к собственно реставрационным. Лес валили прямо на склоне Хиж-горы и то вручную, то с помощью нехитрого приспособления – ворота – поднимали к храму. Это была очень тяжёлая физическая работа, но никто не унывал, все были молоды, полны сил и одержимы общей Идеей.
Доски, гвозди и иные необходимые материалы получали в селе Лекшмозеро, что в 8 км. от Масельги, в местном отделении тогда ещё существовавшего совхоза «Печниковский». Везли всё это на тракторах по разбитой в хлам, особенно после дождей, просёлочной дороге. С транспортом тоже помогали в отделении совхоза. Его председатель, опытный хозяйственник Пётр Дмитриевич Вовулинский, поначалу с опаской, как и многие местные жители, отнёсся к инициативе москвичей (многочисленные туристы часто возмущались плачевным состоянием памятников каргопольской архитектуры, обещали помощь и содействие, однако дальше слов никогда не шли), но видя, что из года в год делается реальное дело, проникся доверием и много помогал.
После деревни Масельга дальнейшая доставка стройматериалов была возможна не во всякое время даже с помощью тракторной техники, очень уж круты и непроходимы после дождей подъёмы масельгской гряды. В таких случаях лесоматериал сваливался с тракторных телег на крутом склоне у Масельгского озера, спускался к воде и сплавлялся к подножию Хиж-горы. Помню, как надрывался хиленький трёхсильный лодочный моторчик, невесть откуда взявшийся, поставленный на кое-как подлатанную утлую лодчонку, тащащую из последних сил тяжеленный плот из брёвен, досок или бруса.
Ну а дальше – больше! Всё это надо было поднимать к храму! Обливаясь потом, в жару или холод, среди туч комаров, слепней, мошки, в два этапа. Сперва вручную, на плечах или у бедра, до гужовской дороги. Здесь разворот на 90 градусов и крепление к верёвке. Далее предстоит подъём на продолжительном крутом участке при помощи ворота. Доски связывали сразу штук по пять, брус по два, брёвна, как правило, тянули по одному, иначе тяжело. Четверо бодренько бегут наверх к вороту и по команде начинают крутить. У пятого самая тяжёлая работа – бежать с палкой рядом с поднимаемым материалом и подправлять его, если начинает зажимать на катках. Всю эту систему мы в шутку прозвали «канатно-кресельным подъёмником». Перед обедом долгожданное купание в озере.
Обед готовился на костре в котелках прямо возле храма на Хиж-горе. Из числа мужчин выделялся дежурный, который поднимал воду в ведре и разводил костёр. В нужное время появлялась неизменная кормилица наша, супруга Дмитрия Александровича Соколова Ольга Ивановна и кто-нибудь ещё из наших женщин, они то и готовили незамысловатый обед. Времена были «постперестроечные» и «раннедемократические», карточные, так что после трапез мы частенько вставали с лёгким чувством голода. Правда, в грибную пору, когда склоны Хиж-горы ломились от маслят, сыроежек, подберёзовиков и других грибных даров щедрого северного леса, каждому вменялось в обязанность внести свою грибную обеденную лепту. Служили подспорьем и два картофельных огородика, разбитых у нашего гужовского дома.
Вспоминаю забавный случай. При вскапывании огорода под картошку наткнулись лопатой на небольшой камушек. Решили выкопать. Однако чем больше копали, тем больше «маленький» камушек увеличивался. Я предложил бросить это гиблое дело, но супердотошный Виктор Петрович Борисов, тогда студент Московского инженерно-строительного института, а ныне главный инженер одной из московских строительных компаний, продолжал копать с завидным усердием… К вечеру, при явном моём неудовольствии, крехтя и напрягаясь, вытащили из огромной ямы гигантский валун, какими столь богата пройденная ледником в доисторические времена северная земля.
А вот осенью наступала пора объедения вплоть до «невставания»! Открывался сезон охоты (тогда Кенозерский национальный парк ещё не был создан и охота была разрешена). Надо ли говорить, что среди нас были страстные охотники и, прежде всего, сам Дмитрий Александрович со своим верным, но злобным, перекусавшим всех нас, псом - лайкой Диком. Результаты охоты – утки, рябчики, иногда даже лоси – тем же вечером попадали на наш стол.
Разумеется, разнообразили нашу кухню и всевозможные дары озера – окуньки, щучки, сороги (так в северных краях называют среднерусскую плотву), ёршики, а в случае удачи сладкие бескостные налимы. Особенно я любил рыбную ловлю в конце мая – начале июня, когда с озёр только-только сошёл лёд и голодная после долгой зимы рыба готова была клевать, казалось, даже на голый крючок! Тогда с удочкой и ведёрком к озеру тянулся и самый-пресамый ленивый.
Закончился сезон 1988 года. Энтузиасты с нетерпением ждали лета нового, 1989 года. Но в феврале пришла трагическая весть – скончался Василий Макарович Солодягин. Д. А. Соколов и О. Т. Чалых, не медля ни минуты, сорвались и похоронили нашего дорогого вдохновителя Макарыча. Упокоился он, как и хотел, на земле предков, на старом, нижнем кладбище на Плакиде, где издавна предавали земле ушедших в горний мир жителей деревень Масельга и Гужово (название происходит, вероятно, от когда-то находившейся здесь часовни святого Евстафия Плакиды, хотя в 1920-е гг. местные жители устроили на этом месте церковь во имя Казанской иконы Божией Матери, а после её закрытия и перемещения сруба в с. Лекшмозеро вплоть до сожжения в 1980-е тут располагалась одноимённая часовня. День празднования Казанской иконы Божией Матери доныне особо почитается в нашем Приходе).
Летом 1989 года приступили уже к реставрации. После выпрямления колокольни первым делом заменили верхние сгнившие венцы основного объёма. Затем настелили стропила – каркас под будущую кровлю. Все работы старались вести по традиционным технологиям – с использованием традиционного плотницкого топора образца ХVІІ в. (который непосвящённые в плотницкую премудрость по наивности называют «колуном» - по сходству формы), скобелей, долот. В качестве дренажно-антисептической прокладки использовали не рубероид, а традиционную бересту. Она заготавливалась заранее, в конце мая – июне и особенным образом складировалась под прессом. За берестой ходили специально, вооружившись ножами и изрядной долей стойкости: надо ли говорить, что в лесу нас донимали мириады комариных туч.
Потихоньку обустраивали и собственный быт. Важнейшим элементом здесь, философией даже, была баня. Сначала мылись в маленькой полуразрушенной баньке возле одного из малых масельгских озёр. Но вот созрело решение построить собственную, традиционную русскую баню рядом с нашим гужовским домом. Выбрали место – там, где когда-то была старая, заброшенная, развалившаяся и полусгнившая банька кого-то из уехавших селян, у самой воды. Разобрали развалины, расчистили место под фундамент, укрепили его новыми камнями. На противоположном берегу рубили, освобождали от сучков, окаривали, тащили к воде и сплавляли осину: полагаю, не нужно напоминать, что настоящая русская баня рубится только из осины, хвойные породы дерева не подходят, поскольку выделяют смолу. Доставили с совхозной лекшмозерской пилорамы кровельный тёс, заготовили бересту. И – закипела работа! Часть реставраторов на Хиж-горе, у церкви, оставшиеся рубят баню. Время пролетело удивительно быстро, вот уже и сруб готов, и кровелька слажена!
Нужно складывать камелёнку. Здесь тоже тонкости. Во-первых, необходимо собрать нужные камни, так называемые «синюшные» не подходят – при окатывании водой в нагретом состоянии они дают ядовитый пар. Выбрать подходящий материал для каменки помогли местные жители. Во-вторых, чёрную печку-каменку нужно ещё правильно сложить - так, чтобы пламя нагревало камни, а не кипятило котёл, иначе вместо сухого пара будет получаться удушливый мокрый. Короче, «чёрная» русская баня – бездна премудрости! Но вот и камелёнка сложена, и котёл подвешен, и потолок утеплён – землёй засыпан -, и дымник сделан, и мостки к озеру настелены. Можно париться!
И парились на славу. Субботу – банный день – ждали с нетерпением. Егор Борисович Прохорчук, ныне известный учёный-биофизик, успевший поработать и в Голландии, и в Англии, и на телевидении неоднократно выступавший, а в ту пору ещё и страстно увлечённый плотницким реставрационным мастерством и идеей духовного возрождения Отечества, надыбил где-то банный термометр. Как поддадут мужики на камелёнку что есть жару, так тот термометр и 130, и 140 градусов показывал! А потом – нагишом пулей в озеро. Удивительное, редкостное чувство: тела своего не чувствуешь! Только душа, невесомость, озеро, на горе вдали храм, который мы строим, деревня, ставшая уже родной, и природа – чарующее лекшмозерье вокруг!
Вот тут-то и приходит осознание, что московская наша железобетонная, пробково-толчеёвая жизнь и не жизнь вовсе, так себе, житуха, прозябание, а подлинная, есенинская, избяно-лубяная, лесная и озёрная жизнь, да не жизнь, а житие даже, здесь, на Русском Севере, в ненаглядном Лекшмозерье. Москва же ныне – увы! – не более, чем буржуазно-сионистско-хачёвская зараза, город, не приспособленный для жилья. Говорю это с болью в душе, как коренной москвич, ведь мой дед родился в Москве ещё в 1910 г. Но родину обрёл я, почувствовал себя русским, причастным к своей великой истории, лишь здесь, на Каргополье.
