По материалам сайта Православного прихода

села Лёкшмозеро Каргопольского района

Архангельской области

http://www.lekshmozero.narod.ru

 

назад в раздел “Библиотека” >>>

 

                                    ***

 

 

 

В этой статье изложены особенности  православных  традиций, обрядности и духовности каргополов.  Основой изложения материала послужили многолетние исследования автора в различных местах быв. Каргопольского уезда, в основном,  Лекшмозерья. 

 

 

 

 

 Г.Н.Мелехова

Православные традиции сельского населения Каргополья в XX веке

(по полевым материалам 1990-х годов)

 

Проблема восстановления традиционных для России ценностей сегодня – одна из самых актуальных. Уже стало очевидным, что русский народ, как и другие, может откликнуться на ту идею, которая присуща его миропониманию, т.е. исходит из его культуры, в широком смысле этого слова, как способа жизнедеятельности в определенной природной среде, включающего особое мироощущение, систему ценностей и приоритетов. Известно, какое огромное значение в культуре имеет религия, при влиянии которой формируются основополагающие качества и характеристики народа. По выражению В.С.Соловьева, «идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, а то, что Бог думает о ней в вечности»[1]. Понять, по мере своих сил, Божий замысел о России, пытались многие русские мыслители разных эпох. Их вывод: идея России имеет религиозный характер и связана с православием. Поэтому и мы считаем необходимым обратиться к исследованию русской религиозности и православных традиций.

В основу статьи легли результаты многолетней работы автора в бывшем Каргопольском уезде Олонецкой губернии (ныне Каргопольском районе Архангельской области) по программе «Православие и русская народная культура», составленной группой этноконфессиональных исследований Института этнологии и антропологии РАН под руководством д.и.н. М.М.Громыко[2]. Исследовались православные традиции, преломленные в организации приходской территории и в повседневной жизни людей, в быту, так сказать, простых прихожан. Представленные материалы опираются на духовно-религиозный опыт не менее 80 человек из более 10 приходов, расположенных в западной, южной и восточной частях Каргополья[3]. В статью включены и некоторые уже опубликованные сведения[4].

В начале XX в. православная топография в Каргополье была разнообразной и насыщенной: ее основу составляли приходские храмы; кроме того, приход включал приписные церкви, в которых служили в крупнейшие православные праздники, многочисленные часовни, отдельно стоящие кресты, чтимые источники, другие святыни.

Всюду явственно исключительное положение храмов, они – духовные и пространственные ориентиры, воплощения соборных духовно-материальных усилий и символы единения прихожан, общественные центры. Как правило, храмы стояли на выдающихся – особенно значительных, освященных, красивых, памятных – местах и составляли так называемую малую зону прихода (терминологический аппарат А.В.Камкина[5]). Преобладающее число храмов в северных селениях – деревянные; они размещались, как правило, парами: летняя холодная церковь и зимняя теплая, между ними высилась часто отдельно стоящая колокольня. По своей архитектуре храмы принадлежали к одному из 4-х типов: клетские, многоглавые, кубоватые, шатровые. В течение XIX в. их внешний вид менялся, приобретая черты классической архитектуры, особенно явственные в каменных постройках. Тем не менее весьма ощутимыми оставались многовековые традиции северного народного зодчества. Святость храмов, огромная любовь к ним всюду неизменны. "Словно белая лебедушка, - говорили о своей церкви гужовцы, - она видна была издали, ходили туда с радостью".

Очень ярко роль церкви выявляется из трех зафиксированных в Каргополье фактов строительства церквей уже после 1917 г. В середине 20-х годов крестьяне д. Гужово Лекшмозерского прихода на собственные средства построили вторую (теплую) деревянную церковь во имя иконы Казанской Богоматери. Старожилы еще помнят строительство церкви; когда водрузили крест, мастер Петр Андреевич Пронин взошел "на крест", перекрестился (и, видимо, помолился), поклонился на все четыре стороны и, привязав к себе повешенные на крест жителями по обету портно[6] и платки, спустился. Такое восхождение мастера на крест нововыстроенной церкви или часовни – обязательный обряд на Севере: известный по храму в Кижах, он записан и в связи с завершением строительства церкви прп. Александра Свирского на Хижгоре в том же приходе (освящена в 1871 г.[7]), а также часовни в д. Исаково Ловзанского прихода (с. Печниково[8]). Другая возобновленная после 1917 г. церковь – сгоревшая в 1907 г. церковь свв.Косьмы и Дамиана в с. Печниково: в 1927 г. она уже действовала. И в Ягреме на месте сгоревшего храма около 1930 г. построили деревянную церковь (с. Лядины), ее открыть не успели. Эти факты свидетельствуют о непрерывающейся традиции созидания храмов.

