Предлагаем Вашему вниманию фундаментальный труд по истории и этнологии Лекшмозерья – двухтомную книгу Г. Н. Мелеховой и В. В. Носова «Традиционный уклад Лекшмозерья». Она явилась плодом многолетней полевой и исследовательской работы этнографической экспедиции под руководством авторов. Книга вышла в 1993 – 1994 гг. небольшим тиражом и сразу же стала библиографической редкостью. Экспедиция работала в тесном контакте с реставраторами в период восстановления храма прп. Александра Свирского на Хиж-горе. Среди многочисленных достоинств исследования выделим одно – книга является ценным источником по истории и современности Лекшмозерского прихода.

 

 

Об авторах.

 

Мелехова Галина Николаевна – кандидат исторических наук, этнолог, историк, преподаватель, автор многочисленных работ по этнологии русских и истории русского православия, член православной общины с. Лекшмозеро, проживает в г. Москве.

 

Носов Владимир Васильевич – реставратор памятников деревянного зодчества, художник, архитектор, автор ряда проектов зданий и сооружений гражданской и культовой архитектуры, выполненных в духе и стиле памятников русского деревянного зодчества; один из вдохновителей, организаторов и исполнителей реставрации храма прп. Александра Свирского на Хиж-горе. Живёт в г. Москве.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

ИНСТИТУТ ЭТНОЛОГИИ И АНТРОПОЛОГИИ

им. Н. Н. МИКЛУХО-МАКЛАЯ

 

 

 

 

 

 

РУССКИЕ

 

 

 

ТРАДИЦИОННЫЙ УКЛАД ЛЕКШМОЗЕРЬЯ

 

Часть І

 

 

Автор-составитель Мелехова Г. Н.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Москва 1993

 

 

 

 

 

Главные редакторы: Симченко Ю. Б., Тишков В. А.

Зам. главного редактора: Кузнецов А. И.

Ответственный секретарь: Миссонова Л. И.

 

 

Рецензент: доктор историч. наук И. В. Власова.

 

 

 

Редакционная группа: Ерунов И. А., Крюкова С. С.. Носова Г. А.,      Павлова Н. В., Квашнин Ю. Н.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ОТ ИЗДАТЕЛЕЙ

 

 

Альманах «Российский этнограф» является изданием широкого профиля. Помимо академических работ в нём публикуются этнографические очерки, путевые заметки и другие материалы, представляющие интерес для этнологической дисциплины. Издатели разделяют не все высказываемые авторами альманаха положения.

Предлагаемая читателю книга продолжает начатый Координационно-методическим центром Института этнологии и антропологии им. Н. Н. Миклухо-Маклая РАН выпуск Материалов к серии «Народы и культуры», издание которой намечается в текущем десятилетии.

Данная работа является результатом экспедиционного обследования одного из районов Русского Севера – Каргополья и, главным образом, его западной части – Лекшмозерья. Исторические судьбы района, начиная с XІ в., привели к формированию здесь группы русского населения, сохранившей до настоящего времени своеобразные традиции в народной культуре. Многое из народного опыта применимо в наши дни, поскольку в нём сконцентрированы крестьянская психология и присущее русскому народу миропонимание.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Памяти

вдумчивого рассказчика и весёлого балалаечника,

прекрасного знатока крестьянского уклада,

мастера на все руки,

масельгца

Василия Макаровича Солодягина.

 

 

 

 

 

 

 

«Стихия народной жизни необъятна и ни с чем не соизмерима; постичь её до конца никому не удавалось и, будем надеяться, никогда не удастся».

В. И. Белов. Лад. М., Молодая гвардия, 1989, с.5.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

Предисловие ………………………………………………………………..8

Общий очерк социально-экономического состояния

деревень к концу 20-х годов ……………………………………………..11

       Крестьянское хозяйство ……………………………………………..11

       Общинные традиции и землепользование …………………………34

       Социальное расслоение, наёмный труд

       и роль денег …………………………………………………………. 41

       Образ жизни и распорядок дня ………………………………….… 46

Хозяйственная жизнь от коллективизации

      до наших дней ……………………………………………………….. 49

       Образование колхозов …………………………………………….... 49

       Военный период ……………………………………………………. 58

       Послевоенные годы ………………………………………………… 59

       Современное положение …………………………………………… 64

Традиционные промыслы и ремёсла …………………………………... 67

       Рыбный промысел …………………………………………….……. 68

       Лесные промыслы ………………………………………………….. 74

       Смолодегтярный промысел ……………………………………...… 78

       Работа в кузнице ………………………………………………….… 80

       Работа на мельнице ………………………………………………… 82

       Пастушество ………………………………………………………… 85

       Изготовление бытовой утвари из дерева ……………………….… 89

       Изготовление обуви …………………………………………….… 101

               Плетение лаптей …………………………………………...… 101

               Катание валенок ……………………………………………... 103

               Шитьё кожаной обуви …………………………………….… 103

       Обработка глины ………………………………………………..… 104

               Гончарство ………………………………………………….... 104

               Изготовление кирпичей и кладка печей ……………………. 106

       Плотницкие и столярные работы ………………………………… 108

       Другие виды промыслов ………………………………………….. 110

Женские рукоделия ………………………………………………….… 112

       Выращивание и обработка льна …………………………….……. 112

       Прядение и ткачество ……………………………………………... 113

       Вышивание ……………………………………………..………….. 121

       Одежда ………………………………………………..……………. 127

       Судьба женских рукоделий ………………………………………. 139

Пища ……………………………………………………………………. 141

       Основные продукты и блюда …………………………………..… 141

       Напитки ……………………………………………………………. 150

       Будничное и праздничное меню ………………………...……….. 152

Медицинское обслуживание и народные

приёмы лечения ……………………………………………………...… 154

Семья и семейные обычаи …………………………………………….. 158

       Семейные отношения и традиции ……………………………….. 158

       Свадьба …………………………………………………………….. 162

       Обычаи, связанные с рождением ребёнка ………………….…… 174

       Похоронный обряд ………………………………………………... 176

Приложение. Словарь местного наречия …………………………….. 178

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

 

Этнографическая экспедиция, организованная МГО ВООПИК, осуществлялась силами добровольного отряда, работавшего на общественных началах в летнее время с 1988 по 1992 годы. Экспедиция ставила своей задачей изучение особенностей хозяйственной деятельности, традиционных промыслов и ремёсел, образцов материальной и духовной культуры, состояния православия, семейных обычаев – всего жизненного уклада крестьян бывшей Лекшмозерской волости Каргопольского уезда Олонецкой губернии (ныне западной части Каргопольского района Архангельской области). В обследованную территорию входят село Лекшмозеро, село Орлово, село Труфаново, деревня Думино, бывшие деревни Масельга, Гужово, Вильно, Ожегово, Херново, Курмино, Наволок, а также поселение Макарьевское.

Лекшмозерье лежит на самом западе Каргопольского района, примыкая к Пудожью. Расположение внутри края, отсутствие промышленных центров, удалённость от путей сообщения – как водных, являвшихся основными средствами передвижения до ХІХ в., так и сухопутных, а впоследствии и железнодорожных, - всё это способствовало сохранению здесь вплоть до колхозного времени самобытных черт традиционного уклада жизни русской северной деревни. Выявление этих черт и ставили своей задачей члены экспедиции.

В ходе экспедиции было опрошено более 70 человек, по рассказам которых составлено описание жизнедеятельности края во всём многообразии её проявлений. Помимо этого восстановлены схематические планы деревень доколхозного периода, проведено сплошное обследование современной застройки с. Лекшмозеро, сделаны обмеры и фотофиксации всех сохранившихся домов деревень Гужово и Масельга, а также наиболее примечательных домов других деревень. С целью выявления материалов по бывшей Лекшмозерской волости проведена некоторая предварительная работа в архивах Архангельска и Каргополя. Однако часть проведённых исследований не нашла отражения в данном издании.

Издание состоит из двух частей: часть І посвящена хозяйству и общественным отношениям, материальной культуре (сельскохозяйственным орудиям, промыслам, ремёслам и пище), семейным обычаям лекшмозёров; часть ІІ – поселениям и жилищу, а также духовной культуре (православию, морали, праздникам, досугу, фольклору). В Приложении к І части приводится словарь местного наречия.

Большинство разделов обеих частей написаны Г. Н. Мелеховой, раздел «Поселения и жилище» - Г. Н. Мелеховой совместно с В. В. Носовым. В издании использованы фрагменты рукописей, предоставленные Ю. Г. Аверьяновым (в разделе «Общий очерк социально-экономического состояния деревень к концу 20-х годов») и Н. В. Шляхтиной (в разделе «Поселения и жилище»).

В сборе материалов и работе в архивах и над рукописью принимали участие: Ю. Г. Аверьянов, Е. В. Борисов, Н. Е. Булатова, Ю. М. Величко,    М. В. Голубева, О. Н. Грачёва, В. Л. Дворецкая, Е. А. Дорофеева, Н. А. Левина, Г. Н. Мелехова, В. В. Носов, М. И. Орлова, Е. Ю. Семёнова, О. И. Соколова, О. О. Тузова, Е. В. Федюкина, Н. В. Шляхтина, А. Н. Шурупов,   Н. П. Щенкова.

Иллюстрации выполнили: И. С. Мелехов, Г. Н. Мелехова, В. В. Носов, Е. Ю. Семёнова, О. О. Тузова.

В компьютерном наборе текста приняли участие: И. В. Мамонтов, Г. Н. Мелехова, А. Ю. Сергеев, М. В. Федюкин.

В ходе работы автору огромную поддержку оказала д. и. н. М. М. Громыко, чей кропотливый труд над рукописью составил неоценимую помощь как в целом, так и по мелочам. Деятельное сочувствие и практическую помощь оказали автору д. и. н. И. В. Власова и к. и. н. Т. С. Макашина. Сердечную благодарность приносит автор и Н. В. Шляхтиной, которая в течение долгого времени поддерживала автора конкретными делами и советами.

И, конечно, нельзя забыть благожелательности, терпения и заботы многих жителей Лекшмозерья, особенно Т. А. Подгорних, Л. И. Поповой,    Н. М. Смолко, О. В. Ушаковой, В. М. Солодягина, В. Д. Первушина, общение с которыми стало подлинной школой жизни для всех членов экспедиции. Всем им – низкий поклон.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Лекшмозерье и окрестности.

ОБЩИЙ ОЧЕРК

СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОГО СОСТОЯНИЯ

ДЕРЕВЕНЬ К КОНЦУ 20-Х ГОДОВ

 

Очерк социально-экономического состояния деревень составлен на основе сведений, полученных от бывших или нынешних жителей Лекшмозерья. Самые старые из них родились в 1900 – 10-е годы и немного помнят предреволюционное время, но их сознательная жизнь пришлась на 20-е годы, которые и составляют основной фон в наиболее ранних воспоминаниях старожилов. Однако тот факт, что, по многим свидетельствам, хозяйственная жизнь деревень не претерпела существенных изменений в революционные годы и сохраняла незыблемость традиций на всём протяжении 10 – 20-х годов, вплоть до образования колхозов, способствует цельности восстанавливаемой картины. Именно этот период, заканчивающийся с созданием новых хозяйственных единиц – колхозов, и описан в настоящем очерке.

 

КРЕСТЬЯНСКОЕ ХОЗЯЙСТВО

 

«Спи – поспи,

Во снях вырастешь большой,

Будешь хорошой да баской,

На работушку пойдёшь,

На крестьянскую

Да на трудную».

Колыбельная, записанная в с. Лекшмозеро

от Прасковьи Фёдоровны Басовой.

 

Наивысшее развитие хозяйственной деятельности крестьян деревень Лекшмозерья приходится, по памяти Василия Дмитриевича Первушина (по-деревенски Улина, 1913 г. р., Гужово*), на конец 1920-х годов: вплоть до этого времени крестьянские хозяйства развивались по восходящей линии, сохраняя лучшие традиции, усваивая полезные нововведения и составляя с окружающей средой единое природно-хозяйственное целое. При этом Василий Дмитриевич объясняет этот процесс естественным ходом развития и отрицает влияние на него как дореволюционной столыпинской реформы (так как недостатка земель здесь не ощущалось), так и событий революции, которые не затронули коренных основ жизни крестьян Лекшмозерья и прак-

 

*) – Для всех информаторов указываются: при первом упоминании деревенская и для женщин девичья фамилия (по возможности), год рождения и место получения сведений; при повторном упоминании только место получения сведений.

 

 

тически не изменили уклад их хозяйственной деятельности.

Образование хуторов как вследствие экономических преобразований  П. А. Столыпина, способствовавших выкупу крестьянами земель в собственное владение и их переселению на эти земли, так и в связи с иными процессами в Лекшмозерье едва прослеживается: есть лишь несколько свидетельств о крестьянах, пожелавших отделиться от деревни и жить отдельно. Так, Анна Игнатьевна Богданова (в девичестве Курмина, 1922 г. р., Думино) вспоминает одну такую довольно богатую семью на Макарье. Большинство же хозяев в макарьевском поселении жили, как говорят многие, «за счёт монастыря», т. е. по роду деятельности были связаны с местной церковью. Тем не менее повсеместно Макарье называют хутором. Отдельно, напротив Наглимозёрской пустыни, по-лекшмозерски, «на выселке», жили и два брата: Антон и Михаил. Как рассказывает внучка Михаила Мария Николаевна Попова (1920 г. р., Лекшмозеро), образование поселения на Наглимозере относится ещё к прошлому веку: отец Марии Николаевны, родившийся в 1886 году, был перевезён туда полугодовалым ребёнком. До переезда семья жила в Лекшмозере; о мотивах переезда деда Мария Николаевна ничего сказать не может.