Кроме бани, занялись восстановлением гужовского дома. Дома здесь, надо сказать, поражают своим величием, мощью, фундаментальностью. По сравнению с ними наши среднерусские, подмосковные и иные сельские дома кажутся спичечными домиками. Огромные брёвна сруба, самцово-слежные кровли, большой подклет – всё это и ещё многое другое выгодно отличает севернорусское жилище.
В 1990 году в храме на Хиж-горе появились матицы, потолок, настелили первый слой кровельного тёса, занялись крышей алтаря. Но главное достижение этого сезона – центральная глава. Над Хиж-горой, осеняя и благословляя неоглядные голубые дали, воспарил крест!
В этом же году мне в руки случайно (случайно ли?) попался еженедельник «Досуг в Москве». Среди прочих объявлений читаю: «Объявляется набор на курсы плотников-реставраторов памятников деревянного зодчества. По окончании практика на Русском Севере. Учебно-реставрационное объединение «Строй» при МГО ВООПиК». И телефон. Сердце моё ёкнуло. Русский Север! Он представлялся мне сказочной страной белых ночей, неиспорченной природы, бесконечных лесов, былин, окающего говора (знаменитая «поморьска говоря»), текущих в великий ледовитый океан полноводных рек и бескрайних озёр, словом, всем тем, что в мире связывается со словом «русское». Сомнений не было – надо звонить. Только возникло опасение: ведь я происхожу из семьи столичной технической интеллигенции и в ремёслах совершенно не сведущ. Возьмут ли?
Великая и трагическая тогда была эпоха. На глазах разваливался казавшийся нерушимым Советский Союз. Ещё немного и миллионы судеб будут брошены в хаос разрухи, нищеты и бесперспективности, а, главное, безыдейности и бездуховности. Многие этого не осознавали, моя персона здесь также не была исключением. Но, как это всегда бывает на крутых переломах истории, в умах и сердцах происходит переоценка ценностей.
Подобную трансформацию испытывал и я. В следующем году мне предстояло получить диплом инженера Московского института радиотехники, электроники и автоматики. Должен признаться, что поступил я сюда отнюдь не по зову сердца, а скорее по семейной традиции. Мама окончила институт связи и доныне работает программистом, отец – институт радиотехники и горной электромеханики (был когда-то такой в Москве) и всю жизнь вплоть до своей преждевременной кончины трудился военным радиоинженером, объездил почти все советские космодромы и проч., запускал в космос самого Гагарина (автограф Первого космонавта моему отцу – наша семейная реликвия). Так что выбора у меня, можно сказать, и не было. Но куда идти работать? Нас готовили для так называемых «почтовых ящиков», «закрытых» военных институтов. Они же прекращали существование либо сокращались в оны годы в массовом порядке. Да и атмосфера в них была та ещё. Если даже не принимать во внимание факт, что проектировать компьютеры нас учили … на кульманах, а единственный персональный компьютер стоял на столе у начальника и подходить к нему нам, молодым специалистам, было строго-настрого запрещено, настроение в таких конторах было, мягко говоря, не совсем рабочим. Помню, как на практике в одном из московских НИИ рабочий день был заполнен тем, что женщины штопали колготки, начальник тихонько пил свой «портвейн», «агдам» или «сахру», а нас, без пяти минут инженеров, заставили распутывать огромный моток провода, лишь бы чем-нибудь занять.
Была ещё у нас ВУС – военно-учётная специальность. Мне она нравилась больше гражданской. Оператор аппаратуры постановки помех на специальных вертолётах Ми-8ПП (постановщик помех) и Ми-8ППС (постановщик помех скорострельный). В своё время я переболел авиацией, серьёзно увлекался историко-техническим стендовым авиамоделизмом и приложил немало усилий, чтобы попасть в лётный взвод. Но части, где базировалась эта авиация, располагались на западных границах СССР и в 1990-1991 гг. их судьба была предрешена.
Но не только будущее дело жизни я искал в то переломное время. В душе шёл также и духовный поиск. Семья наша была, как и большинство советских семей, атеистической (одно время бабушка работала аж в Кремле, встречалась с Берией, видела самого Сталина!), но очень порядочной, с прочными моральными устоями. Мои однокашники-студенты и курсанты тоже были людьми, в целом, не плохими, но и особенных духовных запросов также не наблюдалось. Какие у нас были темы для общения? Быт, деньги, девушки (причём, как правило, отнюдь не на уровне отношений Ромео и Джульетты), выпивка, работа (была, правда, ещё пламенная страсть – туризм и бардовская песня). Я же искал чего-то большего и после всесторонних раздумий принял Святое Крещение в 1989 г. в храме Спаса Нерукотворного Образа в Кунцеве. Был тогда, надо заметить, белой вороной среди своих, молодые «технари» в конце 80-х над верой ещё посмеивались.
Параллельно обнаружил, что, в сущности, я не знаю ни мировой истории, ни литературы, ни иностранных языков (технический немецкий на уровне перевода со словарём не в счёт), ни религий. Начал жадно, взахлёб, читать (15 томов Достоевского из бабушкиной библиотеки за две недели!). Кончилось тем, что получил ещё одно высшее образование – историко-филологический факультет Российского православного университета св. Иоанна Богослова, поступил на все «пятёрки» в аспирантуру Института Российской истории РАН, но не закончил – «Бобик сдох»!
На таком вот фоне состоялся мой, можно сказать судьбоносный, звонок в ВООПиК. Трубку поднял Пётр Феликсович Карелин, тогда ещё совсем юноша, сын известного в патриотических кругах публициста и философа Феликса Карелина, прошедшего сталинские лагеря, а сейчас профессиональный реставратор, генеральный директор объединения «Русские начала», с которым мы доныне продолжаем заниматься реставрацией в Лекшмозерье: «Здравствуйте, я по объявлению, хотел бы поехать на Север, но ничего не умею.» - «Приходите!» И я пришёл.
Актовый зал в доме Телешева на Яузском бульваре, где тогда размещалось Московское городское отделение Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры (того самого, в пользу которого нас в советских школах заставляли покупать марки) был переполнен. Удивительное время! Десятки, если не сотни, взрослых мужчин, которые горят желанием обучиться ремеслу (поначалу курсы были бесплатными, наши учителя работали без зарплаты; потом стали платными) и безвозмездно (без зарплаты, более того – полностью за свой счёт!) возрождать храмы на Русском Севере! Увы, сейчас такое, видимо, почти невозможно. Дойдя до заведующего кафедрой, я читаю различные гуманитарные курсы в нескольких ВУЗах Москвы и области и каждый раз обращаюсь к своим студентам с предложением поучаствовать в реставрации в период летних каникул. Ни одного отклика. Как же мы деградировали за последние 20 лет! (Справедливости ради отмечу, что не всё так плохо. Есть и сейчас среди молодёжи те, кто выбрал не пепси, а Родину, не «берёт от жизни всё», а по христианским и общечеловеческим заповедям живёт не для себя, а для ближнего и Отечества, например, члены молодёжного православного объединения «Реставросъ» и других, но – позволю себе быть пессимистом – они, кажется, в меньшинстве.)
На кафедре несколько человек. Выступал, в основном, Д. А. Соколов. Рассказывал о сделанном, о том, что ещё предстоит, отвечал на вопросы. А потом было собеседование. Желающих так много, что возник конкурс. Интересовались, между прочим, и политическими убеждениями. Скажу честно, что сторонников либеральной демократии в ВООПиКе не любили… Среди вопросов был и такой: «Какие газеты читаете?» У любителей «Московского комсомольца» и «клубнички» шансов было не много.
Потом были четырёхмесячные курсы. Занимались то по субботам, то по воскресеньям. Сперва учились делать топорище, потом насаживать на него топор, причерчивать одно бревно к другому и, наконец, рубить чаши и канавки. Накануне практического занятия теоретический час: теория плотницкого и столярного ремёсел, особенности обработки древесины, а также интереснейшие лекции и беседы приглашённых архитекторов, строителей и реставраторов. После – чаепитие и увлекательное общение единомышленников. Но, конечно, основные навыки пришли позже, непосредственно в процессе работы.
Весной 1991 года в доме Телешева состоялось собрание, на котором планировались летние работы. Реставрационный сезон разбили на несколько смен по три недели каждая. Все из нас должны были сами оплатить свой проезд, привезти с собой из Москвы продукты на всю смену (в Архангельской области тогда всё, включая хлеб, было по карточкам и талонам, так что купить продукты, не имея карточек и местной прописки, было невозможно) и личный инструмент. Короче, всё исключительно за свой счёт. Разумеется, никакой зарплаты. Но это почти не смущало, стремление на Север было превыше всего. Когда меня спросили, в какую смену я хочу поехать, последовал ответ: «На все». У Дмитрия Александровича слегка отвисла челюсть, он даже переспросил. Моё желание было неизменным. Сделали скидку: продукты нужно было взять только на одну смену и оплачивался проезд (помню, плацкартный билет от Москвы до Няндомы стоил тогда 11 рублей с копейками).