Церковь, церковная служба, как и прежде, оставались насущной необходимостью и заветной частью жизни крестьянина в течение всей первой трети XX века. “В церковь ходили – как не ходить! Что ты, доченька, что ты, ягодка!” – увещевали меня в с. Печниково. В зависимости от личного благочестия, отдаленности храма, домашней занятости, в церкви бывали каждое или почти каждое воскресенье («часто ходили, но не каждое воскресенье»), и обязательно – в праздники. Об этом рассказывают часто и даже сердятся на мою непонятливость: “В праздники да воскресенье – ясно, что ходили” (с. Печниково). Перед праздничной и воскресной службой староста или другой из причта собирал девочек-подростков, и они мыли полы и стены, протирали иконы: «Обойдет <нас> сторож: девушки, придьте, придьте... Соберемся человек семь. Вышаркаем пол, кто воду носит. Иконы тряпочкой обтирали» (с. Лекшмозеро). Из отдаленных деревень приходили на службы реже – в престольные праздники, в «Христосьскую ночь». Нередко мужчины ходили на службы чаще женщин. Посещение церквей считалось обязательным в продолжение всех 20-х годов даже для ставших коммунистами; об одном из них рассказывали: "В церковь ходил – да как же он не пойдет, когда все ходили! – но не молился" (д. Гужово). Вспоминают, как девчонками бегали в церковь на спевку: "петь учил батюшка". Были и такие, кто, не имея возможности сходить в церковь, молился во время службы дома».

Храмовые службы – утреня и обедня – разделялись перерывом, большинство приходили к обедне (к 10 часам), пожилые – «к заутрене», а старухи ходили еще и накануне к вечерне. К службам прихожан собирали колокольным звоном. Маленьких детей приводили в храм родители, школьников – учителя. Прийти старались к началу службы, но некоторые опаздывали. Стояли, как правило, до конца, во время службы уходить было не принято, но все-таки вспоминают и тех, кто ставил свечку и уходил. При входе в церковь и на паперти крестились, кратко молились: «Господи, благослови Христос». В храме мужчины вставали «на правой руке», женщины – слева, дети с матерями. Некоторые, по возможности, стремились встать возле своей любимой иконы; для школьников оставляли место в середине храма напротив алтаря. Свечки – к праздничной или храмовой иконе, к иконе Божией Матери – ставили не всегда, а «как есть копейка». В надлежащем порядке должна быть одежда молящегося, особенно головной убор у женщин. Вести себя нужно было благопристойно и серьезно, и не особенно глядеть по сторонам. «Чтоб не плясать в церкви», - напутствовали детей. «Ходили к празднику по завету[9], а не на гулянье», - поясняют в д.Орлово. По окончании службы прикладывались к кресту и к иконам, чаще к храмовым. Старшие члены семей (не девушки) подавали записки «за здравие и за упокой». Существовали и особые поминальники (книги, куда вписывали всех умерших и здравствующих родственников), которые «и не вынимали из церкви», при этом в церковь вкладывали деньги. И ныне некоторые отдают записки знакомым, работающим в храмах, на долговременное поминание.

Чаще ходили в храм в посты, в это время причащались – как правило, 1 раз в год, в «Великое говенье». Перед причастием обязательно постились («говели»), мылись «в байне», исповедовались. Перед посещением храма испрашивали прощения у всех дома: «Пойдешь причащаться, каждому в ноги падали, родителям, отцу и матери. Поп спрашивал: не дралась? не скакала?» (с.Лядины). «Грехи сдавали» (исповедовались), как правило, в субботу, на вечерне; утром стояли службу на утрене; причащались во время обедни – перед этим нельзя «ни пить, ни есть». Кроме Великого поста, причащались во время болезни; в другие посты причащались те, кто «клал заветы», в праздники – жители деревень, расположенных далеко от храма. Детей до 3-5 лет, особенно маленьких, «в пеленках», причащали часто, чуть не каждое воскресенье: «когда пойдут к обедне, дак причащают». Дети дошкольного возраста к причастию особенно не готовились, они не говели и не исповедовались. Заболевших (и детей, и взрослых) стремились причастить непременно; если нельзя было везти больного, попа привозили домой. По сей день попадающие в больницу в Каргополь, где храм не переставал действовать, стараются причаститься.