Таким образом, движение на хутора не приобрело сколько-нибудь массового характера – многие жители о нём даже и не помнили – и не оказало заметного влияния на хозяйственную жизнь Лекшмозерья. В основном крестьяне жили в деревнях, где действовали законы и правила общины. Выполняя их, крестьяне вынуждены были в чём-то ограничивать свою хозяйственную деятельность, но зато пользовались заботой и покровительством общины, особенно в тяжёлые периоды своей жизни. Община давала её членам широкие права собственности и землепользования: преобладающее значение имели единоличные хозяйства с закреплением земли за отдельными семьями. «Жили в одиночку», - так и говорит Евдокия Филипповна Басова (1912 г. р., Лекшмозеро). Крестьяне возделывали землю, выращивая различные зерновые культуры, держали скот. «Пользование землёй», как говорят здесь, было основным источником существования почти каждой семьи. В деревнях развивались традиционные промыслы, работали рыболовецкие артели, собирались сходы для решения общедеревенских вопросов. По воспоминаниям тех, кто помнит доколхозное время, почти у всех были две-четыре дойные коровы, не считая бычков и тёлок, одна-две рабочие лошади, овцы, куры, иногда свиньи. Впрочем, кур держали больше в Лекшмозере, а в Гужове, Масельге, Думине они часто «гибли от какой-то травки», как говорит Татьяна Александровна Подгорних (1911 г. р., Лекшмозеро). Хозяйство, в котором была одна корова, считалось бедным и едва сводило концы с концами. « У худого хозяина – и то корова была. А у некоторых и по три было», - вспоминает Евдокия Никифоровна Казаринова (Боголепова, 1917 г. р., Труфаново). Все поля вокруг деревни, включая косогоры и неудобные земли, были распаханы; высевали и выращивали всё, необходимое для обеспечения полноценного питания и вообще жизнедеятельности крестьянской семьи: рожь, овёс, жито (ячмень), лён, картофель, репу, лук, морковь, брюкву, капусту, горох. Пшеницу почти не выращивали, она появилась здесь с колхозами, когда были введены её сорта, вызревавшие в местных условиях. « У нас пшеницы не пахали, не было такой земли», - вспоминает Евдокия Филипповна Басова (Лекшмозеро).

Преобладало обычное трёхполье: яровой клин, озимый и паровой; это не исключало элементов других земледельческих систем, в частности, подсечной и залежной. Земельный надел крестьянской семьи включал не только землю вблизи дома, но и участки, «полоски», на полях вокруг деревни, «поляны» в лесу, «пожни» за озером (как, например, в Гужове) или в другом, общем для всей деревни месте для покосов. «Огород – за домом, а в лесу палы жгли, за озером были покосы, поля», - вспоминает Анна Михайловна Пянтина (в девичестве Шуйгина, по-деревенски Анисимкова, 1925 г. р., Гужово).

Полевой, распаханной, или, как ещё говорят, «душевой», т. е. выделенной на души, земли часто не хватало, так как семьи росли, а передел земель если и производился, то довольно редко – один раз в 10-15 лет. Поэтому почти каждый хозяин и почти ежегодно стремился по возможности подготовить новые участки для пахоты. Свободная, необработанная земля считалась, как говорят здесь, «народной» как в царское, так и в советское время (до 30-х годов), т. е. пользоваться ею было можно. Никому не воспрещалось, если он мог, распахивать новые участки, как правило, в лесу. Для этого рубили лес, следующей весной сжигали поваленный хлам, а большие деревья использовали для огораживания участка от пасущегося здесь же, в лесу, скота. Между оставшимися крупными корневищами землю распахивали и засевали. Такие полянки – «подсеки» или, как их ещё называли, «паленины» - давали хороший урожай два-три года, особенно высокий в первый год. В третий год их засевали озимыми, а потом бросали лет на 8-12, т. е. оставляли в долгосрочную залежь, и разрабатывали новые, так как подкормить землю было нечем: навоза было мало, и возить его в лес трудно. Это был так называемый лесной перелог. Также осваивали и новые земли при переезде на хутора; об этом рассказывает Мария Николаевна Попова (Лекшмозеро): «Вырубили лес, разработали поляны, стали жить».

Видимо, большой, настоящий лес сводили под подсеки не так часто; в первую очередь стремились использовать старые, давно заброшенные поля и участки, т. е. залежь, заросшую лесной мелочью и кустарником. Этот вид лесной растительности имел здесь особое название: «малег», «малега», «малеганок», а разработанные полянки иногда называли «раздирками». Мария Степановна Пономарёва (1906 г. р., Лекшмозеро) вспоминает: «Землю наделяли по душам. А мало – раздирали раздирки, заросшие поля, раскустаривали. В лесу секли подсеки, на следующий год жгли. Так прибавляли землю – для зерна, репы, льна. И спрашивать разрешения ни у кого не нужно было. Лён очень хороший был.».

О подсеках рассказывает и другая старейшая жительница, участвовавшая в их разработке, - Анастасия Николаевна Пономарёва (1905 г. р., Лекшмозеро): «Если дети отделяются от родителей, а земли не хватает – идут в лес; видят: горочка хорошая, повалят малег, а на другой год весной-летом сожгут. Как сгорит, сеют ржи*. Вырастает огромный и толстый колос. После ржи, на другой год, сеют овёс, потом – жито. И так четыре года. А потом по краям поля вырастает огромная брусника, посередине, на палу – рыжики. Так и говорили тогда: пошли на пал ягоду собирать. Так и лён сеяли в лесу. Сей, где хочешь: места-то много. Пожни тоже устраивали в лесах, выжигали под пожни лес; трава там вырастала огромная».

О подсеках под посевы репы – так называемых «репищах» - рассказывают сёстры родом из Гужова Зинаида Филипповна Корнякова (1920 г. р.) и Анастасия Филипповна Пономарёва (1923 г. р., в девичестве Шуйгины, по-деревенски Горюновы, Лекшмозеро): «Для репы выжигали лес, делали репище. Искали такое место, чтоб росла берёза. Рубили, когда лист полный, весной. На следующую весну жгли. Пахали сохой в два ральника. Репище не боронили, а под лён боронили».

Интересные подробности о выборе земли под репище содержит рассказ Марии Степановны Пономарёвой (Лекшмозеро): «Под репу секли малеги, в основном березняки. Тётка пойдёт, землю понюхает, скажет: «Тут не надо сажать – репа плоха будет. А вон тут хороша будет репа».

Как готовили полянку под посевы льна, имевшую тоже особое название – «ленище», рассказывает Мария Михайловна Беляева (в девичестве Шуйгина, по-деревенски Мамонкова, 1921 г. р., Гужово): «Каждую весну малег косарят: подсекают прутья, ветки, потом рубят и валят вершинами в одну сторону. Дальше жгут, когда подует ветер с вершин. С них поджигают, и ветер увлекает огонь дальше. Как сгорит, надо пал прятать – собирать головешки. Пни не корчевали, они сами лет через десять вылезут.»

Несколько иначе о подготовке ленища рассказывает Татьяна Фёдоровна Патрикеева (1909 г. р., Лекшмозеро): «Высекут малег, малеганок. Образуется валеница – настил такой. Он лето пролежит, зиму. Следующей весной по валенице катят подожженный лес, дрова, от дров горит и молодняк. Обгорелые брёвна удаляют – пал прятают. Всем этим занимались женщины. Той же весной и сеют».

Подсеки возделывались до войны. Труд на подсеке был очень тяжёлым, как говорят, «адским». Но сама процедура увеличения земельного надела была проста: ни у кого не надо было спрашивать, могли быть трения только с соседом, если он имел виды на тот же участок. Поэтому маленькие, узкие полоски, в которые  со временем превращались наделы на полях, не считались большим изъяном хозяйства.

Периодически приезжал землемер, осуществлявший учёт земель. Землемер – лицо государственное, он жил в крупной деревне – Лекшмозере или Думине – и вёл учёт на территории волости. Как указывает Анастасия Николаевна Пономарёва, в Лекшмозере землемер был из своих. По сведениям Василия Яковлевича Патракеева (1947 г. р., Масельга), приезжая в

 

*) – Видимо, множественное число – «ржи» - употреблено А. Н. Пономарёвой в значении «хлеба», «культуры».  

Масельгу, он поселялся у богатых хозяев Харичевых.

Мерой земли служила десятина (около одного гектара), мерой зерна – «маленка» (рис. 1) – плетёная корзина или деревянная бочка, вмещавшая 40 фунтов, или 1 пуд зерна. Об урожайности Василий Дмитриевич Первушин (Гужово) рассказывает, что хорошим считался урожай в 45 пудов с полянки в 0,5 гектара, плохим – 20 и менее пудов. Это составляет примерно от 6 до 15 ц/га. Василий Яковлевич Патракеев (Масельга) также сообщает, что урожаи при нём составляли 7-10 ц/га. Конечно, показатели эти невысоки, но при большом напряжении сил они, как правило, обеспечивали крестьян собственным хлебом, к которому относили вообще все зерновые, в течение всего года. О достатке доколхозной жизни говорят многие. «Своим хлебом жили. Всё давали, и сами ели», - вспоминает Евдокия Филипповна Басова (Лекшмозеро), жившая в те времена в Ожегове. И Анна Никитична Макарова (по-деревенски Борисова, в девичестве Михнова, 1908 г. р., Лекшмозеро), всю жизнь прожившая в Труфанове, подтверждает: « У батюшки было три коровы, две лошади. Достаток, хлеба хватало, не занимали. Я у батюшки соломы не едала». Однако, в отличие от Каргополья в целом, бывшего житницей губернии, из Лекшмозрья хлеб не вывозился. Более того, рассказывает, что порой ездили за «кулевой мукой» (т. е. мукой в кулях) в Карелию.

Подсчитываться выращенный хлеб начинал уже на поле, при уборке. Анна Никитична приводит следующую систему учёта урожая на поле: «Сноп – как завяжешь, в колхозе уже поменьше вязали. 10 снопов – суслон, 5 снопов – бабка. Овин – 40 бабок».

Зимой на поля вывозили навоз.

Главное орудие труда на подсеке – топор. Так и говорили: от этой семьи работают два топора, т. е. двое мужчин. Лесную мелочь, кусты срезали так называемым «косарём» - мощным ножом с закруглённым концом, «носком», который предохранял лезвие от случайного камня. Такой косарь (рис. 2) сохранился в доме В. Я. Патракеева (Масельга).

Крестьянами использовались многочисленные сельскохозяйственные орудия: плуг, соха, борона, коса, серп, грабли, вилы, прилуз (цеп для обмолота). Для вспашки земли использовались плуг и соха. Плуг появился позднее сохи, но ещё до колхозов. Он изготавливался промышленностью и покупался крестьянами в магазине. По отзывам, плуг сохранился у В. И. Клепинина (Лекшмозеро). Плуг был тяжёлый и применялся там, где земля была не каменистая, особенно при весеннем севе, так как он идёт глубоко и производительность его выше. Но широкое распространение плуг на конной тяге получил уже в колхозное время. Иконным орудием для вспашки земли до коллективизации была так называемая «соха с перекладиной». Соха – легче, она вся – в руках пахаря, её легко перекинуть через камень, пенёк, поэтому на вырубках, а также на косогорах пользовались почти исключительно сохой (рис. 3).

Соху изготавливали сами крестьяне из берёзы. Она состоит из двузубой рассохи, двух железных ральников (сошников), надевавшихся на зубья

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 1. Мера зерна – маленка.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 2. Нож косарь.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 3. Соха с перекладиной.

 

 

 

рассохи, перекладки (присоха, присошка или насошника), служившей для отваливания земли и перекладывавшейся из стороны в сторону, оглоблей. Оглобли соединялись с рассохой посредством рогаля. Сошники и присох ковались в кузнице из железа, все остальные детали были деревянными. Рассоха и сошник от сохи, которую изготовил и на которой пахал отец В. Д. Первушина (Гужово), сохраняются поныне в его доме. Лекшмозерская соха имела некоторые особенности: из-за каменистости почвы зазор между зубьями рассохи делался широким, а для отвала земли вправо левый сошник иногда был чуть не в два раза больше правого. Насошник привязывался при первичной вспашке и убирался при повторной, при рыхлении.

Борону для рыхления также изготавливали сами из сучковатых стволов елей длиной 1,2 – 1,5 метра, у которых обрубали сучья с одной стороны; стволы связывали «вицей» - хворостиной, прутом – в виде квадрата так, чтобы все оставленные сучья были направлены в одну сторону, вниз: к стволам прикрепляли оглобли, за которые и тянули борону по полю. Об изготовлении бороны рассказывает Анастасия Николаевна Пономарёва (Лекшмозеро): «Борону делают так: секут ели, оставят хорошие сучки, вяжут 12-15 елей вместе, потом приделают оглобли». При твёрдой земле сверху, на брёвна, клали камни.