В конце мая состоялся долгожданный отъезд. Я очень люблю путешествовать. Как говорил Пржевальский, жизнь прекрасна хотя бы потому, что в ней можно путешествовать. В своё время, в годы моего первого студенчества, у нас была прекрасная межвузовская (на базе МИРЭА и МИСиС – института стали и сплавов) туристическая секция. Ходили в горы (Кавказ, Тянь-Шань, Копет-Даг), плавали на байдарках (Карелия). Еще в детстве путешествовал с родителями по Золотому кольцу. Ходил я по стране, ходил, восхищался её природной и архитектурной красотой и думал о том, как хорошо было бы и самому внести свою лепту в дивное великолепие России, самому построить и создать что-нибудь, чтобы можно было сказать потомкам: смотрите, а это сделал я! И вот мечта становилась близкой к осуществлению!
Погрузка на Ярославском вокзале была тяжелой. Помимо огромных личных рюкзаков тяжёлые ящики с инструментом и оборудованием. Но это никого, в том числе и проводников, не смущало. Тогда уже началось «челночное» время и весь вокзал был с «баулами», сумками, ящиками, чемоданами, рюкзаками и прочей кладью. Обычный пассажир становился редкостью.
В Лекшмозеро прибыли в то замечательное время, когда с озёр только-только сошёл лёд, зазеленела свежая травка, стало уже тепло, но комары ещё не проснулись. Это был последний год, когда в селе действовало отделение совхоза, население ещё было трудоустроено, ещё заготавливали сено, ещё пасли и доили коров. Совсем скоро всего этого не станет…
На ночлег остановились у добрейшей бабы Тани – Татьяны Александровны Подгорних, милейшей старушки, которая с первых лет нашего появления и до конца жизни с неизменным гостеприимством принимала любого из нас. И всякий раз, когда кто-нибудь из московских реставраторов по какому-либо делу появлялся в Лекшмозере, путь неизменно лежал к бабе Тане.
10-километровый путь по грязной, почти непроезжей дороге в Гужово через Масельгу, под тяжеленным рюкзаком, показался в первый раз адским испытанием. Пот катил ручьями, ноги разъезжались в глиняной жиже.
Окна в гужовском доме оказались выбитыми, рамы сломанными. Местные жители ещё не принимали нас всерьёз, мы были ещё чужими для них… Первые ночи тоже оказались испытанием на выносливость. Дело в том, что я не прислушался к совету бывалых людей и не приготовил в Москве марлевый полог на кровать. И поэтому, чтобы не проснуться с опухшей, искусанной мордой, приходилось окатывать себя изрядной порцией «химии»: дом был полон комаров. Кроме того, никак не мог привыкнуть поначалу к отсутствию темноты: наступила чарующая пора белых ночей.
Однако бытовые трудности отошли постепенно на задний план. Начиналась работа. Планы в тот год были наполеоновскими, начало – грандиозным. Наши начальники – Д. А. Соколов, В. В. Носов, О. Т. Чалых, Д. С. Зыков – разбили всех нас на четыре бригады примерно по 15 человек, каждая соответственно четырём объектам: храм Александра Свирского, наш гужовский дом (их надо было реставрировать) и два объекта нового строительства – один дом в деревне Гужово и один огромный, двухконечный, в Масельге (бывшая школа). Оба последних копии-«новоделы» когда-то существовавших. Старшими артельщиками на храме являлись В. В. Носов и О. Т. Чалых, на гужовском доме Д. А. Соколов, строительство нового дома в Гужове возглавлял П. Ф. Карелин, в Масельге – О. Э. Соин. Общее руководство осуществлял Д. А. Соколов.
Меня взяли в артель, занимающуюся реставрацией храма, поскольку я приехал на весь сезон, да и сам очень просился. Плотницкое ремесло осваивал под началом замечательного мастера Владимира Васильевича Носова. Начали с изготовления мачт крестов четырёх боковых глав. Для этого подыскивали старое сухое бревно без гнили (благо таких было много среди развалин старых домов заброшенной деревни) и из него рубили. У нас под рукой был пухлый томик проекта реставрации храма Александра Свирского, который был сделан в Москве по воопиковским связям, в котором справлялись о размерах и конфигурации в случаях затруднений. Мастерство приходило с опытом.
Когда мачты крестов были срублены, переместились на Хиж-гору и приступили к изготовлению непосредственно боковых глав. После фиксации мачт крестов на матицах делались и крепились 8-угольники - основания глав, на них устанавливались заранее изготовленные кружала, или журавцы, которые подводились под «яблоко» креста. Затем вся эта конструкция покрывалась обрешёткой из сосновых досок и потом сверху крепилась береста. Далее предстояло изготовить лемех.
Лемех - это изогнутая во всех плоскостях осиновая дощечка, по форме напоминающая лемех плуга (откуда и название). На одну боковую главу нужно около 400 лемешин, т. е. на все 4 главы порядка 1600. Процесс изготовления лемеха сложен, монотонен и длителен. Для начала отправляемся в лес с бензопилой (была у нас старенькая, единственная, отечественного производства; заводилась с трудом, стартер всё время спадал и норовил отлететь в глаз) и валим осины потолще. Ствол освобождается от ветвей и распиливается на цилиндры, причём участки с сучками и гнилью выбраковываются. Потом годные заготовки на лодках переправляются к месту обработки. Здесь они раскалываются для дальнейшей, тоже ручной, обработки топором.
Начинается самый монотонный и нудный процесс. Каждая заготовка обрабатывается топором по специальным картонным лекалам в соответствии с так называемым раскроем лемеха. Каждый ряд лемешин имеет свой угол изгиба. Лемех мы тесали в августе примерно в течение месяца. Поначалу за день получалось не более 5 – 7 годных лемешин, к концу месяца, с опытом, «среднестатистический» плотник-реставратор вырабатывал до 30 - 35 лемешин, Владимир Васильевич ставил рекорды в 38 – 42 лемешины.
В выходные и праздничные дни мало кто из нас оставался в Гужове. Мы растекались по окрестностям, ездили в Каргополь, путешествовали к былинному Кенозерью через Думино (27 км. от Масельги по очень плохой дороге), ходили в соседнюю Карелию на Колодозеро и Пилусозеро через Лебяжьи озёра. Дважды я встречал косолапого Мишку. Один раз он пришёл к нам на Хиж-гору и как ни в чём не бывало ел малину, обширные заросли которой обильно покрывают её склоны. Мишка был красивый, коричневый, средних размеров, вероятно, молодой. Второй раз повстречал медведя, путешествуя на Кенозеро. Он сидел на высокой осине и ел яйца из гнезда какой-то птицы, расположенного на соседней ели. Завидев нас косолапый камнем слетел вниз и с завидной скоростью пустился наутёк. Из животных ещё встречал лосей и зайцев, не говоря уже о многочисленных представителях пернатого мира. А вот кабана и волка повстречать не пришлось, очень уж они осторожны, хотя следы их пребывания в лесу встречались весьма часто.
Не успели мы оглянуться, как пролетели и пора белых ночей, и короткое северное лето. Наступала осень, которая состоит на Севере из двух неравных частей. Первая, недели на полторы от силы в начале сентября – чарующая пушкинская золотая, когда ещё припекает солнышко и стоит удивительная, звенящая тишина. Эту тишину стоишь и внимаешь ей часами и не можешь надышаться напоённым лесом и озёрами воздухом; слышен каждый шорох, каждый взмах крыльев порхающих пичужек, каждый звук падающего листа, падающей ветки. А краски, какие краски вокруг! Кажется, что все цвета и оттенки радуги снизошли на листву лесов, поля, луга и озёра.
Вторая половина осени, которая начинается примерно от Александрова дня (12 сентября н. ст.) – сплошная череда серых монотонных дождей, когда всё вокруг меркнет, дороги раскисают и становятся непроезжими, природа готовится принять белый покров зимы. На праздник Покрова (14 октября н. ст.) уже может выпасть первый снег. В такое время в лесу делать нечего. Лучше сидеть дома, смотреть на завораживающий огонь русской печи, думать о смысле преходящего бытия, писать дневники, читать (за сезон 1991 г. я прочитал чемодан книг) или, к примеру, изучать древние языки и пытаться вдуматься, о чём хотел поведать нам старый автор 2,5 тысячи лет назад.
Первая половина сентября 1991 г. выдалась на редкость замечательной. Стояло самое что ни на есть бабье лето. Мы приступили к монтажу лемеха на боковые главы. Это был достойный итог сезона. Из-под наших рук рождалась красота. Наверное, впервые в жизни я ощутил радость сопричастности Творцу и Творению. А кругом на десятки вёрст – расцветистые переливы самой прекрасной поры года – золотой осени. И не беда, что ветерок на высоте уже холодный, что руки время от времени леденеют и их приходится отогревать за пазухой или в карманах телогрейки. Олег Тихонович Чалых, ранее других закончивший свою главу, успел смонтировать и маленькую главку над алтарём. В одну из глав мы вложили своё послание потомкам – будущим реставраторам. Дойдёт ли?