Яркими воспоминаниями остались детские посещения храма у многих; одна из женщин вспоминает, что, чтобы не проспать, она на ночь пристегивалась к тетке брошкой (с.Лядины). В д.Орлово рассказывали: «Исповедались в Великое говенье. Пришли в Лекшмозеро (шли пешком по озеру), надо сдать грехи. Мама наказывает: «На что поп спросит, говорите «грешна, батюшка». Ходили вчетвером. Поп у всех спрашивает, все говорят «нет, не грешна», а я - «грешна, батюшка». Поп, отец Иван, засмеялся. Девчонки потом ругают: хоть и не грешна, а говоришь «грешна». Домой пришла, сестра спрашивает: «Ну, что, попа вокруг церкви обнесла?» Мама ее ругает: «Ты-то большая, дак чего спрашиваешь?» Нельзя расспрашивать». Одна из старушек из с. Печниково помнит, как дразнил ее брат: «Вы молоко ели, так вас поп в церковь не пустит и причастия не даст. – Не-е, мы не ели, только переставляли» (банки с молоком – ГМ .

Очень любимы на Севере были часовни, к ним испытывали теплые, искренние чувства. Своя часовня была почти в каждой деревне или поблизости от нее, в них крестьяне молились по разным случаям жизни общим для всех односельчан святым. Часовни были внутриприходскими, деревенскими центрами, составлявшими, вместе с приписными церквями, ядро так называемой большой зоны. В часовни ходили в “святой день”, т.е. в праздник, и в случае необходимости; еженедельных молитвенных собраний в них наши современники не помнят. Богатая, сплошь увешанная иконами, полотенцами и атласными платками часовня во имя Владимирской иконы Божией Матери до наших дней сохранялась на кладбище д.Орлово. О ней рассказывали в с. Труфаново: «Построили часовню, - икона Владимирской Божией Матери в середине большая, риза серебряна. 7 сентября[10] приходили в Орлово... Сходят в часовню, а потом по гостям. Как построили часовню, только икону поставили, и старосте-старичку приснилось, что Богоматерь говорит: "Разрежьте мне стекло: мне душно". Был Крестный ход в часовню, приезжали с Каргополя и с Ошевенска: везут священство на тарантасах, а тут идет Крестный ход с хоругвями». Вокруг них часто располагались священные рощи, в которых запрещено было рубить деревья; это свидетельствует о сакрализации территории вокруг святыни.

Едва ли не больше, чем часовен, было крестов, освящавших деревенские и лесные перекрестки, водные источники, сходы в реки и озера, вершины холмов, входы в деревню, места сгоревших церквей и гибели людей. Кресты назывались по урочищу («крест Смоливич» или «на Смоливце», «на Чурше»), по имени человека (Осипов крест); у каждого креста было посвящение (день служения). Возле некоторых крестов находились осмысленные в христианском ключе чтимые камни, их в Каргополье известно около десятка[11]. Один из них – «Николин камень» с углублением на верхней поверхности – и сейчас лежит по дороге из с. Лекшмозеро в бывшую Наглимозерскую пустынь (в XIX в. приписную церковь), куда лекшмозеры ходили "на Николу". За ним и поныне при случае ухаживают, моют его. Вода в выемке считается "Божьим даром Николая Угодника". Под камнем течет родник – Пашин колодец. Каргопольские камни-следовики и источники являются христианскими святынями: исследователи отмечают, что, как правило, они располагаются в местах, связанных с деятельностью святого или подвижника (прп. Макария Унженского, прп. Александра Ошевенского) [12]. Большая приходская зона раскинулась на десятки верст, включив и освятив природные и рукотворные объекты сельской округи.