Хлеб убирали серпами, а на ровной местности и косарями; может быть, поэтому многие местные жители, рассказывая об уборке урожая, используют глагол «косить», а не «жать»: «хлеб косили серпами», - говорит Анастасия Николаевна. Косы были как свои, кованные местными кузнецами, так и покупные. В последнее время обычными были косы-литовки. Упоминают и особый вид – горбушу, которой косили в обе стороны: и направо, и налево. Впрочем, отмечают крайнюю редкость её применения. Горбуша отличается и заточкой лезвия: его отбивали ручником (особым молотком) на маленькой наковальне. Для обмолота хлебов использовали цеп или, по-местному, прилуз (рис. 4). Он состоял из «батога» - палки, жерди – и «кати» - так называлась часть, которой били по снопам, било. Батог и катя соединялись посредством ремённой связки под названием «путо». Прилуз или батог от него ещё сохраняются в домах В. Д. Первушина (Гужово), В. Я. Патракеева (Масельга), в некоторых домах Лекшмозера и Труфанова.

Интересно, что о соседних Лядинах и Печникове, а также об Ошевенске рассказывают, что там красивые, большие, ровные поля, «роскошь по сравнению с нашими, - говорит Василий Дмитриевич Первушин, - так как местность там не гористая, каменистость почвы меньше, а плодородие выше». Там всегда наделы были больше и жили богаче, так что в голодное время лекшмозёры ходили туда обменивать рыбу на хлеб. Сообщают, что и невесты там – самые богатые в округе, так называемые «славутницы». Некоторые жители объясняют меньшую урожайность на полях Лекшмозерья тем, что их, лекшмозеров, больше посылали на лесозаготовки.

Крайние сельскохозяйственные угодья крестьян располагались далеко, за 6-7, а иногда и 10, километров от деревни (например, у гужовцев – под

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 4. Прилуз.

 Пялозером, у ожеговцев – по р. Виленке), и в период уборки урожая или сенокоса хозяева нередко оставались там ночевать. Для защиты от непогоды и обогрева делали «станки» - простейшие односкатные шалаши, сзади открытых проёмов которых устраивались костры. Станки плелись из жердей и еловой коры (свидетельство Фёдора Петровича Шуйгина, 1935 г. р., Гужово).

Не всегда крестьяне успевали летом убрать и обработать весь выращенный урожай, особенно с полянок, расположенных далеко и неудобно, в частности за озером. Об этом говорят сёстры А. Ф. Пономарёва и З. Ф. Корнякова (Лекшмозеро): «Сил и народу не хватит, чтобы весь хлеб убрать». Они рассказывают, что на полянках на другом берегу озера сжатый хлеб складывали в суслоны для проветривания и просушки, а затем – в скирды зерном внутрь. Сверху скирды тщательно укрывались соломой: «Плохо закроешь – попортится, прорастёт, - говорят сёстры, - будет годно только скотине». А уже зимой, по льду, этот хлеб вывозили в гумно для обмолота, притом, чтобы зерно не рассыпалось при перевозке, снопы упаковывали определённым образом: на снегу расстилали так называемую «препону» - большой груботканый коврик, - на него складывали снопы, препону «завивали», т. е. заворачивали, и помещали на дровни.

Важнейшее значение для крестьянской семьи имело и содержание домашнего скота. При этом главной заботой было уберечь скот от зверей, в частности от медведей, так как скот пасся в лесу – ведь свободных земель вблизи деревни не было. Чтобы уберечь от скота посевы, все они – и в лесу, и на полях – огораживались. Летом пастьба осуществлялась ночью, так как днём было много гнуса. Вот рассказ Марии Михайловны Беляевой (Гужово): «Летом – гнус, пасут ночью. Коровы с пастбища придут – и прямо бегут в воду. Даже одной и не подоить коровы-то, надо, чтобы кто-то отгонял (мошку). Мало молока, коровы такие. За раз - четыре литра. Но молоко – жирное, мясо – ароматное. Теперь не то».

В больших количествах заготавливалось сено: сенокос начинался вскоре после дна апп. Петра и Павла (12 июля) или даже во второй половине этого самого дня. Впрочем, «на Петровки, - замечает Василий Дмитриевич Первушин (Гужово), - только одиночки начинали косить, бегства на сенокос не было». Помимо сена на корм скоту использовали камыш; его жали серпами или косили на озере и называли здесь «трестой».

Начало и завершение основных сельскохозяйственных работ, от которых зависело благосостояние крестьянской семьи, - сева, выгона скота на пастбище, сбора урожая – отмечалось особыми обрядами. Сев начинался молебном. «Обряд на хороший урожай» сообщает Анастасия Ивановна Макарова (1909 г. р., Лекшмозеро): «Чтоб урожай хороший был, когда пахать выезжать, лошадь прыскают святой водой». В этот день пахарю и лошади давали съесть и кусочки «великоденных четверёжек» - лепёшек, испечённых в Великий четверг на Страстной седмице и сохраняемых в божнице. Особыми обрядами и ритуалами сопровождался и первый день выгона скота на пастбище (см. раздел «Традиционные промыслы и ремёсла. Пастушество»).

Значительное событие – завершение сбора урожая, когда все члены большой крестьянской семьи собирались и варили общую кашу – «пожинаху» (см. раздел «Некоторые аспекты духовной жизни. Праздники»). Существовали и особые традиции, связанные с последним снопом собираемого урожая. Анна Игнатьевна Богданова (Думино) рассказывает: «Последний сноп под божницу ставили – пока пожинаху не сделают, а потом зерно мелят, а солому – скоту». А Прасковья Фёдоровна Басова (1906 г. р., Лекшмозеро) замечает, что сноп стоял под божницей до Покрова, когда его скармливали скотине. О последнем снопе рассказывают и Зинаида Филипповна Корнякова и Анастасия Филипповна Пономарёва (Лекшмозеро): «Последний сноп ставили под божницу, называли «бородой». Он постоит, и когда скотину на зиму первый день поставят, её кормили этим снопом». Иногда последний сноп собранного урожая относили в церковь или в часовню, как сообщают Мария Ивановна Басова и Татьяна Александровна Подгорних (Лекшмозеро).

Организация крестьянского жилища была подчинена трудовому образу жизни: развитая хозяйственная часть дома удобно соединялась с жилой и часто превышала её по площади. Верхняя половина её называлась сараем, а нижняя – двором. Во дворе был загон для скота, зимой во двор въезжали повозки с дровами, сеном и пр. Здесь же в холодное время года играли дети, причём пространство двора допускало даже игры типа хоккея. Ко двору примыкали хлевы для скота, у некоторых хозяев их было до трёх. У богатых гужовских семейств Митькиных и Лучкиных хозяйственные части дома включали котельные: в специально поставленные печи были вмазаны котлы, где варилось пойло для скота. В других семьях, победнее, для приготовления питья корове использовались располагавшиеся в избе «лохани». Содержимое лохани (мякина с соломой и мелузой) распаривалось горячими камнями, которые раскалялись докрасна в печи и бросались в лохань с помощью больших железных клещей (свидетельство Александры Макаровны Поповой, в девичестве Софроновой, Каргополь, в передаче Нины Макаровны Смолко, в девичестве Солодягиной, 1931 г. р., Лекшмозеро). Также «каменьями», по некоторым свидетельствам, грели воду в бане.

Многие имели свои колодцы, располагавшиеся либо во дворе, либо на улице. У гужовцев Лучкиных было даже два колодца: один размещался прямо в котельной. Колодцы бывали как с воротом (но не с колесом, а с крестовиной), так и уличные журавли (рис. 5). Анастасия Николаевна Пономарёва (Лекшмозеро) сообщает названия частей колодца-журавля: «кодал» - стояк, вкопанный в землю, «очеп» - перекладина, обеспечивающая подъём и опускание ведра с водой, и «баба» - жердь, к которой прикрепляется ведро. Для переноски воды использовали большие деревянные вёдра – «ушата» - с двумя отверстиями (ушами) по бокам верхней части; в них вдевалось особое коромысло для переноски ушата вдвоём. Такое коромысло представляет собой две соединённые цепью жерди:

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 5. Колодец-журавль.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 6. Коромысло для ушата.

нижняя, более короткая, вставлялась в ушат, за концы верхней, более длинной, брались два человека. Подобное коромысло (рис. 6) до сих пор висит на стене нижнего этажа, в сенях, дома Сухаревых в Думине, а также сохраняется в доме В. Д. Первушина (Гужово).

Многие из хозяев имели гумна. Гумно – это отдельный сруб с большим помещением для обмолота снопов. Очень плотный деревянный пол в нём устраивался таким образом, чтобы исключить проникновение воды. Также большое внимание уделялось надёжной кровле. Перед обмолотом снопы сушились в специальных пристройках с печным отоплением – овинах. В хорошо натопленный с вечера овин на особые жерди – «колосники», - снабжённые приспособлениями, предотвращающими от падения, так называемыми «захапчиками», помещали снопы на ночь. Это называлось «насадить овин». Обмолотом занимались с раннего утра втроём-вчетвером. Рассказ о нём записан от Марии Михайловны Беляевой (Гужово): «Утром в четыре часа встанешь, идёшь молотить. Рассыпешь снопы колосьями вместе и молотишь: одну сторону, другую. Потом вязочки у снопов перережешь, третья (девушка) вилашками* пошевеливает колосья, опять молотишь». А вот как об обмолоте вспоминает Василий Дмитриевич Первушин (Гужово): «С прилузами работали по четыре человека. Били по очереди, соблюдая такт, на гумне». О работах в гумне и овине рассказывает и Клавдия Никитична Телепнёва (1910 г. р., Труфаново): «Овин примыкал к гумну. Из гумна окно, через него в овин заходили. Там – печка. Печь – просто очаг из кирпичей. Несколько брёвен кладено, чтобы отделить печь. Насаживают овин, затопляют и смотрят: есть ставень в печи. Ночь снопы сохнут. Утром – молотить. В окно выбрасывают снопы. В гумне полати наверху, засторонки выгорожены: солому складывать – житницу, овсяницу. Её кормили скоту. Деревянный пол в гумне. Снопы складывают вершками друг к другу. Молотят вчетвером, бьют через такт, продвигаются вдоль ряда. Потом переворачивают на другую сторону, опять бьют. Потом вязочки развязывают, опять бьют, а одна подаёт». Хозяева, у которых не было гумна, просились на обмолот к соседям, когда у тех оно было свободным: просящиеся сами, своими дровами вытапливали овин, обеспечивали себя всем необходимым и убирали за собой. Так, семья М. М. Беляевой молотила в гумне у соседей Панкратовых. После обмолота солома убирается, а зерно провеивается, т. е. разбрасывается деревянной лопаткой, при этом от него отделяется шелуха – «мелуза», которая заваривается на корм скоту.

У хороших хозяев при гумнах были «зароды» - особые вешалки, по-здешнему «вешало», для снопов гороха, жита, а также для проветривания и предварительной просушки (до овина) обычных снопов в «худую, сырую погоду», когда на улице снопы не сохнут. Зароды представляли собой ряд горизонтальных жердей, между которыми и помещались снопы.

 

*) – Т. е. маленькими вилами.

 

Гумно имело с двух сторон «застенки» или «засторонки» - тёмные рубленые чуланы, куда убирали солому. «Мало что держали на улице», - говорит Мария Михайловна. Гумна всех хозяев располагались в конце деревни. В Масельге Иван Михайлович Третьяков (1932 г. р., Масельга) насчитывает четыре гумна: Софроновых, Харичевых, Унушиных и ещё одно (чьё не помнит). Впоследствии в колхозе использовалось одно, общее для всех, гумно Харичевых для хлебных злаков и гумно Софроновых для льна. В Гужове В. Д. Первушин вспоминает двенадцать гумен, а А. М. Пянтина – семь: Шуйгиных, Анисимковых (отца Анны Михайловны), Лучкиных, Митькиных и три гумна у разных хозяев из семейства Ершовых (все фамилии, кроме Шуйгиных – деревенские). В колхозное время гужовские гумна приспосабливались под конюшню, скотный двор и пр. Местность в конце деревни, где располагались гужовские гумна, так и называлась: Огуменки или Угуменки. В Лекшмозере Т. А. Подгорних вспоминает девять гумен. Около десяти гумен было в Труфанове (свидетельство К. Н. Телепнёвой).

Каждый хозяин стремился иметь и отдельный амбар – хранилище запасов зерна крестьянской семьи. Амбары, как и бани, ставились на воде, чтобы сберечь от огня зерно. Считалось весьма небезопасным, если кому-то приходилось ставить амбар посреди деревни. По сведениям Ф. П. Шуйгина (Гужово), у Ершовых был даже двухэтажный амбар, с навесом, украшенным декоративными элементами. Внутри амбара деревянными перегородками устраивалоь несколько ячеек – сусеков, по-местному «засеков». Каждый засек вмещал не один десяток мешков определённого вида злаков: ячменя, ржи, овса. За состоянием зерна в амбаре тщательно следили, и зимой зерно пересыпали для просушки. Небольшие количества зерна перемалывались хозяйкой с помощью ручных жерновов (рис. 7).

У труфановского владельца двухэтажного дома Баталова Ивана Тимофеевича во дворе, в особой клети стояли ручные жернова, значительно больше обычных. К нему «ходили, мололи: просились, когда немного молоть», многие их соседи (сведения Клавдии Никитичны Телепнёвой, Труфаново). У многих имелись и отдельно стоящие бани. У некоторых хозяев был «ледник»: это особый сруб, в котором выкопана яма; она набивалась льдом. В леднике хранили скоропортящиеся продукты. Иногда баня и ледник устраивались, как и котельные, во дворах.