3 октября под аккомпанемент непрекращающегося дождя старенький совхозный трактор «Беларусь» с трудом перевёз телегу с нашим скарбом в Лекшмозеро, на следующий день мы кое-как, вповалку, переночевали в самом большом 7-местном номере единственной каргопольской гостиницы и ещё день спустя в битком набитом общем вагоне пассажирского поезда выехали из Няндомы в Москву. Реставрационный сезон 1991 г. подошёл к концу.
В 1992-1993 гг. работы продолжались с прежней интенсивностью. Настелили ещё два слоя кровельного дорожёного тёса (с прокладкой берестой) на крышу основного объёма и алтаря, закрыли «юбочками» основания боковых глав и алтарной главы и, главное, полностью обновили колокольню.
На ней, прежде всего, заменили верхние сгнившие венцы под уровнем звона. Там рубили восьмерик с очень интересными и сложными замками. Работами по-прежнему руководил Владимир Васильевич Носов. Далее, очень большой объём работ пришёлся на реставрацию обшивки. Делали очень бережно, памятуя об одном из основных принципов реставрации: следует в наибольшей степени сохранять элементы прежних эпох. К сожалению, очень многие доски прежней обшивки, если и не сгнили, то были исписаны вандалами. По надписям можно было проследить историю советского туризма. Первые из них появились в начале 1960-х, наиболее поздние появлялись уже в нашем присутствии, хотя мы как могли гоняли горе-посетителей. Однажды, дело было в субботу, находясь в бане, мы заметили, что по храму беспардонно лазят какие-то люди. Мы быстро оделись, похватали топоры и стремглав бросились на Хиж-гору, но покуда добежали (3 км.), там уже никого не было. Повезло тем, злость в нас была неимоверная! Разумеется, на новенькой обшивке было несколько новых надписей. Должен заметить, что наиболее свинским отношением к своим святыням отличались именно каргополы, приезжие из дальних мест вели себя приличнее.
Сделав полицу и перестелив уровень звона поставили высоченные леса под самое яблоко креста над шпилем колокольни. Леса эти жутковато покачивались, особенно при ветре, но зато с них были замечательно видны окрестности, в том числе само Лекшмозеро и даже чаша Кенозера – залюбуешся! С помощью этих лесов мы полностью отреставрировали верх колокольни и шпиль, сделали громоотвод.
По поводу восстановления обшивки храма возникла дискуссия. По реставрационным меркам храм Александра Свирского очень поздний – 1871 г. постройки и изначально делался в обшивке. А вообще деревянные храмы севера стали обшиваться и белиться в массовом порядке в ХІХ веке в подражание каменной городской архитектуре, что в значительной степени умоляло мощь, эстетику и величие собственно архитектуры деревянной. То же происходило и в области гражданской архитектуры. Таким образом, в принципе обшивка на деревянном срубе - что собаке пятая нога. Но у обшивки есть и свои плюсы. Пока между ней и срубом не набилось мусора (а это рано или поздно неизбежно, например, в результате деятельности птиц), обшивка в какой-то степени предохраняет от гниения.
В итоге споров пришли к компромиссному решению. Обшивку не восстанавливать, но торцы брёвен (они сосут влагу) закрыть вертикальными лопатками. Вышло конструктивно, оригинально и красиво.
В один из осенних дней этих сезонов пространство вокруг храма представляло из себя подобие первозданного хаоса: мы с Дмитрием Мякутиным только что свалили последние леса. Кругом бурелом из брёвен, досок, гвоздей, а по центру композиции воскресшая как феникс из пепла великолепная, как новенькая, церковь! Трудно передать те восторженные чувства, которые в тот момент охватили всех нас. Мы стояли, очарованные божественной красотой храма и природы, синергии мира творения Бога и человека.
Уже в первые годы реставрации многие из нас осознавали, что возрождение храма просто как памятника архитектуры (кстати, далеко не самого выдающегося) не достаточно и неполноценно. Одновременно мы обретали Веру после атеистической эпохи. В итоге сложилось твёрдое убеждение в том, что параллельно с возрождением храма надобно восстанавливать церковную жизнь, приход. С первых лет пребывания на Каргополье познакомились и подружились с единственным тогда на весь город и район священником, настоятелем каргопольского храма Рождества Богородицы протоиереем Борисом Коробейником. Отец Борис благословил возрождение церковной жизни Лекшмозерья (правда, параллельно заметил, что «сейчас Лекшмозеро священника не потянет») и на престольный праздник 12 сентября 1992 г. склоны Хиж-горы впервые после 70-летнего перерыва огласились церковным пением – батюшка Борис служил водосвятный молебен. Храм был полон: из Лекшмозера пришёл специальный транспорт. Уже тогда среди прихожан, местных жителей и нас, москвичей, шли разговоры о необходимости создания и регистрации православной общины. Пока, однако, это были лишь намерения.
В рассматриваемое время в жизни лекшмозерской округи произошли важные изменения. Ушёл в небытие совхоз «Печниковский», и вместе с ним его лекшмозерское отделение. Постепенно порезали коров на мясо, перестали заготавливать сено, селу грозила массовая безработица. Возникшее на развалинах отделения совхоза сельхозпредприятие занималось не сельскохозяйственным производством, а скупкой у населения и перепродажей даров леса – грибов, ягод и продукции огородов, картофеля. В конце концов СХП обанкротилось, проворовалось и бесследно исчезло. Русская деревня перестала быть поставщиком продовольствия стране.
Но Лекшмозеру, по сравнению с другими сельскими местностями Архангельского севера, относительно повезло. В декабре 1991 г. решением правительства Российской Федерации на части территории Каргопольского и Плесецкого районов Архангельской области был образован Кенозерский национальный парк, состоящий из двух секторов – Каргопольского с центром в дер. Морщихинская (с. Лекшмозеро) и Плесецкого с центром в дер. Вершинино (с. Кенозеро). Таким образом, Лекшмозерье стало частью Национального парка, постепенно приобретшего мировую известность, на баланс которого перешла значительная часть имущества бывшего отделения совхоза, в том числе и пилорама. Парк дал селу вторую жизнь, очень многие нашли здесь работу, приехали новые специалисты, продолжали путешествовать туристы, теперь уже и иностранные.
Главная задача и смысл существования Национального парка – сохранение и рекультивация природного и культурного наследия Кенозерья и Лекшмозерья. Однако в бюджете Парка, вопреки нашим ожиданиям, финансирование реставрации памятников архитектуры не предусматривается. Виной тому, кроме извечной российской бедности, бюрократические причины. Национальные парки в России подчиняются Министерству природных ресурсов, а реставрация памятников архитектуры – прерогатива Министерства культуры. Паны, как говорится, дерутся, а у холопов чубы трещат. Но несмотря ни на что, руководство Парка в лице, прежде всего, Генерального директора Елены Флегонтовны Шатковской прилагает все усилия для восстановления святынь лекшмозерской и кенозерской земель. Делается всё или почти всё возможное: снабжение лесо-, пило- и иными материалами, поиск внебюджетных средств, приглашение специалистов. С 1992 года у нас установилось самое тесное, плодотворное и взаимовыгодное сотрудничество с Кенозерским национальным парком и лично с Е. Ф. Шатковской.
Наступил 1994 год, один из череды неизменно кризисных 90-х (у меня вообще создаётся впечатление, что вся история так называемой «новой демократической России» это один сплошной бесконечный кризис; напомню, что «кризис» в переводе с древнегреческого означает «суд»). Впервые не удалось собрать в Москве ни одной смены добровольцев, да и сам ВООПиК, по сути, развалился. Душа всего дела – Дмитрий Александрович – создавал в Москве новый «Строй», организацию, которая бы занималась реставрацией и традиционным строительством, объединение тем более уникальное, что в те годы большинство строительных фирм в погоне за длинным рублём (точнее, долларом) занималось штамповкой безвкусных, без стиля и направления, дач и коттеджей на потребу новоявленных нуворишей. «Строй» переехал из дома Телешева (откуда творческих людей, не желавших подстраиваться под пресловутый рынок, попросту «ушли») в реставрационное училище (колледж) №88 на ул. Трофимова, который на долгие годы стал нам добрым домом и мастерской. Там же «строевцы» обучали будущих реставраторов. Владимир Васильевич занимался проектными работами для «Строя» и на Хиж-горе появлялся уже редко, хотя ранее просто горел идеей довести храм Александра Свирского «под ключ». Ещё два «отца-основателя» северной эпопеи – Олег Тихонович Чалых и Михаил Константинович Семёнов – перебазировались (при моём содействии) в московский храм свт. Димитрия Ростовского в Очакове и занялись там изготовлением иконостасов, иконных досок и другими столярными работами для церковных заказчиков.
Очень многие из прежних составов наших смен по-прежнему горели желанием продолжать работы, но экономическая ситуация оказалась патовой и люди вынуждены были заботиться о выживании своих семей. Не до жиру, быть бы живу! Время радужных надежд и всеобщего патриотического подъёма ушло в прошлое.