Подлинными духовными центрами на Севере были монастыри (их было 4) и бывшие, упраздненные в конце XVIII в., но продолжавшие почитаться пустыни (их было 3). Это – хранилища исторической памяти и средоточия святынь каргопольцев. Богатые и ухоженные монастырские храмы, отделенные от мира стенами с башнями и святыми воротами, но не закрытые для крестьян и тесно связанные с ними, а также расположенные вне ограды монастырские часовни и кресты и, особенно, накопленный за столетия духовно-религиозный авторитет создавали особые монастырские зоны, в которых духовно окормлялась значительная часть жителей.

Таким образом, северная православная топография предстает в виде пересекающихся между собой больших зон, охватывающих малые зоны и имеющих крупные включения в виде монастырских зон.

В 30-е годы православная топография была почти разрушена: сначала закрыли все монастыри, позже – и храмы; из около 100 храмов осталась лишь 1 действующая церковь в Каргополе. Выбраться в храм стало сложно. «И ходить-то некогда было, все в нарядах[13]. Пятилетки нас сломали», «Все с работой бились», «Белого света не видели», - говорят о том времени. Но ощутимо и снижение духовной значимости церкви: молодежь уже воспринимала ее лишь как общественный центр. «Далеко[14] - в церковь, погулять только», «Како молился! Я тогда девушкой занимался»; «В воскресенье старые идут в церковь, и молодые когда идут. Ходить-то ходили, да только смеялись, нас выгоняли. Ходили друг дружку повидаться» (сс. Лядины, Печниково). Отпадение от веры пошло от родителей, переставших приучать детей к выполнению Христовых заповедей, - считают в д.  Гужово. Показательно, что, хотя разорять храмы приезжал какой-нибудь «уполномоченный», находились и свои, часто весьма активные, помощники. В буквальном смысле камня на камне не оставили разрушители местных монастырей, и печи не в одном деревенском доме сложены из кирпичей монастырских храмов и оград. Тем не менее, всюду живо представление о святотатстве таких акций и неотвратимости наказания их участников.

Немало и свидетельств, выявляющих тягу к храму: «Я росла, все уж нарушилось, в церковь зайти боялись. К всенощной хотели сходить - украдкой <ходили>. Бога вспомнить боялись. Мне лет 10 было (в 1936 г. – ГМ) - нам хочется <в церковь>, а учителя ходили <по церкви> детей вылавливали. Помню, запихаемся в ноги к старухам» (с. Печниково). Церкви долго оставались частью жизни: их, уже закрытые, продолжали посещать в православные праздники: "И в колхозах все по старой привычке в церковь ходили, праздники отмечали. Хотя службы уже не было, все равно на Хижгору идут" (д. Гужово). В лекшмозерских деревнях к 12 сентября - дню прп. Александра Свирского (престол храма на Хижгоре) стремились убрать все с полей; для не окончивших жатву устраивались помочи (коллективная помощь). В 30-50-е годы в церковь ходили пешком за 20-30 километров, некоторые ходили в село, где жили ссыльные священники, служившие молебны дома, кто-то устраивал службы у себя дома.

Известия о тех, кто не принял жизни без храма, довольно многочисленны. Многие пронесла веру в Бога через всю жизнь: заботились, как могли, о храмах, поддерживали священников, сберегали кресты и часовни. Видимо, в каждом селении была своя "монашена" (женщина, ведущая монашеский образ жизни). В это время возросла роль часовен: хотя они и были закрыты, в них ходили, соблюдая определенную осторожность, многие. В с.Лядинах вспоминали: «До Пречистой Богоматери[15] надо выжаться, с полей убрать. Также и в колхозах. Просишься: я – без обеда, отпустите к Пречистой сбегать. Шесть километров в ту сторону и в другую <столько же>». После войны женщины д.Орлово два раза перекрывали кровлю местной часовни: «К Владимирской Божией Матери пойдешь, дак чтоб никто не знал. Днем недосуг, в колхозе, дак сходим вечером, по 2-3 человека. Во Владимирскую да в воскресенье <ходили>… Мы, бабы, собрались: "Давай, пойдем, бабы, часовенку закроем". Мужья убиты на войне, куска нету, горя своего закрывали» (д.Орлово). В 50-60-е годы за орловскими часовнями все время кто-нибудь присматривал. (Эта часовня была подожжена и сгорела в начале лета 1989 года). Еще одна орловская часовня во имя Тихвинской иконы Божией Матери в центре д. Хвалинская долго служила магазином, потом пустовала, а ныне возобновлена. В ее обустройстве участвовали и молодые, и пожилые жители. На месте "красивой, как игрушечка, богатой" часовни в д. Херново одна из жительниц (д. Думино) в 80-е годы сажала цветы в память погибшего на войне в Запорожской области восемнадцатилетнего брата Михаила; пока могла, она ухаживала за ними, косила до них тропинку. Ныне восстановлены часовни и в д. Труфаново, в с. Лядины, в с. Лекшмозеро и др.