Почти в каждом крестьянском хозяйстве имелось несколько видов повозок: дровни, сани, телега. Из более ранних видов транспорта вспоминают волокушу и одноколок. О волокушах, бывших когда-то способом доставки заготовленного леса, упоминает лишь Татьяна Александровна Подгорних (Лекшмозеро), да и она говорит о них как о том, что использовалось в прошлые времена: «Вот у нас в июне дров заготовляют – вот такие костры в лесу ставили. Тогда не возили ведь домой волокушами, а в лесу заготовляли. Это называли – поленица». Одноколок – двухколёсную повозку – помнит Анастасия Николаевна Пономарёва (Лекшмозеро).

Дровни – большие сани для хозяйственных нужд – использовались для перевозки дров, навоза, сена, снопов (рис. 8). Они применяются до сих пор, и не только зимой, но и летом, во время сенокоса, для передвижения по скошенному лугу. Деревянные полозья дровней изготавливали сами, загибая доски в специальном приспособлении, схема которого (рис. 9) указана

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 7. Ручные жернова.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 8. Дровни.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 9. Схема сгибания полоза дровней.

1, 2, 3 – последовательные положения полоза.

 

 

Михаилом Петровичем Шуйгиным (1938 г. р., Гужово). Предварительно будущий полоз выдалбливали примерно на одну треть длины в месте, где намечался сгиб, и вымачивали. Для загибания вымоченный конец полоза закрепляли перпендикулярно длинному широкому брусу, на противоположном конце которого имелся специальный диск – ворот. С воротом были связаны скреплённые между собой жердь и ремённая петля. Петлю закрепляли на свободном конце полоза, а на жердь надавливали как на рычаг, вызывая вращение ворота. При вращении свободный конец полоза подтягивался к основному брусу, и полоз постепенно сгибался, пока не принимал нужную форму. При этом он располагался почти вдоль основного бруса. В таком положении его фиксировали двумя прочными, но не толстыми брёвнами: одно стягивало концы полоза, а другое соединяло загнутый конец с его серединой. В стянутом положении полоз оставался на некоторое время.

От Михаила Петровича записаны названия и других частей дровней: копыл, стужень, нащеп, вяз. Существовали и особые лекала для изгибания полозьев.

На дровни накладывались «дранницы» - так называлось покрытие, на котором возили, например, навоз; для перевозки дров и сена к дровням привязывалась особая съёмная рама с приподнятыми боковыми жердями для расширения полезной площади – «кресла». Дранницы  с грузом скидывали с дровней с помощью деревянного кола, рычага, который назывался «аншпугом».

Для выезда и прогулок предназначались сани: «Чтобы прокатиться с молодым человеком, кавалером вокруг деревни», - говорит Василий Дмитриевич Первушин (Гужово). У богатых были ещё «саннички» - лёгкие выездные санки с удобным приподнятым сиденьем, «так что можно ногу в красивом валенке выставить на обозрение по-за сани», - вспоминает Василий Дмитриевич. Саннички (рис. 10) имели раскрашенную оковку, были сзади расписаны, в них  впрягалась сытая, ухоженная лошадь, наряженная ленточками, и они, будучи лёгкими и не увязая, с особым шиком обгоняли прямо по рыхлому снегу все прочие повозки, едущие по дороге, обдавая их снежной пылью.

О дрогах местные жители не помнят, говорят, что для них здесь плохие дороги. Алексей Александрович Ушаков (1932 г. р., Масельга), родившийся и выросший уже в колхозное время, вспоминает, что на дрожках – лёгкой колёсной или санной изукрашенной резной повозке для одного - двух человек – ездил председатель.

У «Слепого», торговца из Гужова, вспоминают тарантас – выездную тележку; у него был и особый каретный сарай – «каретник», где содержались различные транспортные средства. Впоследствии он служил колхозу кладовой.

Во все виды повозок впрягалась лошадь. Почти все части сложной упряжи лошади крестьяне тоже изготавливали сами. Впрочем, хомуты и дуги, рассказывают в Лекшмозере, часто покупали. Алексей Александрович

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 10. Саннички.

Ушаков (Масельга) вспоминает, как изготавливали элемент упряжи, называемый «завёрткой»: «Вицу совьёшь – из черёмухи, из берёзы, в кольцо согнёшь и пихаешь в оглоблю; она разворачивается – завёртка получется».

Большую роль в хозяйственной жизни Лекшмозерья играли ярмарки, на которых лекшмозёры продавали или обменивали на хлеб рыбу, некотрые ремесленные изделия, покупали предметы фабричного производства, например, хромовые сапоги сыновьям. Ярмарки часто приурочивались к церковным праздникам, являвшимся особенно почитаемыми для данной местности или храма: так, многие вспоминают ярмарки в день памяти св. Макария на Макарье, в Благовещение на Кенозере, в Ошевенске. Еженедельно, по понедельникам, в доколхозное время работала ярмарка в Каргополе. Обмен рыбы на хлеб осуществлялся и вне ярмарок: существовали установившиеся связи между отдельными деревнями. Так, из Лядин, где нет озёр (соседняя волость), приезжали за рыбой в Труфаново, как об этом рассказывает Михаил Филиппович Боголепов (1906 г. р., Труфаново): «Дак мы ряпусов налавливали, так на каждой неделе воз. Дак у нас воз рыбы забирали, а воз хлеба привезут. Был один: он у нас берёт фунт на фунт, а сам продаёт в деревне за два фунта хлеба фунт рыбы. У него ребят не было, он только рыбу продавал. Сам хлеб не выращивал, а жил хорошо».

Во всех деревнях были свои магазины – лавки, или лавочки, как их здесь называли. Все они были частные, принадлежали отдельным хозяевам и располагались в их домах. Деревенские торговцы (в Лекшмозере их ещё называют купцами) вели скромную торговлю некоторыми нужными товарами: солью, спичками, керосином, сахаром. Помимо этих необходимых в хозяйстве мелочей бывали в лавках и предметы некоторой роскоши: пряники, семечки, баранки, конфеты, табак, шёлковые платки. Привозили торговцы по заказам сельчан, а иногда и редкие на Севере арбузы и яблоки. В общем, по словам местных жителей, «в лавках было довольно всего». Для закупки и доставки товаров (чаще всего из Каргополя) торговцы имели специальных лошадей, телегу для лета и сани для зимы. Торговое дело было обычным занятием крестьян, и купцы часто не порывали с сельскохозяйственной деятельностью.

В Лекшмозере было две довольно крупных лавки. Хозяином одной из них был Попов Дмитрий Егорович, она располагалась на месте нынешнего продовольственного магазина. Вторая лавка принадлежала «хромому Носову», торговавшему мануфактурой, т. е. тканями (сведения Анастасии Николаевны Пономарёвой, Лекшмозеро). Несколько лавочек существовало в Труфанове: «в Серёдке, ближе к Новосёлову, на той же стороне, что и позже магазин; слева, у Привалихиных (Баталовых) в доме; у Миши, у Андрея Ильина тоже лавки свои» (сведения Анны Никитичны Макаровой, Лекшмозеро). О труфановской лавке рассказывает и Клавдия Никитична Телепнёва (Труфаново): «У Баталова лавка была, до колхоза – потребиловка. Закупали товар, продавали». В Гужове с дореволюционных времён был магазин, содержавшийся Григорием Дмитриевичем Ушаковым (по-деревенски Митькиным) по прозвищу Слепой, так как он действительно был слеп или почти слеп. У Слепого продавался «всякий товар», в частности, Мария Михайловна Беляева вспоминает особые «суропные пряники» и «аглицкие платы». Слепой начинал с продажи пуговиц и постепенно разбогател. Некоторое время после революции имел лавочку в Гужове и Иван Михайлович Шуйгин (по-деревенски Лучкин), о которой Василий Дмитриевич Первушин говорит: «Особо ничего не было: вязочка кренделей, сахарин, пуговочки для деревенских нужд». Впрочем, он же по другому поводу отмечает, что в 20-е годы «уже можно было купить хорошие женские туфельки, сапожки, платье» - видимо, в других, более крупных магазинах или на ярмарках. Была лавка и в Масельге, в доме Харичевых; её содержал глава семьи Яков, женатый на родственнице гужовского торговца Слепого. Об этом рассказывает Александра Макаровна Попова (Каргополь, в записи Н. М. Смолко, Лекшмозеро): «Была у Харичевых лавка, торговал Яков готовым товаром Слепого. Слепой жил на Гужове, Дуня (жена Якова) была от Митькиных».

Некоторым подспорьем крестьянам служило отходничество, или отход, о котором мало известий. Оно существовало, но не было особенно распространено здесь. «Пойдут в бурлаки – отход – деньги заработать. В основном, зимой», - вспоминает Василий Дмитриевич Первушин (Гужово). Для заработка ездили и, как говорят, «на дерево», т. е. на лесозаготовительные работы. Алексей Александрович Ушаков (Масельга) сообщает, что «зимой ездили по рекам в Питер, Архангельск». Ходили для заработка и на железную дорогу в Няндому. Вот рассказ Михаила Филипповича Боголепова (Труфаново): «В 27 году я с Няндомы до Печникова полтора сутки шёл: 86 километров до Каргополя и 19 – от Каргополя до Печникова. Мне шёл 21-й год, я ходил зарабатывать деньги: 30-40 рублей каждый месяц. Зарабатывал на погрузке леса на железной дороге. На погрузке лучше всего платили».

Крестьянское хозяйство не было чем-то застывшим, окостенелым и обособленным. Сама жизнь толкала крестьянина на внедрение новых приёмов; прочные хозяйственные связи с другими регионами способствовали обмену не только продуктами труда, но и опытом. Это особо отмечает Василий Дмитриевич Первушин (Гужово): «Всё полезное быстро применялось у себя – это почиталось за достижение».  

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ОБЩИННЫЕ ТРАДИЦИИ И ЗЕМЛЕПОЛЬЗОВАНИЕ

 

 

Большую роль в хозяйственной жизни крестьян играли общинные начала, причём степень их развития и формы в разных деревнях были различны. Описание общины, её функций и особенностей проявления в с. Лекшмозеро составлено со слов старейшего жителя волости Дмитрия Васильевича Вавулинского (1904 г. р., Лекшмозеро), который с 13-14 лет участвовал в жизни общины как её полноправный член, так как после смерти отца по поручению матери он представлял свою семью на сходах. В Гужове об общине много рассказывал Василий Дмитриевич Первушин (1913 г. р., Гужово), отец которого предоставлял свою избу для деревенских сходов.

Самого термина «община» крестьяне не знали, в обиходе было слово «общество». Избу, где проходил сход, в Лекшмозере называли «земска»; так и говорили: пойдём в земску, т. е. в избу, где проходил сход. Там эта изба находилась на Погосте, у церкви. «До колхоза сходы были. У церкви был дом – там жил поп, да сторож, да дьякон. Там и собирались», - рассказывает Татьяна Александровна Подгорних (Лекшмозеро). Деревенский сход или сходка – собрание глав семей – это, пожалуй, самое яркое проявление общины.

Как рассказывают Мария Степановна Пономарёва и Анастасия Ивановна Макарова (Лекшмозеро), перед сходом добровольцы обходили все дворы и стучали батогом в ворота или по стене: «Подьте в земску!» По их свидетельствам, на сход «ходили все, и женщины ходили с мужьями». Все остальные отмечают, что женщины на сход приглашались только в случае, если они были главами семей. «Сход – сбор мужиков; если в доме нет мужчин, шли женщины. Перед этим обойдут по домам: во столько-то быть там, надо решать общий вопрос. Собирались в определённом доме, в просторном доме уважаемой семьи; как я помню, у отца – у нас, Первушиных». (Рассказ В. Д. Первушина.) Сход вёл старшина или староста, обсуждались насущные для всех, требующие участия всего общества вопросы. На сходе выступал, кто хотел; если бывали сомневающиеся и несогласные, их убеждали. Все отмечают, что односельчане всегда умели найти миролюбивые решения, ладили между собой, до ссор, кулаков и скандалов никогда не доходило.

Сход решал все дела деревни. В Лекшмозере предметом обсуждения часто бывала совместная ловля рыбы огромным неводом. «Один из вопросов, как рыбу ловить неводом», - вспоминает Мария Степановна Пономарёва (Лекшмозеро). Обсуждалось и проведение сбора подати: «Собирали сход, если худо платили подать» (Д. В. Вавулинский). В ведении общины находились и вопросы сооружения и ремонта мостов, мельниц, поддержания дорог, исправления плотин, устройства школ, содержания священника и учителей, найма пастухов и т. д. О так называемых «артельных запашках», сенокосах и подсеках – объединениях нескольких хозяйств для совместного выполнения тяжёлых сельскохозяйственных работ, - как об этом рассказывает Г. И. Куликовский (1), современные жители не помнят. «Косили каждый для себя», «всяк сам для себя работал», - отвечают они на подобные вопросы. Иногда вспоминают объединения двух-трёх семей родственников для вспахивания «нивы» (сообщение В. Д. Первушина).

На сходе избирался глава деревенской общины – староста. Помимо ведения и поддержания порядка на общинном собрании, он организовывал общественные мероприятия, следил за порядком в деревне, а также собирал подать. В Лекшмозере – крупном селе, состоящем из нескольких деревень, - в каждой деревне были свои избранные десятские. Повсеместно отмечают, что все должностные лица избирались крестьянами самостоятельно, без всякого нажима извне, по доброй воле большинства собравшихся. «Старосту сами выбирали. Стариков-то почитали, бегали к ним за советами – вот старосту из таких и выбирали», - рассказывает Любовь Ивановна Курмина (1905 г. р., Думино).