От многого из задуманного в Гужове пришлось отказаться. Несколько венцов рубившегося на Масельге дома попросту распилили на дрова. Новый дом в Гужове, рубившийся под руководством П. Ф. Карелина, довели под кровлю без отделки, несколько лет он попросту гнил, будучи заброшенным, а сейчас приобретён Национальным парком. (Петина артель работала по оригинальному графику: подъем в 4 утра, работа, завтрак в 9, после обеда, когда самый зной, сон, потом работа до 22 ч. И вновь сон. Полагали, что так работали в Древней Руси, а Петя вообще большой поклонник и идеализатор нашей старины, в какой-то степени склонный даже к старообрядчеству, как и Паша Курлыкин.) Наш гужовский дом тоже отреставрировать до конца не удалось, хотя сделали традиционную кровлю с охлупнем, потоками и курицами, да кое-что из внутренней отделки. С наибольшей степенью из четырёх планировавшихся изначально объектов был доведён до логического завершения лишь храм Александра Свирского, но и это немало.
Конечно, такой упорный и целеустремлённый человек, как Дмитрий Александрович Соколов и не помышлял бросить начатое дело. Но принципы работы мы были вынуждены изменить. Теперь Дмитрий Александрович пробивал через училище финансирование летней практики для лучших 5-7 учеников старших курсов, устраивал им ознакомительные экскурсии по Каргополью и Кенозерью, а в финале, в конце июня – начале июля полторы-две недели ребята под руководством опытных мастеров производственного обучения, среди которых особо отмечу Дмитрия Валерьевича Тузова, Василия Александровича Борисова и Сергея Олеговича Шкребтиенко, трудились на Хиж-горе. Необходимые материалы и транспорт предоставлял Национальный парк. С июля по сентябрь эстафету принимал я, опровергая принцип «один в поле не воин». Тяжёлые материалы парни поднимали наверх, на Хиж-гору, а дальше уже в одиночестве, иногда же с помощниками из числа лекшмозёров, ковырялся, как мог.
Помню эти по-своему замечательные годы, когда я вёл жизнь гужовского отшельника. Сам прибирался в доме, сам готовил незамысловатые трапезы на костре и сам же тюкал топором на Хиж-горе. Из наиболее крупных работ – пол в основном объёме и частично в притворе, включая часть половых лаг. Помню, как много мусора, в основном щепы и стружки, пришлось выгрести из-под пола и всё это потом сжечь. В эти дни возвращался домой грязным как чушка! В свободное время визиты в Лекшмозеро по делам в Национальный парк, в магазин за хлебом, к бабе Тане, редкие поездки в Каргополь, чтение книг чемоданами, ведение дневника, молитва и, конечно, долгие прогулки по лесу в философских размышлениях, сбор грибов и ягод, ловля рыбы, купание, баня, да задушевное общение с немногочисленными гостями, местными и приезжими. Вот тогда-то меня и самого стали считать местным. И хотя порою было немного скучно, никакого сравнения с душным, бестолковым московским летом!
Ещё я любил ходить по окрестным гужовским лугам и собирать цветы. Причём принцип был следующим: каждого вида только по одному цветку. В итоге через полтора-два часа на столе в гужовской избе в стеклянных баночках из-под каргопольской тушёнки красовалось несколько огромных букетов. К тому же, как сейчас помню, лето в 1994 и 1995 годах выдалось на редкость тёплым, так что можно было свободно купаться вплоть до 4-5 сентября, а по северным меркам это очень поздно, обычно здесь не купаются уже после Ильина дня (2 августа), ведь уже наступает пора холодов.
Таким-то вот образом в 1994-2006 гг. в храме на Хиж-горе было сделано: все полы из плах (в том числе в алтаре), внутренняя обшивка, косяки и рамы окон с остеклением, лестницы на колокольне, иконостас (без икон), открытое крыльцо, престол и жертвенник в алтаре, а также ещё некоторые элементы внутренней и внешней отделки. Иными словами, в целом храм был восстановлен, возвращён из небытия. Остаётся довершить не так уж много; главная сейчас забота – исполнить иконы в иконостас. Проект уже готов (авторы Павел и Мария Курлыкины). Отреставрировали две иконы: храмовую прп. Александра Свирского и св. ап. Варфоломея. Ещё несколько икон подлежат реставрации, но большинство придётся писать заново.
А как же обстоят дела с церковной жизнью? Более-менее постоянные службы в храме ведутся с 1998 г. Тогда, в престольный праздник 12 сентября, первую литургию (на переносном антиминсе, храм пока не освящён) совершил сын отца Бориса протоиерей Александр Коробейник, в то время клирик храма на космодроме Плесецк (г. Мирный), а сейчас настоятель церкви Покрова Божией Матери в городке МЧС Новогорск Московской обл. С той поры служба на престольный праздник стала регулярной. Кроме того, одна-две литургии и несколько молебнов служатся летом приходящими священниками, в том числе иереем Владимиром Кутикиным из московского храма Рождества Христова в Измайлове и, конечно же, духовником Прихода иереем Виктором Пантиным. Вообще, в летний период храм на Хиж-горе – место массового паломничества туристов, каргополов, лекшмозёров, а также детишек и воспитателей летнего экологического лагеря на Масельге, с которыми духовенство регулярно проводит беседы на духовные темы, осуществляет крещение, исповедует и причащает. А один раз в храме на Хиж-горе было венчание. Церковным браком сочетались активнейшие члены нашей православной общины Андрей и Татьяна Куликовы. Церковь на Хиж-горе вернулась к своей вечной духовной миссии!
Постепенно формировалось ядро будущего Прихода и шла подготовка к юридическому оформлению православной общины. Многие из нас осознавали, что необходимо воссоздание лекшмозёрского православного прихода как канонической части Русской Православной церкви. По совету Д. А. Соколова я обошёл дома лекшмозёров и собрал подписи желающих войти в состав общины. Кроме пожилых жителей, в число членов будущей церковной единицы пожелали войти многие учителя Лекшмозерской основной школы, включая её директора Емельянову Елену Леонидовну и тогдашнего завуча Куликову Надежду Дмитриевну. Можно сказать, что в храмовую общину вошёл костяк здоровых сил деревни. Однако ждать официальной регистрации нам пришлось несколько лет. Дело в том, что Государственная Дума РФ долгое время не могла принять новую редакцию Закона о свободе совести и религиозных объединениях и, как следствие, Священный Синод РПЦ не мог утвердить новый Устав Прихода РПЦ. Неопределённость закончилась в 1999 г., когда необходимые документы были, наконец, приняты.
Летом к нам в Лекшмозеро приехал благочинный Плесецкого благочиния (мы располагаемся на его канонической территории, включающей Плесецкий, Каргопольский, Няндомский и Коношский районы Архангельской обл.), настоятель Ильинского кафедрального собора г. Архангельска протоиерей Владимир Кузив. Отец Владимир по благословению преосвященного Тихона, епископа Архангельского и Холмогорского, провёл учредительное собрание, на котором было принято решение о создании и регистрации Прихода в органах государственной и церковной власти, выбраны руководящие структуры (Приходской совет, Приходское собрание), утверждён состав «двадцатки» граждан-учредителей. В качестве Председателя Приходского совета (старосты Прихода) была предложена и утверждена моя кандидатура. Государственная регистрация Прихода состоялась 17 сентября того же года.
В декабре я посетил Архангельск с целью получения утверждённого Устава Прихода, иных регистрационных документов, а также печати и штампа. Владыка Тихон любезно согласился принять меня и с интересом выслушал рассказ о возрождении нашего лекшмозерского Прихода, а на прощание благословил на духовное возрождение лекшмозерья. Склонный же к юмору благочинный отец Владимир добавил: «Ты – москвич, в Москве денег много. Езжай и вози деньги на восстановление наших архангельских храмов!» После Архангельска я пулей на крыльях вдохновения полетел с радостной вестью и документами в Лекшмозеро. Какова же была моя печаль, когда в каргопольской районной больнице я застал умирающую бабу Таню. Быть может, легче ей стало уходить в лучший мир с вестью о регистрации Прихода в родном селе…
Хочу сразу оговориться, что я восстанавливаю по памяти события, разворачивавшиеся в наших краях в течение 18 лет и, конечно, многое уже забывается и путается. Поэтому приношу свои извинения, если какие-то частности повествования окажутся не соответствующими Истине. Вот и сейчас вспомнил, что забыл упомянуть об одной очень важной вехе в истории духовного возрождения Лекшмозерья.
В 1991-1993 гг. в Гужове и на Масельге работала этнографическая экспедиция под руководством кандидата исторических наук, сотрудника Института этнологии и антропологии им. Миклухо-Маклая РАН (г. Москва) Галины Николаевны Мелеховой и В. В. Носова. Плодом трудов экспедиции стал солидный двухтомный труд «Традиционный уклад Лекшмозерья», изданный в серии «Библиотека российского этнографа». В нём подробно описаны структура сельских поселений Лекшмозерья, традиционные занятия населения, православные приходы и многое, многое другое. Отрадно, что Галина Николаевна вошла в состав нашего Приходского собрания.