Повсеместно и восстановление крестов. Кресты, как наиболее простые и менее подверженные официальному надзору (например, в силу удаленности) сооружения, сохранялись и почитались дольше других святынь. Ставились и новые кресты – на местах разрушенных храмов и часовен, особенно удаленных. Вплоть до разорения деревень и разъезда жителей в 50 – 60-е годы опекались кресты, стоявшие в лесной глуши и дошедшие до наших дней в ветхом состоянии. Бывшие последними оплотами православных чувств населения, они стали и первыми свидетельствами религиозности в наше время. В с. Лекшмозеро на месте сожженной часовни на Погосте стоял крест еще в 50-е годы: верующая жительница Мария Федоровна Преснякова пригласила строителей, и те поставили "настоящий" крест: под крышей, с прилегающими мостками. Но его, как и часовню, вскоре сожгли. На этом месте поставили другой крест, попроще. Он устоял, и к нему стали носить "заветы". Этот лекшмозерский "Крестик" был объектом настоящего паломничества: количество повязанных на нем платков в конце 80-х годов не поддавалось подсчету. А осенью 1990 года житель Лекшмозера Николай Николаевич Попов соорудил рядом с крестом часовню. При сооружении нового креста старый – остается стоять «пока не падет» - это давняя традиция. Теперь инициатор начинания Зинаида Александровна Шалдыбаева думает восстановить еще один крест в округе, крест на Смоливце, тем более умерший ныне Николай Николаевич говорил ей: «Ну, игуменьша, мы с тобой еще этот крестик сделаем». На восстановление этого креста правление выделяет материал, но проехать туда невозможно, «надо нести носком, полтора километра». Делаются шаги и по организации богослужений в некоторых каргопольских храмах: в отдельные дни проводятся службы в с. Ошевенское, подала документы на оформление община в с. Лекшмозеро.

Сохранились многие домашние благочестивые обычаи; среди них важное место занимают домашние иконы, регулярная молитва, соблюдение постов. Иконы – непременная принадлежность каждого крестьянского дома. Они располагались в Большом углу на божнице, перед ними висела лампада. Присутствием образов святых освящалась и хозяйственная часть дома. Повсеместны иконы и ныне, среди них Спаситель, Богоматерь с младенцем, Николай Чудотворец, целитель Пантелеимон, Распятие. Все они - святыня для жителей. Одной из старушек “мужик“ предлагал продать иконы. «Неуж иконки продавать! - возмущается она. - Иконы – из церкви взяты, до меня. Люблю иконы. Сыну тоже говорили: “Вовка, на что тебе эти иконки? – Пока мама живая, пусть стоят». Возможно, сохраненных из храмов икон было бы больше, если бы не представление местных жителей, что из церкви, часовни нельзя ничего брать. Серьезные утраты домашние божницы понесли в 40 – 50-е годы, в связи с появлением в семьях работников партийных и государственных советских учреждений. Много икон вывезено разного рода собирателями и просто ворами в 60 – 80-е годы. Часть икон отдана в церкви и открывшиеся часовни. Ныне продолжается традиция благословения иконами: их дарят родственникам по случаю выхода замуж, рождения ребенка.