В Лекшмозере, бывшем центром волости, помнят и волостные сходы, на которые приглашались жители окрестных деревень: Труфанова, Орлова, Думина. Волостной сход выбирал волостного старшину; как говорит Дмитрий Васильевич, это был тот, кто «нравился всем, а утверждал его уезд, выбирали на три года и, на моей памяти, всегда единогласно». При этом волостной старшина избирался не обязательно из числа жителей самой крупной деревни; в частности, на этом посту был крестьянин из д. Масельга Василий Федорович Горбунцов, а также лекшмозёрец Иван Михайлович Подгорних. Избирался и волостной писарь. Как вспоминает Вавулинский, волостные старшина и писарь были на содержании государства: старшина получал государственное жалование 300 рублей, а писарь – 30 рублей в год.

В Лекшмозере помнят и сбор подати общинным старшиной, которая составляла 7 рублей в год с души. Интересный эпизод, связанный со сбором подати, рассказывает Анастасия Николаевна Пономарёва (Лекшмозеро): «Пришёл старшина за податью. Мама говорит: '' Не дам! '' А он вытащил медаль николаевскую*, с крестом: ''А это на что?!’’ Пришлось дать. Собирал он со всей деревни. Если не было денег, делал опись вещей. У нас один раз часы забрал». Этот эпизод показывает, что собирающий подать должен был обладать огромным, несомненным авторитетом у крестьян. Анастасия Николаевна указывает, что подать собиралась строго. А вот Василий Дмитриевич замечает, что бедным подать прощали: «Государство брало на себя». Помнит он, что собранные деньги носила в ящичке восьмидесятидвухлетняя бабушка Марина. О сборе подати вспоминает и Клавдия Никитична Телепнёва (Труфаново): «Дом укупят – там земска. Сходку собирали, подать платили. Приезжают и собирают деньгами. Кто скотину продаст, рыбу наловит, а продавать – в Лядины, где озера нет».

Деревней с сильно развитыми общинными традициями было Гужово. На сходах в Гужове также решались важные вопросы деревни: кому помочь

 

*) – Имеется в виду жетон, удостоверяющий право сбора подати.

всем миром, что сделать для нужд общества. Там, по словам Василия Дмитриевича Первушина, «не было старосты на жалованье, управляли деревней лучшие из своих». Здесь существовало «руководство наиболее почитаемого и мудрого деревенского хозяина – почтенного делового старца, труженика, семьянина, доброжелателя. Все шли к нему за советом». Он обладал непререкаемым авторитетом, его слушали беспрекословно. На памяти Василия Дмитриевича таким человеком был Василий Егорович Первушин, по-деревенски «Вася Ершов», бывший также и старостой церкви на Хижгоре: «Если уж он кому что сказал, перечить никто не осмеливался».

Весной 1927 года гужовский сход решал вопрос о постройке моста «через пролив», как говорят здесь, т. е. через Масельгское озеро. К тому времени многие (но не все!) хозяева имели сельскохозяйственные угодья на другом берегу озера, а сухопутная дорога туда шла в обход озера, через мост на протоке Старая Мельница, и составляла около 10 километров. У некоторых были сомнения относительно места возведения моста. На сходе спорили, убеждали сомневающихся. Но после принятия решения вся деревня участвовала в сооружении моста, хотя не всем крестьянам он был жизненно необходим, так как не у всех были дела на другом берегу. В начале весны все мужики вышли на заготовку леса. За лето лес высох, а осенью, по первому льду, вывезен, и за зиму, на льду же, мост был построен.

Решение о строительстве на Плакиде отдельной церкви для особо почитаемой иконы Казанской Божьей Матери также было принято на сходе в Гужове (около 1924 года). Ни о каких государственных средствах не было и речи, лес был заготовлен и вывезен зимой по льду самими крестьянами, за счёт деревни церковь сооружалась и обустраивалась. Для покупки в Петрограде иконостаса и церковной утвари мужиками, включая масельгцев, был сформирован обоз из выделенных ими из своих запасов зерна и муки.

Всей деревней по решению схода занимались дорожными работами. Сход направлял каждую семью на определённый участок одной из дорог. Надо было дорогу выровнять, засыпать песком, в топких местах зарыть брёвна, поправить мосты через ручейки и речки, очистить русла ручьёв. Зато вода в любом, даже самом малом, ручье всегда была чистой. «На работе, бывало, изо всякой лунки напьёшься», - вспоминает Мария Михайловна Беляева (Гужово). Такое исправление дорог осуществлялось и в раннее колхозное время на воскресниках и субботниках.

В приозёрных деревнях Лекшмозеро, Орлово и Труфаново, кратчайшие пути между которыми пролегали по озеру, в зимнее время, чтобы не сбиваться, на льду ставили особые вехи, отмечавшие дороги из одной деревни в другую, - «дорогу вешили». Каждая деревня вешила свою половину дороги. Об этом рассказывает Анна Никитична Макарова (Лекшмозеро): «Дорогу по озеру вешили – с Лекшмозера на Труфаново, а от Труфанова на монастырь. Дорога по озеру была развешена до самого монастыря. Вешили и дорогу из Орлова тоже. Вешили все: кто секе, кто возит (вехи), а кто вешит. С Орлова повеша до половины, а от Труфанова тоже повеша».

Важнейшей для всех крестьян функцией общины был и передел земель. Земля принадлежала общинам и была поделена между волостями и деревнями. «У них свои угодья, у нас – свои», - говорит Анастасия Николаевна Пономарёва (Лекшмозеро), имея в виду соседнюю Масельгу. Это отмечает, рассказывая о гужовских угодьях, и Михаил Петрович Первушин (1934 г. р., Гужово): «Ромжевата – последняя поляна в сторону Лекшмозера. Дальше – болота и лекшмозерские поля». А Клавдия Никитична Телепнёва (Труфаново) вспоминает, что в её селе различали угодья составляющих это село деревень. «Поля – куклейски, середчины, новосельские», - говорит она. Как становится понятно ныне, коренных переделов, изменяющих всю сложившуюся систему землепользования, не было. Были лишь частичные перераспределения земли между крестьянами. Дореволюционные переделы, если и были, плохо запечатлелись в памяти современных стариков. Лекшмозёры Дмитрий Васильевич Вавулинский и Анастасия Николаевна Пономарёва утверждают, что даже постоянные пахотные земли, тем более лично осваиваемые подсеки, переделу не подлежали. При этом наделение землёй отделяющихся взрослых детей (как правило, сыновей) происходило в основном за счёт разработки подсек. Анастасия Николаевна свой уже приводимый рассказ о подсеках так и начинает: «Если дети отделяются от родителей, а земли не хватает – идут в лес…» Но конечно, это уже не древнейший, так называемый северный, тип общинного землевладения, не знавший раздела земли в виду её обилия, а переходный тип (2): наряду с наличием учтённой и разделённой пашни, сохраняется и право на новые участки по первому завладению. Д. В. Вавулинский указывает, что в среднем лекшмозёры имели 2-3 десятины на душу и 2-3 «души» на семью. При этом в Лекшмозере, возможно, был выбор размера надела, ибо по поводу подати Дмитрий Васильевич замечает: «Взял на три души земли – плачу за трёх».

Гужовец В. Д. Первушин тоже говорит: «Поля постоянные, у деревни, принадлежали участками семьям и не переделялись. Находились в наследственном владении семьёй. Подсеки принадлежали тому, кто их делал. Поля – без переделов, только раздел. Участки давали по душам. При этом заботились о справедливости. У Митькиных было много земли, а семья шла на убыль. Чтобы уравнять, убавляли им сенокосные угодья». Из этого видно, что Василий Дмитриевич, хотя и использует термин «раздел», помнит именно частичное перераспределение земли с целью компенсировать возникающее в ходе жизни неравенство в пользовании угодьями. Василий Дмитриевич предоставляет много сведений об условиях и особенностях проведения передела. Он рассказывает, что время передела определяла сама деревня. Как правило, передел происходил раз в 10-15 лет, когда уж семьям становилось нечего выделять новым членам. На сходе с помощью жребия решали, кому какую землю выделить. При этом земля выделялась, как помнит Василий Дмитриевич, «по едокам»: на каждого человека, независимо от пола и возраста, включая женщин детей и стариков. Ввиду того, что земля была разная – лучше и хуже, каменистей, - бывали недовольные, но сходу удавалось разрешить все споры; тем более что «за полевой землёй не особенно гнались», так как каждый крестьянин знал, что если есть работники в семье, они сумеют подготовить новые участки для пахоты в лесу. Передел, который помнит Василий Дмитриевич, происходил уже в советское время, но задолго до колхозов, примерно в 21-22 году.

Эта дата указывает, что, видимо, это не общинный передел, а осуществлявшееся после революции наделение крестьян землёй. О нём упоминает и Дмитрий Васильевич Вавулинский: «При советской власти, до колхозов, делили по едокам».

Дореволюционное – «подушное», т. е. по количеству мужчин в семье – распределение земельных наделов помнит Любовь Ивановна Курмина (Думино), родившаяся в д. Наволок. Она рассказывает: «Земли у нас было на одну душу, а девять человек в семье. Вот и пахали в лесах, тяжело работали. Поэтому и папа рано умер. И мама боронила без паужины*. А не выделяли больше земли – только на одного мужика. А у нас не было братьев».

Леса, составляющие часть общинной земли, также разделялись между деревнями. Причём и колхозы, созданные поначалу отдельно в каждой деревне, не упразднили этого сложившегося владения лесами, так как Анна Игнатьевна Богданова (Думино) рассказывает, что при объединении колхозов жители её деревни, особенно молодёжь, радовались, что «теперь можно будет бегать в соседский лес за ягодами». Также существовали границы между лесами, принадлежащими разным волостям. По словам Василия Дмитриевича Первушина (Гужово), лесами владели «имущие правом распоряжаться», т. е. представители семей деревни. Василий Дмитриевич рассказывает о заготовке леса на дом в начале 30-х годов его старшими родственниками в соседнем Пудожье: через свою родню Первушины обратились с просьбой к гражданам Пудожского района, а получив разрешение, никаких препятствий или конфликтов не имели.

Государственных, т. е. необщинных, лесов в Лекшмозерье, по рассказу Василия Дмитриевича, было мало, так как «плотность лесов здесь сравнительно невелика». Кое-где была так называемая «казённая дача», но ни государственных органов, к которым можно было обратиться с какой-то просьбой, ни лесозаготовительных контор здесь не помнят, т. е. государство никак не проявляло своего права владения лесом. Из ближайших мест за Орловом и в районе Макарья велись заготовки леса государством, но отношение орловских и макарьевских крестьян к государственным лесам пока не выявлено.

Проявлением общинного уклада был и обычай «помочей» - безвозмездной помощи общества крестьянской семье. Многие отмечают, что это не простая помощь, а связанная с исключительностью ситуации, в которую попал крестьянин: что-то случилось с лошадью или с самим хозяином, и семья стояла перед угрозой голодной смерти; замышлялось крупное строительство, а мужчин в семье было мало и пр. Тогда и оказывалась помощь на полевых и иных работах: во время весеннего сева

 

*) – Т. е. без полдника, без перерыва.

или жнивья, постройки дома, заготовки дров. При этом по деревне объявлялось: у таких-то помочь сегодня, и мужики, скажем, пахали и засевали их поле. Так, Любовь Ивановна Курмина (Думино), проведшая детство в д. Наволок, рассказывает, что после смерти отца её многодетной матери «помогали вспахать». Работа во время помочей завершалась, как правило, общей трапезой, которую устраивали хозяева, и гулянием. «Помогали поленить дрова в воскресенье, строить дом, косить. Хозяева напоят, накормят, а после работы долго пели и плясали», - вспоминает Анастасия Николаевна Пономарёва (Лекшмозеро). О распространении помочей Михаил Филиппович Боголепов (Труфаново) замечает: «Дрова пилить – и то помочью. Костры в лесу сложат, потом всю зиму возят».

Интересно, что степень бытования помочей в разных деревнях лекшмозерья неодинакова. Так, Татьяна Дмитриевна Пономарёва (1910 г. р., Лекшмозеро) ничего не помнит о помочах в своей деревне и о безвозмездном труде отзывается так: «Своей работы полно, некогда ходить. Нечем рассчитаться – кто ж пойдёт?» И уроженец Масельги Иван Михайлович Третьяков (Масльга), припоминая рассказы отца и деда и имея в виду полевые работы, говорит: «У нас не практиковались помочи: всяк сам по себе». А вот замечание в связи с помочами лекшмозерки Марии Степановны Пономарёвой : «Помочи – тут только накормят, не платят. Это до войны было: свои родственники, соседи помогали на дровосеках – пилить и колоть, косить». Вообще в Лекшмозере, припоминая, смешивают помочи с другим видом помощи на сельскохозяйственных работах: оплачиваемому деньгами или натурой наёмному труду, который тоже существовал, был для хозяев не очень обременительным и воспринимался всеми именно как помощь.

Особенно сильно традиции помочей были развиты в Гужове. Здесь упоминают о них и в полевых, и в строительных, и в других работах. «Взаимопомощь была исключительная, - вспоминает Василий Дмитриевич Первушин, - помогали друг другу чем могли: если кто строил дом, то возили лес; подвозили дрова, помогали семьям без мужчин». С этим соглашаются и жители Лекшмозера, не один из них отмечает особую дружность гужовцев. Дмитрий Васильевич Вавулинский так и говорит: «В Гужове очень дружно жили, у них больше помочей было. У нас – меньше, лишь по воскресеньям».