В том же 1999 году мы с замечательным, талантливейшим во всех отношениях человеком, врачом-хирургом Павлом Сергеевичем Курлыкиным, который вот уже около десяти лет оказывает нашему Приходу неоценимую помощь и фактически стал его членом, а также с другими добровольцами впервые открыли храм Петра и Павла в Лекшмозере. На повестку дня встал вопрос о его восстановлении. В церкви тогда (частично и до настоящего времени) располагался склад Национального парка. В тот сезон мы расчистили основной объём молитвенного помещения и навесили свой замок, а также изготовили и установили в алтаре престол и жертвенник, сделанные местным мастером. Лиха беда – начало.
Следует отметить, что в конце 90-х гг. силами Национального парка были предприняты первые попытки реставрации, но экономические трудности не дали развернуться этой благой инициативе Елены Флегонтовны; к тому же средства изыскивались внебюджетные по причинам, которые уже отмечены выше.
Что же было сделано силами Парка? Кирпичный мауэрлат апсиды и основного объёма, кирпичные барабаны боковых глав, полицу и обрешётку гонта основного объёма, центральную главу с крестом до степени обрешётки и две из четырёх колонн портика колокольни (две другие сохранились). Одним словом, немало. Работы велись под руководством опытных архангельских реставраторов Антонова и Петрашова.
В следующем 2000 г. произошли знаменательные события. Во-первых, мы переместились из Гужова в Лёкшмозеро. Во-вторых, на престольный праздник, в день свв. апп. Петра и Павла 12 июля по благословению владыки Тихона священники московского храма Рождества Христова в Измайлове Владимир Кутикин и Евгений Зуев совершили первую после закрытия храма в 30-е гг. литургию при огромном стечении народа. Тогда же каждый год отмечается День деревни, в то лето он был особенно торжественным. В-третьих, началось сотрудничество Прихода с молодёжным православным клубом «Реставросъ». Начали работы первые его смены. И, наконец, в-четвёртых, силами возглавляемой П. Ф. Карелиным Автономной некоммерческой организации (АНО) «Русские начала» приступили к продолжению реставрации храма Петра и Павла.
Мы с «Реставросом» и «Русскими началами» арендовали небольшой домик Давыдовых рядом с колодцем-журавлём недалеко от памятника павшим в годы Великой Отечественной войны лекшмозёрам. В том году проделали большую работу по храму. Изготовили временный иконостас с иконами, лампадками, царскими и дьяконскими вратами, подсвечники, канун и свечной ящик. А главное, тесовую кровлю апсиды и – огромная работа высочайшего реставрационного уровня – покрыли городчатым (резным то есть) лемехом центральную главу (предварительно настелив на обрешётку бересту), изготовив более тысячи лемешин! Одной только осиновой щепы вывезли несколько тракторных телег. Ребята из «Реставроса» помогали реставраторам-профессионалам.
Начиная с 2001 и по 2006 годы у Прихода не было средств для приглашения профессиональных реставраторов и работы велись силами членов добровольческих смен клуба «Реставросъ» под моим руководством. В храме Петра и Павла провели очистные и консервационные работы. Чистить пришлось, в основном, место будущей отмостки вокруг храма (там за годы лихолетья ХХ в. нарос жирненький «культурный слой») и, главное, колокольню. Она почти вся была завалена птичьим помётом, наверное, несколько тонн, даже потолок над уровнем звона угрожающе проседал и его пришлось вовсе разобрать. Зато радость была у местных жителей, ведь птичий помёт – замечательное удобрение для огородов!
В храме (основной объём) изготовили, остеклили и вставили рамы, ошкурили и покрасили в красивый оранжевый цвет старые кованые решётки, сделали отмостку вокруг апсиды и приступили к её оштукатуриванию. Я изготовил из лиственницы (!) два новых мощных косяка в окна алтаря, вставили их, снабдили рамами и остеклили. Изготовили и установили также широченные подоконники под каждое из окон основного объёма (5 окон) и алтаря (2 окна). Сверху, на гонте, закрыли рубероидом кровлю, полицу и пространство над барабанами боковых глав. По вопросам реставрации и консервации обращались за советом к уже упомянутому архангельскому реставратору, директору «Поморской плотницкой школы» Антонову. С помощью его сотрудников провели частичную кирпичную вычинку алтарной апсиды и некоторые другие каменные работы.
Радом с храмом вырыли две ямы-резервуара, в одну из которых засыпали и загасили четыре тонны извести, купленной в Полуборье, что в 4 км. от Каргополя по Ошевенскому тракту. Второй резервуар до сей поры пуст: деньги кончились. Известь, к слову, оказалась неважной. Как же деградировали у нас в России в дьявольски стремительном ХХ в. традиционные ремёсла! Местные жители рассказывали мне, что при загашивании извести в яму кидали, кроме прочего … труп коровы. Это поначалу кажется смешным, но разлагающаяся органика улучшает свойства извести.
Жили мы с «Реставросомъ» в 2001-2002 гг. в центре села в большом двухэтажном доме бывшего председателя местного отделения совхоза П. Д. Вовулинского, а в 2003 г., когда платить за аренду стало для нас проблематичным, кантовались в грязнущем бывшем «Доме рыбака» на берегу Лекшмозера (у парковского визит-центра), уже принадлежавшем Парку и предназначенном под снос (сейчас на его месте новая парковская гостиница).
В один из сезонов этих лет подняли на колокольню шесть колоколов. Самый маленький с лёгкостью взял бы и ребёнок, самый большой весит 750 кг. Колокола были пожертвованы Генеральному директору Национального парка Е. Ф. Шатковской, а она любезно передала их Приходу. Перед подъёмом чин освещения провёл наш молитвенник и заступник батюшка отец Владимир Кутикин. Поднимали вручную, верёвками, можно сказать, всем селом. Не обошлось баз казуса: при подъёме тяжёлого колокола задели верёвкой одну из колонн (как раз сохранившуюся, а не восстановленную) и сломали её пополам. Одно лечим, другое калечим, горе-реставраторы!
С подъёмом колоколов связан интересный эпизод. Процесс этот вызвал интерес многих зевак деревни, но, пожалуй, больше всех заинтересовались бывшие в то время в гостях у Парка немецкие туристы, которые с глубочайшим вниманием снимали всю эту «руссише экзотик» на фото- и видеокамеры. Вообще, должен заметить, что иностранцы умеют ценить наши памятники, особенно памятники деревянного зодчества. Когда я проводил для них экскурсию на Хиж-горе, на мою фразу «Wir haben diese Kirche gemacht» гости из Германии дружно загорланили «Gut gemacht, gut gemacht!» Кстати, почти у всех из этих немцев жёны были русские. Вопросив о причинах такой странной закономерности, я получил ответ: «Man soll japanische Technik, deutsches Auto und russische Frau haben» - «Следует иметь японскую технику, немецкий автомобиль и русскую жену». Хорошо сказано! Gut gesagt!
С самого начала пребывания в Лекшмозере меня не покидала мысль о том, что Приходу необходимо своё помещение, свой дом. Сперва возникла идея купить дом, благо в селе масса пустующих. Но не тут-то было! Большая часть заколоченных домов не продавалась, а за остальные ломили почти московские цены – лекшмозерье и Масельга, особенно с образованием Национального парка, стали по местным меркам курортами. Вот тогда-то мне на глаза попались два неприметных, валяющихся ещё с совхозных времён на обочине улицы, ведущей к парковскому визит-центру, вагончика-бытовки, какие обычно используются под временное жильё на стройках, в геологических партиях и т. д. На вид они были дырявыми, гнилыми и совершенно неприспособленными для жилья. При осмотре так и оказалось, и только мой природный оптимизм позволил родиться надежде, что вот это сможет со временем стать комфортным жильём! Другие, надо сказать, этот оптимизм не разделяли.
Когда я навёл справки, выяснилось, что вагончики успел-таки «приватизировать» Национальный парк. Но после обращения к Елене Флегонтовне возражений с её стороны не нашлось и нам была предоставлена возможность строить свой дом и жить в нём. Парк предоставлял стройматериалы, недостающее мы приобретали сами, работа наша, а будущий Дом церковного причта (так мы его прозвали) находился бы в совместном владении Парка и Прихода. Такой вот симбиоз.
С 2004 г. мы жили в домике, который одновременно строили. Первое время было невыносимо тяжело, а каково было нашим девушкам, можно только догадываться. Чтобы плоская крыша не протекала, мы застелили её полосами полиэтилена (всё равно текла). С потолка горбами свисали под тяжестью намокшей стекловаты листы гипсокартона, в комнатах неистребимо несло сыростью, на стенах рваные куски когда-то бывших обоев, под ногами проваливающийся и рвущийся ввиду гнилости пола линолеум Таким был наш начальный быт в парковско-приходских «вагончиках».