Большое значение придавалось домашней молитве. “Как не молиться! Без Бога – не до порога” (с. Печниково). Дома молились утром (непременно после умывания), перед сном, перед едой и после еды. Читали одну из молитв «Отче наш», «Царю небесный», «Богородице Дево», «Достойно есть». Очень важно было начать день с молитвы: «Выстанешь, дак как <без молитвы>», - говорят в с. Лекшмозеро. Утром молились кратко: «Утром кака молитва! Надо на работу бежать», «Утром перекрестишь глаза – и все». Но некоторые утром поминали покойников. Перед едой к краткому “Господи, благослови” нередко добавляли: “Напитай, Господи, во славу Божию”. После еды читали «Благодарим тя» или просто «Слава». Обязательна молитва, связанная с едой; многие помнят слова своих отцов: «Глаза перекрестите, потом за стол пихайтесь», хотя церквей уже не было. Вечером читали более обширные молитвы. Записаны такие молитвы на сон: «Матушка Мария, стой у ног, а Иисус Христос, стой у головы, и рабу Божию Анну на перину спать повали. Матушка Мария, рабу Божию Анну укрой пеленой и на всю ноченьку долгую дай сон и покой» (д.Орлово); «Ложуся спать со Христом, оберегаюсь крестом. Господь впереди, Спас позади, ангелы-хранители по обе стороны, Пресвятая Богородица над головушкой. Пеленой укрывают, духом обдувают, спи, раба Божия, <имярек>» (г.Каргополь).

А вообще молились «хоть когда». Молитвой стремились освятить и начало каждого дела. В колхозные годы из-за большой занятости молиться стали меньше, появились в семьях вступившие в партию, что влияло на весь семейные уклад, подтачивая его устои. Еще разрушительнее действовало почти постоянное пребывание молодежи вне дома, на лесозаготовках. Изгнание веры из жизни осуществлялось и запретами, и репрессивными мерами. И все-таки в это время в каждой семье был хотя бы один человек высокого благочестия – дед, тетка, мать, отец; оплотами веры и нравственности оставались бабушки.

Сегодня для многих молитвы необходимы. Вот свидетельство из Печникова: “Господа Бога молю. Утром вставаю, возьму намоюся и молюся. Много умерло, так поминаю – утром, вечером нельзя. <Молюсь> утром, перед едой, молюся – <как> спать валюся. Старуха стара, худая – еще не молиться!” Молитвы не только читают, но и переписывают, хранят на божницах, в окладах икон; среди них есть церковные (из молитвослова), стихотворные (литературного происхождения), «Сон Богородицы» (в разных вариантах), духовные стихи, старообрядческие псальмы, молитвы-заговоры. Некоторые, из выросших в советское время, относятся к молитве сочувственно, но сами молятся редко. “Я родилась – перестройка была, - объясняет свою позицию одна из жительниц с. Печниково, - кресты не носить, Богу не молиться, не веровать. Молились мы до школы, в школе проверяли, снял ли крест. Когда и не перекрещусь, а в уме есть. Молитвы только не знаю”. Эта жительница знает молитвы, но не церковные, а похожие на заговоры.

Преобладающая часть населения соблюдали посты, особенно Великий пост. Пост включал запрет «семейно жить». Многие старушки, помимо среды и пятницы, “постовали” в понедельник. Дети постились лет с 7, только больным разрешалось молоко. В с.Лядины рассказывают: «Посты соблюдали, только и давали, что пару[16], да житников, да картошки с грибами. Бывало, <просишь>: “Мама, дай молока. – Поп уши отрежет”». Подобных свидетельств много, но попадаются известия о частичном соблюдении постов (1-ю и последнюю недели, лишь стариками). «Всяки бывали: кто поговеет, кто не говеет... Всяк Еремей про себя разумей. Не станешь говорить человеку: ты говей. Всяк свою душу спасает», - рассказывают в Лекшмозере. И все-таки вплоть до коллективизации для преобладающей части населения соблюдение постов было нормой жизни. Еще в 30-е годы поститься заставляли всех членов семьи, независимо от того, верит он или нет. А потом, говорят старики, пошел вечный пост, т.е. голод.