Жители окрестных деревень вспоминают и о помочах 12 сентября (по новому стилю), в день прп. Александра Свирского – престольный праздник церкви на Хижгоре: после торжественной службы в храме собравшиеся со всей округи помогли ещё не управившимся с уборкой урожая гужовцам и масельгцам. Это уже вид помочей междеревенских, межобщинных.

Помогали друг другу и в строительных работах. Василий Яковлевич Патракеев (Масельга) рассказывает, что вместе строили дома. Вблизи Масельги, в направлении Белого озера, в сторону Макарья, существовала специальная срубная поляна, её называли «срубы». На ней срублен дом дяди Василия Яковлевича – Николая Осиповича Патракеева. «Там лес хороший, а вывезти трудно: болото, - рассказывает Василий Яковлевич, - поэтому летом рубили, а зимой по льду вывозили». В военные годы в Масельге, по некоторым сведениям, тоже помочью перестраивался из рудного в белый дом Макара Андреевича Солодягина, по-деревенски Рыбина. Но дочь Макара Андреевича Нина Макаровна Смолко вспоминает, что дом перестраивался отцом на свои средства, которые он заработал продажей рыбы, пойманной какими-то особыми сетями, купленными для него его сыном Василием на Соловках.

Известны дома, построенные помочью в Гужове: дом Устиньи Павловны Шуйгиной (тогдашние хозяева Кирилковы – Борзоноговы Василий Степанович и его жена Василиса, 30-е годы); дом Анны Михайловны Пянтиной (тогдашний хозяин  Анисимков – Шуйгин Михаил Степанович, 20-е годы). При строительстве дома Кирилковых лес возили артелью в воскресный день, потом ставили сам дом; в помочах участвовали не все, а «мастеровые мужики деревни». Как водится, хозяева готовили мужикам обед и угощение, но без вина. Анна Михайловна Пянтина (Гужово) рассказывает, что при строительстве её отцом дома в 1920 году соседи тоже помогали безвозмездно: «потом и он им поможет». А вот когда строились в 1930-31 гг. Первушины, помочи не собирались: их было три брата и уже взрослые сыновья, они обходились своими силами.

Есть позднее упоминание о помочах при строительстве и в Лекшмозере: это послевоенная перестройка дома Татьяны Дмитриевны Пономарёвой. Она собирала мужиков по воскресеньям; ей, однако, приходилось расплачиваться с ними вином.

Собирались помочи и при постройке хозяевами глинобитной печи, об этом упоминает Иван Михайлович Третьяков (Масельга). Его рассказ о печебитье приводится в разделе «Традиционные промыслы и ремёсла. Обработка глины».

Обычной в повседневном труде была и взаимопомощь: и в Гужове, и в Масельге рассказывают, что в период молотьбы работники нескольких семей собирались вместе и обмолачивали зерно друг у друга по очереди. Этот обычай сохранялся и во время войны.

Рассказывают и о такой форме взаимопомощи, как «хождение по подворьям»: это – представление на некоторое время жилья. Иван Михайлович Третьяков (Масельга) вспоминает: «По подворьям ходило много людей. Например, надо выморозить тараканов. Двери, окна открывали и уходили жить на две-три недели к соседям или родственникам». А Прасковья Федоровна Басова (Лекшмозеро) добавляет: «Благословения просили у хозяина и хозяйки:

Хозяин – батюшка, хозяйка – матушка,

Благословите пожить всё времечко,

До время ли – кому сколько надо просили».

Обычным было и безвозмездное предоставление гумен и бань в пользование тем, у кого их не было – «по соседству», как говорят здесь. Всей деревней искали пропавших в лесах, об этом упоминают в Думине.

Миром помогали подниматься Лекшмозеру после страшного пожара около 1908 года, когда выгорело почти всё селение: средства собирали по всему уезду, не только волости, в частности в Ошевенске и в других окрестностях. В самом Лекшмозере погорельцев приняли в оставшихся домах. «Одна изба – три сохи да три зыбки, - вспоминает Анастасия Николаевна Пономарёва (Лекшмозеро), - из-за пожара теснота. Пошли собирать подаяние по деревням, в Ошевенск».

 

 

СОЦИАЛЬНОЕ РАССЛОЕНИЕ,

НАЁМНЫЙ ТРУД И РОЛЬ ДЕНЕГ

 

 

Как уже говорилось, общий материальный уровень жизни крестьян был довольно высок. Однако не все жили одинаково хорошо. Одним из общих показателей благосостояния крестьянина было количество голов крупного скота (лошадей и коров) в его хозяйстве. По имеющимся сведениям, число лошадей у хозяина колеблется от одной (очень многие хозяйства) до четырёх (крупнейшее хозяйство крестьянина деревни Вильно, упоминаемого П. Ф. Третьяковой, Лекшмозеро). Коров в хозяйствах насчитывалось от одной (бедное хозяйство) до пяти-шести (у того же вильненского хозяина). В Гужове одну лошадь и одну корову имели хозяйства Ивана Яковлевича Первушина (сообщено его дочерью Л. И. Поповой, Лекшмозеро), Михаила Ивановича Шуйгина (сообщено его дочерью М. М. Беляевой, Гужово), Фёдора Егоровича Борзоногова (сообщено В. Д. Первушиным, Гужово). Как правило, все они не могли прокормить семью, не входя в долги. Примером более обеспеченного хозяйства, в котором содержались одна лошадь и две коровы, была семья Михаила Степановича Шуйгина (сообщено его дочерью А. М. Пянтиной, Гужово). Анна Михайловна о своей семье отзывается так: «Не сказать крепкая, но сами обходились: работников не брали, но и сами не занимали». В Лекшмозере, по отзывам, почти у каждого было по две лошади и по две коровы (сведения А. Н. Пономарёвой, Лекшмозеро).

Существовали и семьи, которым не удавалось сводить концы с концами, особенно по весне, и приходилось наниматься к более богатым хозяевам, т. е. идти, как говорят здесь, «в батраки» или «в нужники». По сведениям Анны Игнатьевны Богдановой (Думино), в её деревне «батрачили» у богатых семей Лихачёвых, имевших четырёх коров и быка, и Лариных; свёкор самой Анны Игнатьевны был «батраком». Под «батрачеством» везде имеется в виду приработок, т. к. все упоминающиеся «батраки» имели собственные хозяйства. В Масельге, когда не хватало хлеба, ходили на обработку земли к Харичевым, владельцам двухэтажного дома (сообщения И. М. Третьякова и В. Я. Патракеева, Масельга). Вот как отзывается о Харичевых Александра Макаровна Попова (Каргополь, в записи Н. М. Смолко): «Поля у них большие, нанимали рабочую силу». В Гужове богатыми хозяевами были Михаил Дмитриевич Ушаков (по-деревенски Митькин), имевший не менее пяти коров, Иван Михайлович Шуйгин (по-деревенски Сидоров, сведения М. М. Беляевой и Б. Ф. Борзоногова, Гужово).

Нанимали работников из с. Лекшмозеро и некоторые хозяева в д. Вильно (сообщено П. Ф. Третьяковой), Лекшмозеро). О зажиточном хозяине из Вильно сообщает и И. М. Третьяков, чей дед жил в Вильно, но на отработку он ходил в Масельгу к Харичевым. В Лекшмозере богатыми хозяевами были Макаровы, по-деревенски Егорушковы, как свидетельствует Анастасия Николаевна Пономарёва (Лекшмозеро): «Егорушковы Михаил и Василий – могутные хозяйства, всего было».

Формы батрачества в Лекшмозерье вырисовываются из рассказов Марии Михайловны Беляевой (Гужово), выросшей в бедной, вынужденной в бедной, вынужденной занимать и входить в долги семье. Её отец к моменту вступления в колхоз имел одну лошадь, одну корову, четыре овцы, телёнка, кур. «Весна приходит – хлеба не хватает или семян нет, - рассказывает Мария Михайловна, - идём к Лучкиным, просим. Маленки были – ими зерно меряли. Сколько это зерно при посеве земли занимает, столько надо осенью сажать; всё – по договорённости. У Миши Митькина тоже жали с мамой и старшей сестрой». Таким образом, за взятое в долг зерно надо было обработать осенью определённую площадь земли.

Аналогичную картину рисует Иван Михайлович Третьяков (Масельга), деду и бабке которого чуть не каждый год приходилось батрачить у Харичевых: «Особенно хлеб брали в долг. А если позовут в какие-то дни – надо отработать».

Такая расплата трудом практиковалась не только при займе зерна или хлеба, но и при «покупке» каких-то вещей: Мария Михайловна рассказывает, что её мать за деревянную кровать, взятую у Михаила Митькина, всю зиму носила воду в ушатах его скоту. Мария Михайловна добавляет при этом, что «Миша был жадный», т. е., видимо, эта плата считалась чрезмерной. Из других видов труда, требуемого в качестве расплаты, Мария Михайловна называет ткачество: «Мы с мамой ткали у Акима Сидорова и Лучкиных».

Бытовали в деревнях и некоторые формы чисто наёмного труда, не связанного с займами. А. Н. Пономарёва (Лекшмозеро) вспоминает: «Зажиточных немного было. Бывало, хлеба напашут, а убирать некому – набирали нужников. Поят-кормят, если нанимали. И восемь фунтов муки в день давали». Есть свидетельства о найме и в других деревнях. Василий Дмитриевич Первушин (Гужово) рассказывает: «Хозяину косили светлой ночью или в выходной – заработать». Наёмный труд оплачивался продуктами, как в приведённом свидетельстве Анастасии Николаевны, но иногда и деньгами.

Повсеместно в Лекшмозерье вспоминают, что денег у населения почти не было. «Денег – мало, всегда думали, где заработать на подать», - вспоминает Дмитрий Васильевич Вавулинский (Лекшмозеро). Чтобы заплатить подать, крестьяне сдавали государству ягоды, бересту, лыко, продавали рыбу. Одним из источников денежных доходов служила и охота: «Деньги добыть можно было только охотой. Сдавали хорьков, горностаев, белок» (свидетельство В. Д. Первушина, Гужово). Также и отходничество самых разнообразных видов было способом заработать деньги. Но особой нужды в деньгах и не было. Особенно в Масельге и в Гужове жители не раз подчёркивали, что деньги не имели почти никакой ценности, во всяком случае, все внутридеревенвкие и масельгско-гужовские расчёты осуществлялись всегда натурой: как правило, хлебом, иногда рыбой, другими предметами ремесла, а также, как уже показывалось, трудом. Хотя, при этом, во всех деревнях были свои лавки, лавочки.

Сведения о наёмном труде, оплачиваемом деньгами, имеются в крупных сёлах: в волостном центре Лекшмозере, а также в Труфанове. Татьяна Дмитриевна Пономарёва, родившаяся и выросшая в Лекшмозере, рассказывает, что в страду богатый хозяин созывал их на жатву или покос и расплачивался деньгами. Работали после своей работы, ночью: «косить – так ведь не в пялах и шить», т. е. яркий свет и не нужен. «Пятнадцать копеек заработаешь, - вспоминает она, - сходишь, на кофту купишь».

Видимо, о более позднем времени (судя по размеру платы) вспоминает Анастасия Ивановна Макарова (Лекшмозеро), жившая в 20-30-е годы в Труфанове: «В сенокос просим: помогите нам. Девушки ночью нам покосят, а мы утром грабим. Расплачивались – очень мало платили: день жатвы – 50 копеек».

Как правило, с помощью наёмных работников обрабатывали свои земли священники. Вот свидетельство Дмитрия Васильевича Вавулинского (Лекшмозеро): «Священники пользовались покосами. Одни священники сами работали, другие – нет, нанимали».

Интересен вопрос о большем или меньшем «богатстве» крестьянского хозяйства. К сожалению, в силу известных причин судьбы наиболее богатых сельчан складывались трагически, а оставшиеся в живых их потомки разбросаны по разным городам и весям. Поэтому поговорить с выходцами из семей, применявших наёмный труд, пока не удалось. На сегодня приходится ограничиваться свидетельствами представителей крепких, средне-зажиточных хозяйств, к которым относится, например, Василий Дмитриевич Первушин (Гужово). Он, как и другие жители, видит источник благосостояния крестьянина в первую очередь в количестве и качестве земли, а также в количестве работников и иждивенцев в семье. Каменистость земли и большое количество малых детей либо раннюю потерю кормильца (отца) называют в числе причин бедности семьи. Так, Мария Михайловна Беляева (Гужово) сообщает: «Семья отца была бедная: поляны были каменистые, камешковатые… Земли мало – одни камни, детей много – 14 человек рождалось». Сёстры Анастасия Филипповна Пономарёва и Зинаида Филипповна Корнякова (родом из Гужова, ныне Лекшмозеро), рано потерявшие отца, а вскоре и деда, рассказывают: «Жили тяжело: работников было мало». Им вторит Татьяна Дмитриевна Пономарёва (Лекшмозеро): «Бедно жили: много ребят». И Василий Дмитриевич подтверждает: «Лучше жили те, у кого земли побольше и получше, и работников много». При этом он имеет в виду не только выделенную при разделе полевую землю, но и самостоятельно подготовленные участки в лесу. И о зажиточных наглимозёрских хуторянах и их большем достатке Василий Дмитриевич говорит: «Исправные семьи: много работников, все молодые, иждивенцев мало». Но есть свидетельство и Клавдии Никитичны Телепнёвой (Труфаново), которая говорит: «Подать не могли заплатить те , кто землю заростят, пойдут кусков просить. Лентяев всегда было».