Основной упор в те годы мы делали на строительстве Дома причта. Меня даже неоднократно упрекали в нецелевом использовании спонсорских денег, которые надо, дескать, тратить исключительно на храм. Но где жить тому же «Реставросу», тем же реставраторам, где принимать духовенство, гостей Прихода, паломников и т. д.? В палатках, что ли? Или выкидывать те же спонсорские деньги за аренду чужих помещений, как в трубу? К тому же спонсорских денег было крайне мало для реставрации храма, а среди добровольцев «Реставроса», замечательных людей, можно сказать, лучших представителей нашей молодёжи (уж они то не «выберут пепси» и не будут «брать от жизни всё»), были, в основном, выходцы их среды столичной интеллигенции. Они прекрасно разбирались, например, в компьютерах, но строительными специальностями и, тем более, реставрационными умениями владели очень не многие. К тому же, большую часть реставросовских смен составляли, как правило, девушки, что сразу накладывало ограничения на силовые работы. (Чего греха таить, деградировал нынче русский мужик, обабился.) А вот под соответствующим руководством строить дом-вагончик было нам вполне под силу. И получилось, надо заметить, не так уж плохо.
Прежде всего, мы накидали стропила, обрешётку, тёс и получилась клинчатая кровля, а под ней второй этаж. Внутри вагончиков отодрали старые обои, гипсокартон, линолеум, половые бруски-лаги, мерзкую стекловату, старые рамы, двери – всё прогнившее и перекошенное. Каркас вагонов представлял из себя стальные квадратные швеллеры, обшитые точечной сваркой очень тонкими (менее 1 мм.) железными листами, причём нижняя часть швеллеров прогнулась. Мы их выпрямили и обработали антикоррозионным составом. Потом настелили полы, обшили вагонкой стены, предварительно всё утеплив, утеплили опилками с парковской пилорамы потолок, также обшив его вагонкой, зашили фронтоны, сделали лестницу на второй этаж, сделали межкомнатные перегородки, навесили двери, сделали электропроводку, освещение, подвели электричество и телефонную связь, оборудовали умывальник, обзавелись холодильником, газовой плитой и баллонами, сделали лавки, столы, кровати, четыре печки (!), покрасили дом снаружи и изнутри, на печные трубы надели красивые антиосадочные крышечки, вырыли два погреба, огородили забором приусадебный участок, соорудили на нём два сарая, дровяной и инструментальный, по соседству прикупили баню. Отдельная операция – подводка фундамента. Подняли дом домкратами, выпросили у развалившегося сельхозпредприятия железобетонные плиты, бывшие ранее стенами силосной ямы, у Парка трелёвочник и с его помощью подвели их под дом, предварительно выставив всю конструкцию по уровню. И хотя в доме ещё достаточно недоделок, мы получили относительно комфортное всесезонное тёплое жильё, если не со всеми, то со многими удобствами: 4 спальни, кухня и столовая – 2 этажа общей площадью 72 кв. м. Невозможное возможно: доказано «Реставросом»! Вся эта работа заняла значительную часть сезонов 2004, 2005 и 2006 гг.
В 2007 г. возвратились к главной задаче, восстановлению храма Петра и Павла. Как и ранее, силами реставрационных фирм «Русские начала» (г. Москва) и «Беломорье» (г. Петрозаводск) П. Ф. Карелина. В этом году произвели кирпичную вычинку, оштукатурили и побелили алтарную апсиду снаружи и изнутри, а также 8-гранный барабан центральной главы. Его также остеклили и сняли напоследок леса. Храм начал постепенно приходить в божеский вид.
В 2008 г. с конца июня по начало сентября работы были особенно интенсивными, затягивались допоздна и даже в выходные дни. Мы сделали пол в алтаре и основном объёме: срубили «в реж» половые лаги из брёвен, настелили пол из мощных сосновых плах. Пол удался на славу! Настоящая реставрационная работа, не какая-нибудь там половая доска на хиленьком брусе. Честь и хвала бригаде под руководством Сергея Олеговича Шкребтиенко в составе Александра Матюхина, Никиты Грицуника и Степана Ильина. Кроме того, поставили 14-метровой высоты леса вокруг апсиды и основного объёма и подготовили гонт под кровельное покрытие. Не обошлось и без неприятности: пришлось демонтировать барабаны боковых глав. Оказалось, что их сложили неправильно; сделали круглыми вместо 8-гранных, заузили и завысили.
В эти же годы в Архангельске группа специалистов под руководством главного архитектора проекта Владимира Александровича Титова создала полный проект реставрации храма Петра и Павла.
Заботились, по мере возможности, и об окрестных святынях. Ещё в середине 90-х мы с Виктором Петровичем Борисовым сделали два памятных креста. Один, который делал я, установили на месте алтаря соборной церкви разрушенного Кирилло-Челмогорского монастыря. Другой, Виктора Петровича, - на месте бывшей Наглимозёрской пустыни, что располагалась на Монастырском острове Наглимозера.
С установкой кирилло-челмогорского креста связано несколько памятных историй. Переправляли крест к месту установки на двух моторных лодках по озеру, а это 15 км., целый час плавания. Тогда у нас на Лекшмозере ещё не было своей лодки, и мы попросили о помощи у местных жителей. Крест устанавливали втроём: Д. А. Соколов, работавший у нас местный Леонид Третьяков и я. Работа затянулась, поскольку пришлось ещё очищать место храма (фундамент сохранился) и немного вокруг от сорных зарослей. Мужики же торопились и, когда Дмитрий Александрович попросил ещё немного подождать (работа двигалась к завершению) и напомнил, что это, помимо всего прочего ещё и их святыня, один из них ответил буквально следующее: «Ну и что, у нас таких святынь до х…». На следующий год он утонул в Лекшмозере во время рыбалки. Господь не терпит богохульников.
Любопытное приключение случилось и при освящении этого креста. Освящали батюшки Евгений Зуев и Владимир Кутикин после первой литургии в день свв. апп. Петра и Павла 12 июля 2000 г. День по началу был ясный, жаркий, солнечный. Все мы были в прекрасном настроении и с такими вот светлыми чувствами отплыли на Чёлму-гору. Чин освещения прошёл замечательно и мы направлялись обратно. Внезапно на середине озера погода начала резко портиться (на Севере это бывает по нескольку раз в день), подул резкий ветер и разбушевалась сильнейшая гроза. Наши лодки кидало из стороны в сторону, волны били через борта, берегов стало не видно. Мы все и особенно священники начали усиленно молиться, пока наши рулевые галсами, под 45 градусов к волне, пытались спасать положение. И гроза отлетела также внезапно, как и налетела. На берегу за нас очень переживали, история эта получила огласку и в местной газете «Каргополье» даже появилась статья «Усмирили грозу молитвой». Подобная ситуация возникла потом ещё раз, когда мы с одной из смен «Реставроса» возвращались с экскурсии на Чёлму. За румпелем был я (у нас тогда уже появилась вместительная лодка и к ней мотор «Ветерок-8»), вновь разбушевалась непогода, к тому же было холодно и мне вместе с пассажирами пришлось пережить немало жутких минут. Но всё обошлось и все мы, мокрые и продрогшие, в лодке, полной воды, благополучно возвратились домой. Прекрасен, но и суров бывает Русский Север!
Наглимозёрский крест устанавливали также втроём (Д. А. Соколов, В. П. Борисов и я), здесь всё обошлось без проблем (но там и озеро намного меньше), однако пришлось повозиться с вырубкой сорной растительности, очень уж там всё заросло.
В 2006 г. в истории возрождения Кирилло-Челмогорской обители (а голоса в пользу этой идеи раздаются в последнее время всё сильнее, хотя монастырь в советские годы полностью разрушен) произошла важная веха. Силами учеников московского реставрационного колледжа №88 (того самого, где базировался «Строй», который сменил название на «Фонд «Традиционные технологии»») под руководством опытных мастеров был срублен большой 4-х метровый поклонный крест. Он был доставлен и смонтирован на солидном основании в том месте, где от Пудожского тракта отходит свёртка на Труфаново и монастырь. К основанию креста была прикреплена солидная мраморная доска с краткой историей монастыря и молитвой преподобному Кириллу. В начале августа крест освятил сам преосвященный Тихон при огромном стечении народа, в присутствии местного духовенства и монашества, представителей прессы и администрации Каргопольского муниципального образования. Говорят, что с той поры на этом участке Пудожского тракта аварий стало меньше.
Кстати, об авариях. Искусство, как известно, требует жертв. За 18 лет на Русском Севере мне дважды пришлось пережить довольно серьёзные ДТП. Первое лет пять-шесть назад под Ярославлем. В начале июля ранним-преранним утром мы с Володей Трошкиным выехали из Москвы. Машина была перегружена всяким инструментом и материалами, в т. ч. железом. Погода с самого начала поездки не заладилась: уже несколько дней лил монотонный дождь на фоне пасмурнейшего неба. Порою лило так, что видимость была минимальной и ехали, как шутил Володя, «по приборам». Поначалу всё было нормально, вот и Ярославль проскочили.
После поворота на Тутаев дождь усилился. И вдруг перед мостом через какую-то речушку встречную «шестёрку» (из 13-го региона!) начинает крутить и выносит на встречную полосу, т.е. на нас! От лобового столкновения мне удалось уйти, но углом своей задницы «шестёрка» всё же долбанулась мне в дверь. От удара машина потеряла управляемость и мы летели под откос и в речку, но тут опять благоволила Госпожа Удача. Невероятно, но мы не перевернулись и в речку не улетели. От разбитого бокового стекла у меня небольшие царапины на руке, у Володи ничего. Повезло! Больше всех испугался мой кот Бобрик, мы с Володей не успели.