Важной характеристикой религиозности является соблюдение обрядов жизненного цикла. Из них особенно важным осознавалось крещение. До массового закрытия церквей в районе все население было крещеным. Ребенка крестили через 3-4 дня, обычно в воскресенье, когда приезжали с ребенком в храм или привозили священника домой. Безусловно осознание необходимости крещения и позднее, в 30-50-е годы, когда возможностей окрестить ребенка почти не было. «В деревне никакого крещения», - замечают о тех временах. Поэтому только примерно треть опрошенных крестили своих детей, причем половина из них - прочитали над ребенком положенные молитвы сами или приглашенные ими старушки. Так и говорят: «Некоторых крестили бабушки, сами молитвы знают, только что причастия нет», «В ушате покупаем, молитвы почитаем. Своя бабка покупала, молитвы почитала», «Бабушка окрестила: попрыскала святой водой, отчитала». Одна из старушек даже ходила к священнику в Каргополь советоваться по этому поводу, и он благословил ее. Большой удачей для деревни был приезд священника (чьего-то родственника), тогда его просили окрестить всех родившихся и отпеть всех умерших за это время.

Очень распространенным явлением были заветы - обеты, обещания Богу. Многие по разным случаям жизни «клали заветы»: сходить в ближний монастырь, поставить свечу или повесить полотенце, другой покров к иконе в храме или часовне, простоять на коленках обедню, мыть в храме иконы, полы и т.д. «По завету» уроженец с. Думино Хергозерского прихода Степан Федорович Морозов стал дьяконом местной церкви: он обгорел во время пожара, но остался жив, в то время как два его товарища погибли в огне. Пришедшие по завету к чтимой святыне в храм, монастырь, часовню должны были, как говорят, помыться, накупаться, выкупаться в озере, т.е. окунуться в освященную при молебне озерную воду. «Заветы клали» и за скот: «Дай, Господи, добра да здоровья моей коровушке, я буду все выполнять» (с.Печниково).

В Каргополье особенно часто молились прп. Макарию и по заветам ходили в местный монастырь его имени. Бывший Макарьевский Хергозерский монастырь, расформированный в конце XVIII века в приход, - один из центров паломничества каргопольцев. Заветы прп. Макарию Унженскому и Желтоводскому по поводу болезни, особенно скота, с обещанием сходить на Макарье, весьма многочисленны в западной и южной частях Каргополья. А в Макарьев день сюда сходилась вся округа, приходили за 30-50 километров целыми деревнями; об этом вспоминают часто. Преподобный Макарий почитался как самый скорый и надежный заступник и избавитель от всех болезней и напастей. В Макарьевский монастырь шли и крестными ходами, в т.ч. из Каргополя (около 50 километров). На особых носилках мужчины попеременно несли большой образ Божией Матери, под которым каждый стремился пройти. На вопрос «зачем?», восклицают: «Как, ты что? Разве плохо? Хорошо это – под иконой пройти» (с. Лекшмозеро). Все должны были обойти вокруг озера (наиболее благочестивые – на коленях) и окунуться в озеро три раза. Для купания устраивалось особое место, которое в память крещения Иисуса Христа называлось "Иордан", "Иордань", "Ердан": часть озера выгораживалась с помощью легкого деревянного сооружения, а на подступах к воде делались мостки; если завет сделан, купание считалось обязательным.

          Молясь перед иконой о выздоровлении своем, своих близких, домашних животных, верующие несли в церковь «покров» с больной части тела (чулок, варежку, платок, отрез) или что-то от больного животного: шерсть от овцы, масло от коровы, яйца от курицы. Эта "данька" прп. Макарию включала "колобушки, пироги, шишку масла, шерсти клок"; в благодарность и для сохранения своего хозяйства, по завету, жертвовали и живую скотину - телку, жеребенка, овцу. Пожертвования распродавались, а деньги поступали в церковь. О заветах, вере в их целительную силу и помощь прп. Макария рассказывают в Лекшмозере: «Заветы кладут, у кого кака болезнь, или чего просят, и приговаривают: "Пошли мне, Господи, свет в глазах за то, что завет кладу. Вот тебе свечка, святой Макарий". Это если у меня глаза болят. Заветы разные делали: если голова болит - платок на икону вешали, если тело – отрез, если ноги – чулки. Вот у нас старушка была, она ходила к Макарию, клала завет, повесила в церкви платок и отрез. Потом вокруг всего озера еще на коленях проползла. И все прошло». Мужчины, чтобы выздоровела лошадь, клали завет пахать макарьевские угодья. Такие традиции сохранялись и после закрытия церквей: «Шестого числа[17] придем к Макарию, в озерышке накупаемся, а служил старичок из деревни, попов уже не было. В церковь придем, да стоим да молимся. Свечку поставим» (д.Орлово). Обращались к Макарию и по поводу пропажи скота: «Не пришла корова с поскотины. Я и молилась: "Преподобный отец Макарий-батюшка! Доведи меня до коровушки. Уж самой-то мне не бывать, а масла-то я пошлю в монастырь. И следы увидела коровьи». Ходили и носили "подаяние" и после войны; в это время его "прикарманивали местные власти". Один из таких атеистов насмехался над жителями: «Я служу не для Христа да Исуса, а для своего вкуса».