Интересно проанализировать высказывания жителей Гужова о бедности крестьянского хозяйства Михаила Ивановича Шуйгина (по-деревенски Мамонкова), отца М. М. Беляевой. Сочувствуя тяжелому детству Марии Михайловны, об её отце Василий Дмитриевич замечает: «Всё-таки с ленцой, не хватался за землю». Аналогично оценивают эту семью и гужовские сёстры из семейства Шуйгиных (по-деревенски Горюновых): «У Мамонов* работников много, а землю ленились обрабатывать». При этом Михаил Иванович уходил прирабатывать, был умелым пастухом, хорошим мастером плетения; т. е. то, что его односельчане называют ленью, - видимо, не собственно лень, а некоторая несклонность к обработке земли. Однако все видели, что при большем напряжении сил именно в сельскохозяйственном труде Михаил Иванович мог бы обеспечить семье более высокий уровень достатка, и отсутствие этого всеми воспринималось как лень.

Несколько особняком среди причин бедности хозяйства стоит признание Лидии Ивановны Поповой (в девичестве Первушиной, по-деревенски Ершовой, родом из Гужова, ныне Лекшмозеро): «В хозяйстве была одна лошадь, да и та нехорошая. Двор спорченный был, много скотины падало».

Говоря о работниках в семье, все жители имеют в виду не только взрослых мужчин, но и женщин, и детей старше лет десяти-двенадцати. На плечи женщин помимо домашней работы и ухода за скотом ложилась при необходимости в страду большая часть труда по обработке земли и сбору урожая. «И-и, женщины и пахали всегда чуть не лучше иных мужчин», - говорит Василий Дмитриевич. Он же рассказывает, что если в лодке оказывались вместе мужчина и женщина, то «сидеть на вёслах» - грести – считалось делом женщины: «Уж грести-то мужику она никогда не даст, так как знала, что он ещё наломается». Также и дети лет с двенадцати уже полностью включались в хозяйственную жизнь семьи, пополняя число её работников: Мария Михайловна Беляева (Гужово) в двенадцать лет боронила землю одна на поляне, расположенной на другом берегу озера; с девяти лет, как сообщает, начала работать Мария Степановна Пономарёва (Лекшмозеро), бывшая старшей из шести детей в семье. При этом дети-мальчики были предпочтительней не столько потому, что они работали лучше или больше девочек, сколько потому, что, как правило, вырастая и обзаводясь собственными семьями, они оставались в родительском доме, в то время как девочки, выходя замуж, покидали семью, тем самым уменьшая число работников в ней.

Все отрицают зависимость благосостояния крестьянина от его ума и сметки. «Бедные не по уму, а по другим, экономическим причинам; пока

 

*) – Деревенское прозвище Мамонковых.

 

были силёнки – крестьянин владел хозяйством», - говорит Василий Дмитриевич. Также все без исключения видят источник богатства в тяжёлом личном труде. О зажиточных односельчанах отзываются как о трудолюбивых, много работавших людях, имевших крепкие семьи. Хозяйства их были большие, зерна, которое и было основным мерилом богатства, заготавливали много, но и ртов, как и рабочих рук, было много. Так, семья Ушаковых (по-деревенски Митькиных, Гужово) насчитывала около двадцати человек, у них было шесть или семь дерей, «уж золота у них не было», - вспоминает Анастасия Филипповна Пономарёва (Лекшмозеро). И Фёдор Петрович Шуйгин (Гужово) отзывается об Ушаковых с уважением: «Богатая семья. Богатая прежде всего рабочей силой. Экономически сильная семья». И о другом гужовском зажиточном хозяине Иване Михайловиче Шуйгине (по-деревенски Лучкине) Анастасия Филипповна сообщает: «Мы с ним всю жизнь прожили рядом, плохого слова не бывало».

Пелагея Филипповна Третьякова (1905 г. р., Лекшмозеро), много лет прожившая в Вильно, рассказывает о богатом односельчанине: «Хозяин да хозяйка, да сын да дочь. Нанимали работников с Лекшмозера. Сам трудолюбивый, не баламутный, водки не пил, жена работящая, дети хорошие». Ольга Васильевна Ушакова (1911 г. р., Лекшмозеро), большую часть жизни проведшая в Макарье, примерно также отзывается об одном из макарьевских зажиточных хозяев: «Имел четыре сына, все работящие, труженики». В этом же ряду стоит и свидетельство Матрёны Ивановны Титовой (1923 г. р., Думино) об её богатом родственнике из Макарья: «Сыновья были работящие, жил хорошо, мне подарки возил из города». А Клавдия Никитична Телепнева (Труфаново) рассказывает о владельце двухэтажного дома в Труфанове: «Сам пахал, рыбу ловил, своим хозяйством, хлебом жили. Один сын, остальные дочки, дак своим хлебом жили». И восклицает: «Каки богачи в Труфанове! У нас богачей не было. Не богато, а зажиточно жили».

Таким образом, все свидетельства показывают, что сами богатые крестьяне и члены их семей много работали. Использование ими наёмного труда было эпизодическим, сезонным и не порождало ни кабалы одних, ни безделья других. Не было и взаимной озлобленности сельчан друг на друга.

О постоянном найме есть только одно свидетельство: в доме слепого торговца Григория Дмитриевича Ушакова (Гужово) жила домработница, «глухая Маня». Но он жил бобылём, был слеп и не мог обходиться без посторонней помощи. Да и эта Маня была уже как член семьи: рассказывают, что, когда во время коллективизации у слепого был обыск, то именно у Мани, а не у него самого, нашли несколько золотых монет, зашитых в одеяло.

Интересно, что существовали некоторые различия в уровнях материального достатка и между отдельными деревнями, взятыми в целом. В частности, Гужово было более богатым, чем Масельга. Вот как сравнивает эти две деревни Василий Дмитриевич Первушин (Гужово): «В Гужове больше хлеба выращивали. Гужовцы и отплачивали в основном хлебом. В Масельге несколько семей отсылали нищенствовать детей. У нас – хоть и голодно, зато лежко. В Масельге и зажиточны были только пара домов, в том числе так называемая «школа» - там школа была одно время» (хозяева Харичевы).

 

 

 

ОБРАЗ ЖИЗНИ И РАСПОРЯДОК ДНЯ

 

 

Жизнь крестьян всегда была нелёгкой, заполненной тяжёлым трудом с раннего утра до позднего вечера. Анастасия Филипповна Пономарева (Лекшмозеро) рассчитывает: «Спать крестьянину некогда было: и восход встречал, и закат провожал. В страду пахарь идёт по полю и приговаривает: «Полоска-матушка, солнцестав видел, а закат ещё не видать»». И Мария Михайловна Беляева (Гужово), в 12 лет боронившая поля на другом берегу озера, подтверждает: «Солнце сядет – всё боронишь».

Распределение работ между членами семьи зависело и от страды,  и от состояния дел в семье. При необходимости женщины выполняли тяжёлую работу, в частности, пахали. Но такая работа считалась «чёрной», вынужденной и в нормальных условиях не свойственной женщине. Так, о лекшмозёрской жительнице Марии Степановне Пономаревой Анастасия Филипповна Пономарева говорит: «Тоже всё больше чёрную работу знала: пахала да сено мотала. В пялах тоже вышивать умела, из рук всё выходило, да только время не то было». (Имеются в виду колхозные наряды и лесозаготовки, усугубившие тяжесть женского труда.) Это свидетельство показывает, что в лучшие времена у женщины была возможность заниматься и чисто женским рукоделием, которое воспринималось как отдых и праздник.

Распорядок дня сильно зависел от времени года и крестьянской среды, определяющей вид и длительность труда. «Каждой работе – своё время», - говорит Мария Михайловна. Летом, в страду, вставали в четыре часа утра. По поводу раннего вставания Мария Михайловна Беляева со смехом вспоминает о гужовском пахаре Иване Сидорове, с которым она, уже в колхозное время, много работала и который любил поспать. Он им, девчонкам, говорил: «Девки, вот бы на Хижгору залезти и как-нибудь препону повесить, чтобы солнце долго не выходило». Ни завтрак, ни даже чай в это раннее время не полагался, торопились начать работать: косить, молотить, боронить, пахать. Тех, кто помладше, отправляли боронить, девушки 17-18 лет косили. Смена работ в течение дня во время сенокоса у молодой девушки из бедной семьи с небольшим количеством работников

 

 

записана от М. М. Беляевой*:

«Вставали в четыре часа. Не пили, не ели, бежали на работу. Покуда роса на траве – до 9-10 часов – косят, легче коса идёт по мокрой траве. В 10 часов – завтрак. Сварят общую уху, хлеб собой из дома возьмут, ели вместе. После завтрака идут домой, складывают: кто кошель, кто корзину** - и грабить. В 3-4 часа обед: рыбник и другое – кто что принёс. Потом – часов в пять – метать сено в стога, стоговать. Два мужика мечут, а я наверху укладываю. Однажды под Кривошеей такой стог метали – огромный, как колокольня! Я плачу: «Как я отсюда слезу?» Меня ещё подразнили, а потом только сняли. Сено в стогах земли не должно касаться, стог снизу узенький, и прутья берёзы подстелены. Сам стог – как шар, огромный, зелёный от листьев. Покуда сено не уберут – не кончат. Если дождь не выгонит, будут до 10-11 часов работать, а от сухого сена не уйдут. На пашне коней надо покормить – они медленно едят, - так повалишься, отдохнёшь. А на сенокосе некогда. Дома поешь и спать».

Как видно из рассказа, в страду спали по четыре-пять часов. Мария Михайловна так и говорит: «В страду все ходят и мотаются». А вот как о страде рассказывает Евдокия Никифоровна Казаринова (Труфаново): «Выстанешь – дак солнце и не выкатится ещё. Поедят кашу, и пошли на работу. Косой гектар косишь – дак надо было время. Иной раз хлеба возьмёшь, дак в поле покушаешь. За несколько километров работали, дак и не пойдёшь домой».

При таком образе жизни молодёжь ещё умудрялась бегать на праздничные гуляния в соседние деревни. В праздники, приходящиеся на страдную пору, старшие отпускали молодых с условием вернуться к утру. Мария Михайловна рассказывает: «Шли навстречу с косами, косы за Масельгой прятали в кустах. Шли в Думино, если Тихвинская, или в Лекшмозеро на Петровки. Обратно возвращаешься – чего-нибудь у родственников перекусишь, а прилечь не решаешься: боишься проспать. И сразу на поле».

Разумеется, такой интенсивный труд приходился на относительно непродолжительный страдный период. Если страды не было, спали часов до семи. Основные занятия женщины-хозяйки были связаны с топкой печи, приготовлением пищи, работой по дому, уходом за детьми и скотом. Мужчины помимо полевых работ занимались также хозяйством.

Зимой вставали часов в восемь, и работы было значительно меньше. Недаром Василий Дмитриевич Первушин замечает, что мальчиком учился мало и в основном зимой, а летом было некогда, работы было много.

 

*) – Необходимо заметить, что все свидетельства М. М. Беляевой (1921 г. р.) относятся к 30-м гг., то есть к колхозному времени. Но и она сама, и Василий Дмитриевич Первушин (Гужово) утверждает, что всё рассказанное ею относится и к доколхозному периоду.

**) – Имеется в виду еда на обед.

 

Тяжесть крестьянского труда в доколхозное время была оправдана объективными условиями. Жизнь крестьян в слиянии с природой, её естественными ритмами была напряжённой, но радостной, в чередовании труда и досуга, работы и праздников.

«Раньше деревенский труд казался нам тяжёлым, - говорит В. Д. Первушин, восемнадцатилетним юношей уехавший из деревни в Ленинград. – Только сейчас поняли, насколько здесь лучше».

 

Примечания:

 

1)     – Г. И. Куликовский. Из общинно-артельной жизни Олонецкого края. Петрозаводск, 1897, с. 79-83.

2)     – Л-Ш ал. «Сельская община в Олонецкой губернии». – «Отечественные записки», 1874, №2, с. 218.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ХОЗЯЙСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ

ЛЕКШМОЗЕРЬЯ

ОТ КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ ДО НАШИХ ДНЕЙ

 

 

 

ОБРАЗОВАНИЕ КОЛХОЗОВ

 

 

 

Начало образования первых колхозов относится к концу 1920-х годов. В Лекшмозерье были созданы следующие колхозы:

1)                           «Коммунар» (1929 г.), затем «Волна», в селе Лекшмозеро, в него же вошла деревня Вильно;

2)                           «Пятнадцатая годовщина Октября» (1932 г.) в деревне Гужово;

3)                           Имени Куйбышева (1932 г.) в деревне Масельга;

4)                           «Коммунар» (1930-1931 гг.), затем «Победа» в деревне Думино;

5)                           «Пионер» в деревне Ожегово;

6)                           «Победа» в деревнях Херново, Наволок, Курмино;

7)                           три колхоза в селе Орлово, в том числе «Буря» и «Первое августа», через три года все они слились в колхоз «Стахановец»;

8)                           два колхоза (1931 г.) в Труфанове, затем образовавшие один – «Новая жизнь».