Причина была следующей. У моста от давления большегрузного транспорта образовалась яма, заполнившаяся водой. Водитель «шестёрки» ехал под сотню, хотя при таком дожде и видимости скорость должна быть минимальной (я ехал 40). В итоге у «шестёрки» при выскакивании на яму с водой сработал эффект гидропланирования – колёса потеряли сцепление с асфальтом и заскользили по воде. Дальнейшее описано.
Вообще, трассу М-8 «Холмогоры» Москва – Архангельск я бы назвал дорогой смерти (может, преувеличиваю). От границы Московской области – лишь по одной полосе в каждом направлении (за исключением очень приличного участка перед Ярославлем (но там километров 20-30, не более), нет разделения со встречкой, через все населённые пункты. А за Вологдой вообще приходится ехать по обочине со скоростью порою 20-30 км/ч. – асфальт разбит, дренаж вымыт (если, конечно, Вам хоть немного жаль свою машину). (Справедливости ради отмечу, что в последние годы сделана неплохая и сравнительно малозагруженная трасса на Вытегру и Пудож, она то и выручает.) Вот и недавно пришла скорбная весть: в феврале мы похоронили совсем молодого парня, Мишу Скуридина (см. о нём www.kolodozero.ru), замечательного реставратора, прекрасного человека, одного из строителей возрождённого по соседству с нашим Приходом храма Рождества Пресвятой Богородицы в с. Колодозеро. На скользкой зимней дороге под г. Данилов в условиях плохой видимости его вынесло на встречку, а там Камаз…
Второй раз авария случилась посерьёзнее. Я закрыл сезон и 16 октября 2006 г. возвращался в Москву, но отъехал от Каргополя не более, чем на 40 км. Для ясности ситуации надо сказать несколько слов об участке дороги Каргополь – Пудож между селом Печниково и границей с республикой Карелия. Это извилистая, узкая и неровная грунтовка, которую прилично размывает в межсезонье, да порою так, что её вообще закрывают и ряд населённых пунктов на какое-то время остаётся без связи с внешним миром (в т.ч. и наше с. Лекшмозеро). Чтобы убрать колейность, возникающую от движения грузовиков, особенно лесовозов, этот участок Пудожского тракта время от времени выравнивают грейдерами. Вот и тогда где-то передо мной работал грейдер. Разумеется, никаких знаков о дорожных работах и ограничении скорости. Еду себе в прекрасном настроении (люблю ездить на дальние расстояния по пустым дорогам без гаишников, за рулём как-то особенно хорошо философствуется и легко рассуждается о том, что происходит в разных концах твоей жизни), как вдруг из-за поворота внезапно показывается грунтовый вал поперёк дороги: это грейдер поднял ковш и уехал дальше, не разровняв дорогу. При попытке хоть как-то его объехать задел-таки одним колесом за вал и машину закрутило, понесло и выбросило через встречную (Слава Богу, там никто не ехал!) под крутой откос с полным переворотом на крышу. Двигатель слегка вышел в салон, крышу смяло, двери сплющило. Чтобы выбраться, мне пришлось каким-то железным рычагом, вылетевшим из двигателя, выбить заднее левое стекло. Вышел и осмотрел себя – ни царапины, хотя при перевороте ударился о крышу головой и спиной. Про таких говорят «в рубашке родился». Красноречивая фраза была в протоколе ГАИ: «Полная деформация автомобиля»! Тогда я подумал – может это какое-то заступничество свыше, всё-таки храмы Божьи строим. Была в данном происшествии и доля моей неосторожности. Ехал на летней резине (а где взять деньги на зимнюю при вшивом финансировании нашей реставрации?), в Московском регионе для октября это вполне нормально, но на Севере ночами уже подмораживало, а с утра грунтовочку чуть развезло, короче, скользко было и скорость должна была быть минимальной, я же летел под 70.
Но ни эти аварии, ни периодические стычки с местной пьяной уголовной шпаной, ни хроническое безденежье, ничто иное никогда не вызывало во мне сомнений в необходимости продолжать начатое дело, дело жизни. А волков бояться, как известно, в лес не ходить!
Кстати, о волках и о деньгах. Однажды зимой (дело было под Рождество) я заблудился в тайге и две ночи спал в снегу, ощущая присутствие волков где-то рядом. Жутковато было! В итоге выбрел на лесную делянку, где обсох, выспался, нашёл воду, хлеб и тушёнку. Мир не без добрых людей! Повезло ещё, что зима тогда стояла тёплая.
И теперь если не о главном, то о существенном. Постоянно, с того самого момента, как Д. А. Соколов постепенно отошёл от лекшмозёрских дел, и почти вся полнота ответственности свалилась на меня, надо мной как домоклов меч висит один из проклятых русских вопросов (наряду с гоголевскими дураками и дорогами) – где взять деньги на реставрацию? Казалось бы, мы в неплохом положении: и Национальный парк есть, и памятники на охране государства. Но, увы!, как раз вот государственная поддержка-то минимальна. Конечно, помогает Парк, но это скорее личная заслуга его руководства и сотрудников, а не системы (подробнее об этом я уже писал). На все наши обращения с просьбой о помощи в соответствующие госструктуры (от местной и районной администрации до Министерства культуры) ответ примерно один: мы вас понимаем, дело хорошее, благородное и нужное, но, извините, средств на эти цели в нашем бюджете не выделено. Вообще, за многие годы у меня сложилось впечатление, что архангельский бюджет это одна большая дырка от бублика. (Но надо быть справедливым, миллион рублей на проект реставрации Область всё же выделила.)
Убеждён – вопрос о сохранении традиционной культуры Русского Севера должен рассматриваться особо на самом высоком государственном уровне. Ведь регион уникальнейший, другого такого в России нет. Север – единственное место, где веками сохранялись архетипы традиционной русской культуры, такие, как былины Киевской Руси, северное Православие (Соловки, Антоний Сийский, Кирилл Челмогорский, Александр Ошевенский, Артемий Веркольский и т.д.!), деревянное зодчество, народные промыслы (каргопольская глиняная игрушка, берестяное плетение и проч.), настоящий, чистейший, первозданный русский язык (оканье, музыкальное (тональное) ударение), истинно русская природа, неколебимый поморский дух, не знавший крепостничества, и многое, многое другое!
Сейчас Северу не легко. Уже два десятка лет он стабильно входит в число так называемых дотационных депрессивных регионов (слова-то какие идиотские!). Конечно, сейчас мы не в состоянии возрождать свой Приход на собственные средства, ведь самые «богатые» люди деревни – пенсионеры.
Помощь идёт от Церкви (некоторые относительно благополучные московские приходы), от частных лиц и благотворительных организаций (см. раздел «Благодарности»). Спасибо вам, спасители наши, без вас мы бы не выжили!!!
Худо-бедно, но всё же прошлые годы мы держались, работали в меру сил и возможностей. И добрые люди помогали. Вот, например, на средства одной благочестивой женщины из Архангельска силами лекшмозёров была срублена и установлена в нашем Приходе новая часовня – во имя святой Ксении Петербуржской (у нас ещё есть две стареньких часовни: во имя Иконы Божией Матери «Целительница» и свв. Флора и Лавра). Возрождалась потихоньку и главная святыня – храм Петра и Павла. Главное же, возрождалась духовная жизнь. Сначала нас окормлял отец Борис Коробейник, затем иеромонах Феодосий (Змушко). Теперь, уже несколько лет, по благословению владыки Тихона нас постоянно окормляет батюшка Виктор Пантин, петербуржец, по светскому образованию - филолог-русист, кандидат наук, специалист по творчеству Н. Лескова, пришедший на Север не по назначению, а по зову сердца и сменивший комфортную жизнь второй столицы на тяжёлое послушание сельского пастыря. Летом отец Виктор служит в храмах и часовнях Прихода, а зимой … в одном из школьных кабинетов, тёплой церкви у нас пока нет.
И вот опять проблемы, на дворе пресловутый кризис. От нас отказались основные спонсоры, опять вечные финансовые проблемы. Но мы не унываем, памятуя поучения святых отцов о том, что уныние – грех смертный.
Конечно, многое делалось не так, как надо, многое хотелось бы изменить к лучшему. Но, как сказал античный поэт,
Feci, quod potui, faciant meliora potentes.
Я сделал всё, что смог, пусть те, кто сможет, сделают лучше.
Мы всегда рады единомышленникам. Присоединяйтесь! Святая Русь, Север ждут! Ведь если подумать, может, прав был Саша Чёрный, поэт русского серебряного века, писавший: «Творим городское ненужное дело»! Наше-то северное дело нужное, смею заверить! Пишите, звоните, приезжайте! «Вера без дел мертва» ( Иак2:26 ).
Председатель (староста) Православного Прихода села Лекшмозеро Каргопольского р-на Архангельской обл., зав. каф. культурологи и языкознания НОУ «Современный институт управления», г. Москва,
Александр Владимирович Кузин.
назад на главную страницу сайта
http://www.lekshmozero.narod.ru