По заветам ходили и в другие монастыри Каргополья: Александро-Ошевенский, Кирилло-Челмогорский. Заветы исполняли и в часовенные и в храмовые праздники, когда церковная служба включала молебен с водосвятием в ближайшем озере. Всякий праздник с водосвятием считался у жителей "заветным", порой "заветники" стояли по пояс в воде, несмотря на непогоду: "У кого какой завет". Заветы в часовни носили и в простые дни. Резному образу свт. Николая Угодника в часовню с.Лядины в качестве заветов носили «масло, яйца, полотенца, платовья, пелену». Пелена – это домотканый (“портяной”) кусок ткани, на котором пришивали выложенный из полосок ткани крест; при этом молились: “Николай Чудотворец, дай здоровья рабу Божию (имя), я тебе поставлю свечку”. Традиция заветов никогда не прерывалась, повсеместна она и ныне. Довольно многие слышали или знали тех, кто по завету совершал паломничества в дальние монастыри (последние паломничества совершались в 1920-е годы). Как правило, это бабушки или матери наших современников. Большинство ходили на Соловки, небольшой группой, многие – пешком, «в деревнях кусков выпрашивали», «ходили нищими, кто приютит». Другой путь паломников – в лодках по Онеге до Белого моря, далее пароходом: «В Соловки ходили ранешние люди, слыхала. Двоюродная сестра ездила на лодке. Собрались человек пять, все из Труфанова... У них завет был, по завету ездили». А тетка одного из информаторов ходила в Иерусалим, ко Гробу Господню. Паломничество заняло полтора года.

Общеприняты были молебны по разным случаям жизни: болезни людей и скота, отъезду из дома, возвращению, неурожаю. Нередко священника приглашали для служения молебна при закладке и, особенно, при переезде в новый дом; при этом «даже хлевы, где жила скотина, освящали». Самая яркая память сохранилась о праздничных крестных ходах в связи с храмовыми и часовенными праздниками и Пасхой. Но часто устраивались крестные ходы с молебнами в обычные дни, например, в связи с бездождием. И в войну, и после войны, «когда засуха, просили дождичка»; в это время старушки ходили молиться со своими иконами из дома. Старинная традиция одного из молебнов за здоровье скота с устроением общей трапезы, братины, связана с часовней в д. Херново: как здесь говорят, это - "Мольбы" или "Мольба", происходившая, по разным свидетельствам, в первое воскресенье после Успения (28 августа) или в день свв. Флора и Лавра (31 августа). Об истоках "Мольбы" рассказывают бывальщину: "Тут как-то был сильный падеж на скот – давно еще было. Так клали завет, что будем молиться два дня на Мольбу. Резали бычка, барана, делали общий котел. И, говорят, исполнил Господь. Вот на Мольбу специально за скот завет и делают". "Мольба" и на памяти нынешних жителей длилась два дня: в первый день молебен служили в думинской церкви, а на другой день крестным ходом шли к часовне и к озеру в Хернове, там тоже служили молебен. После молебна устраивали общую трапезу.

 

Все собранные материалы показывают: живая традиция православной веры пронизывает все XX столетие и дошла до наших дней. И приходская топография, и традиции северного населения свидетельствуют, что вера была главной ценностью русского человека и основой его жизненного уклада; она затрагивала разные сферы, отличалась полнотой, яркостью, разнообразием, духовной насыщенностью. В течение всего советского времени, несмотря на разрушение традиций, не прерывалась нить православной жизни. Конечно, сегодня не могут не быть явственны приметы разрушения веры: мы все несем их в своей душе. Но даже в святотатстве народ помнил о Боге, осознавал свое падение, и именно православие лежит в основе мировосприятия русского человека.