Как видно из этих сведений, сначала колхозы создавались отдельно в каждой деревне, лишь совсем маленькие и близко расположенные, фактически слившиеся долгозерские деревни Курмино, Херново, Наволок были объединены в одно хозяйство. Также и небольшая деревня Вильно была приписана к лекшмозерскому колхозу.

Первым в округе коллективным хозяйством была коммуна «Коммунар» в селе Лекшмозеро (1929 год*). По свидетельству Марии Александровны Виноградовой (1927 г. р., Лекшмозеро), долго работавшей в местном сельсовете, в коммуну вошло всего семь семей, и она быстро распалась. Через некоторое время был создан колхоз «Волна». Рассказывают, что при коллективизации здесь обобществлению подвергались не только весь скот, инвентарь – плуги, бороны, телеги – и домашние припасы, но даже личные вещи. Мария Александровна рассказывает; «Всё насильно увозили: увели корову со двора, свезли заготовленный на сарай лес». Татьяна Дмитриевна

 

*) – А. И. Пономарёва (Лекшмозеро), похваляясь первенством в колхозном движении, указывала даже дату – 1921 год, но это не подтверждается другими жителями.

Пономарёва (Лекшмозеро) вспоминает, что, когда к ним пришли местные, как она выражается, «деятели», дома находилась она и её сестра –молоденькие девчонки; они не смогли дать отпора, и у них забрали практически всё: скот, вещи, даже «плетёнки» - плетёные изделия. Вспоминают, что забирали и все припасы: молоко, зерно, сено, корнеплоды, лён, коноплю. Взамен выдавалось пол литра молока в день на семью.

Видимо, к этому времени относится сложение частушки:

 

Записалися в колхоз

Некрещёны рожи.

Сами сели на паёк,

И коровы тоже.

 

Подобных бесчинств уже не отмечают при более позднем создании колхозов в других деревнях.

Об организации колхоза в д. Ожегово вспоминает Евдокия Филипповна Басова (Лекшмозеро): «В 31-м году – колхоз: всю скотину согнали, вск плуги – в кучу. Кто не хотел, тому землю подальше выделяли».

В Гужове сведения о коллективизации получены в основном от Василия Дмитриевича Первушина и Марии Михайловны Беляевой (Гужово).

Колхоз «Пятнадцатая годовщина Октября» в Гужове, как и в Лекшмозере, создавался дважды. Приезжавшие «уполномоченные» созывали крестьян в избу на сход и агитировали за вступление; как рассказывают, женщины шумели, мужики думали: идти – не идти. В первый раз организованное коллективное хозяйство в Гужове тоже развалилось: все разъехались по домам и развезли своё имущество (свидетельство Л. И. Поповой, Лекшмозеро). При повторной попытке в колхоз вошло уже большинство крестьян, но и на этот раз не все, иные долго не решались или были активно против него. Как отмечает Мария Михайловна, «кто хотел – вступал, насильно в колхоз не загоняли».

Надо отметить, что быстрее и охотнее откликнулись на коллективизацию хозяева из бедняцких семей; крепкие, зажиточные семейства отнеслись к нововведению настороженно и долго пытались ему противостоять, жить по старому, как стали называть, «единоличниками». Так, одним из первых вступил в колхоз отец М. М. Беляевой Михаил Иванович Шуйгин, по-деревенски Мамонков, имевший одну корову. В числе чуть ли не организаторов колхоза – Фёдор Егорович Борзоногов, по-деревенски Силихин, у которого тоже было «не больше одной коровы», как отзывается о нём Василий Дмитриевич. Фёдор Егорович некоторое время – «недели две», по словам Марии Михайловны, - был председателем, потом счетоводом, он также заведовал колхозной кладовой. Сразу вошла в колхоз и семья Михаила Степановича Шуйгина, по-деревенски Анисимкова – единственного коммуниста в Гужове, вступившего в партию незадолго до коллективизации; он имел одну лошадь и две коровы и вёл своё хозяйство без долгов и займов. Михаил Степанович впоследствии был председателем, и довольно долгое время.

И наоборот, долго не заходили в колхоз богатые и середняцкие хозяйства Ивана Михайловича Шуйгина (по-деревенски Лучкина), Дмитрия Фёдоровича Первушина (отца В. Д. Первушина), Шуйгиных (по-деревенски Панкратовых). Лишь в 1935 году, после смерти деда, запрещавшего вступать в колхоз, зашла в него и рано оставшаяся без хозяина и трудно сводившая концы с концами семья Шуйгиных-Горюновых; хотя это случай особый. Вообще, старшее поколение, старики, не приняли новой жизни. Не захотел становиться колхозником и дед В. Д. Первушина по матери Фёдор Макарович Шуйгин, по-деревенски Макарков. Он отказался под предлогом своей старости и маломощности семьи: жена его рано умерла, сыновей к тому времени при нём не было – лишь две дочери, ни земледелием, ни животноводством он не занимался, «кроме козы и курицы ничего не было», т. е. работать в колхозе от его семьи было некому. После отказа Фёдор Макарович жил трудно: пока мог, ловил рыбу, обрабатывал участок у дома. Ему помогала «молоком и немножко продуктами» его дочь Екатерина, в замужестве Первушина-Улина, мать Василия Дмитриевича.

В Гужове вошедшие в колхоз сдавали всех лошадей, коров, если их было больше одной; мелкий скот – овцы, свиньи – и домашние птицы (куры) оставались у хозяина. Инвентарь у колхозников не забирали, но без лошади многое оставалось ненужным, и, например, дровни некоторые мужики отдавали сами. Как отмечает Мария Михайловна, единоличники в это время жили спокойно, никто их не притеснял, но полоски полевой, лучшей земли у них отобрали, так как все поля отошли колхозу. Взамен им выделили другие участки, например, на Хижгоре, что сами оставшиеся в единоличниках совершенно резонно воспринимали как притеснение: «Землю у нас полевую отобрали, выделили подальше, похуже», - вспоминает Анастасия Филипповна Пономарёва (Лекшмозеро). И Василий Дмитриевич Первушин характеризует коллективизацию как «чистое бедствие».

В Масельге первым председателем был Дмитрий Ушаков, по-деревенски Софронов. Активное участие в организации колхозов принимал Дмитрий Максимович Третьяков (дед И. М. Третьякова, Масельга), до колхозов батрачивший у Харичевых, участник Первой мировой войны, комиссар волости в гражданскую войну. «В колхоз он первым вступил, и чуть ли не руководил», - рассказывает о деде Иван Михайлович. Охотно вступил в колхоз отец Алексея Александровича Ушакова (Гужово), также воевавший на фронтах гражданской войны.

В единоличниках в Масельге, в отличие от Гужова, остались те, кто землёй пользовался мало и жил в основном за счёт промыслов: рыболовства, охоты, катания валенок и пр. Так, не стали колхозниками Макар Андреевич Солодягин (Рыбин) – рыболов и катальщик, Яков Патракеев – охотник, Иван Солодягин – катальщик. Дочь Макара Андреевича Нина Макаровна Смолко (Лекшмозеро) рассказывает об испытанных ею в детстве притеснениях в связи с отказом отца вступить в колхоз: её и брата выгоняли из машины, подвозившей детей до школы, находящейся за много километров. «Были и сознательные, - вспоминает она, - скажут: «Да возьмите девку-то! Она-то не виновата!» Так другой нарочно так и сядет и ноги расставит, что самый краешек останется – чуть не свалишься». Её брата Василия не приняли в пятый класс печниковской школы как сына единоличника, хотя у мальчика была большая тяга к учению, и он ездил самовольно, правда, лишь до октября, когда вынужден был бросить занятия из-за отсутствия обуви. Интересно, что через некоторое время Макар Андреевич всё же вступил в колхоз, но был исключён за отказ работать зимой на лесозаготовках в связи с традиционным для него зимним отходничеством по катанию валенок. Имея шестерых детей, он едва перебивался, сдавая рыбу по тридцать копеек за килограмм.

И хотя не выяснено отношение к колхозам масельгской богатой семьи Харичевых, всё же безусловно, что в Масельге единоличники – это в основном люди, не захотевшие или не сумевшие подладить свой привычный уклад под единообразные требования колхозной жизни.

В Масельге организацию колхоза сопровождали и более драматические события, хотя Иван Михайлович Третьяков (Масельга) рисует почти идиллическую картину: «Вся деревня в основном целиком в колхоз вошла. Жили дружно, хорошо. Учётный год прошёл – хлеб возами возили по дворам». Но некоторые факты говорят о расколе, произведённом коллективизацией среди односельчан. До сих пор многие помнят, как в то время мужики хотели убить активного комсомольца «Яшку Ушакова» (Якова Васильевича). Его сильно избили в лесу ральником, но не убили. Помнят фамилии организаторов побоища. Когда весть: «Яшку бьют!» - дошла до деревни, родственники другого Якова, Якова Осиповича Патракеева, решили, что беда пришла в их семейство, и собирались бежать на помощь. Однако, узнав точно, в чём дело, остались дома. И хотя Яков Васильевич выздоровел, сам факт избиения и то, что узнавшие о нём ничего не предприняли, чтобы помочь попавшему в беду, говорят о том, что коллективизация несла с собой отнюдь не объединяющие крестьян начала.

Так или иначе, но к середине 30-х годов коллективизация была закончена, и в колхозы вошли почти все крестьяне. «Потом все в колхоз зашли, - замечает Мария Михайловна Беляева (Гужово), - вместе лучше». Колхоз в трёх долгозёрских деревнях уже к 1940 г. слился с колхозами ближайших деревень Думино и Ожегово, в результате чего в колхоз «Победа» стало входить пять деревень.

Не миновало Лекшмозерье и раскулачивание, но раскулачены были немногие: «Особенно богатых не было», - замечает по этому поводу Анна Игнатьевна Богданова (Думино). Несколько иначе вспоминает об этом Мария Михайловна: «Деревня большая, были богачи, а никого не посадили». В числе раскулаченных Анна Игнатьевна называет одну семью из Макарьевского: «Так у них и коров было много, и машины сельскохозяйственные, что на ту пору было редкостью». Видимо, об этом же хозяине сообщает Матрёна Ивановна Титова (Думино), добавляя, что это был её дядя, а также и Ольга Васильевна Ушакова (Лекшмозеро) – она называет его: Шевелёв из-под Каргополя. У него было четыре сына, все они после раскулачивания, спасаясь, скрылись, убежали. Матрёна Ивановна вспоминает и раскулаченного в Порженском. После ареста вестей о людях не было.

В Гужове был раскулачен и отправлен в заключение Иван Михайлович Шуйгин, по-деревенски Лучкин. После революции он имел двух лошадей и «лавочку» и относился к богатым, зажиточным хозяевам. Иван Михайлович не сразу вступил в колхоз, а по вступлении, как рассказывает В. Д. Первушин, стремился уклониться от труда в колхозе: в сельскохозяйственных работах не участвовал, занимался охотой и рыболовством. При этом он пользовался колхозными сетями в личных целях. Ему «приписали кулака», а также и торговлю, и присудили «десятку», т. е. десять лет лишения свободы, которые он провёл на строительстве Беломорканала. «Провинность была, - комментирует Василий Дмитриевич, - но мера наказания чрезмерна, и установлена и в назидание соседу». Иван Михайлович отбыл срок и умер в 1947 или 1948 году после операции в Ленинграде: видимо, здоровье его было сильно подорвано.

Иногда у объявлявшихся кулаками отбирали всё имущество, но самих людей не трогали. Анна Андреевна Морозова (1920 г. р., Лекшмозеро), жившая в те годы в Думине, рассказывает о раскулачивании отца: он имел пятерых детей и взял приёмную дочь, что расценили как использование наёмного труда. «В хозяйстве имелась одна лошадь, четыре коровы, немного земли, причём место было холмистое, приходилось выкорчёвывать пни. Мы работали с утра до вечера. Всё отобрали, через год пришлось снова всё покупать», - вспоминает Анна Андреевна.

Был раскулачен, как сообщает Пелагея Фёдоровна Третьякова (Лекшмозеро), и один хозяин в деревне Вильно, имевший четырёх лошадей, пять-шесть коров, быков: «Хозяин да хозяйка, да сын да дочь. Нанимали работников. Всё отобрали, самого не тронули. Мужик остался в Вильно, потонул после войны в озере».

В Лекшмозере была раскулачена семья Хариных (Корсаковых), имевшая трёх лошадей. «Очень крепкая семья была. Их подвели под кулаков. Были очень припёрты, тяжело жили», - рассказывает Василий Дмитриевич. Нина Макаровна Смолко (Лекшмозеро) сообщает, что из Труфанова увезли Бархатова.

Тяжела была доля детей из раскулаченных семей. Их могли «забрякать» (В. Д. Первушин), т. е. арестовать. «Сын кулака» - это было клеймо. Сыну Василию сосланного из Гужова И. М. Шуйгина-Лучкина пытались не дать документ для отъезда из деревни, без которого нельзя было устроиться на работу и получить талон на питание. «Вся молодёжь из семей, подвергнутых гонениям, испытывала большие трудности: они выходили замуж или женились на ком угодно, уходили из семей, меняли фамилии – только таким образом можно было избегнуть участи отца», - рассказывает Василий Дмитриевич.

Есть некоторые сведения и о политических репрессиях. Анна Андреевна Морозова (Лекшмозеро) сообщает, что в 1938 г. за прошлую деятельность сослали трёх стариков лет по пятидесяти – «вредителей». Один из них когда-то был эсером, другие якобы имели связь с Бухариным. Может быть, этих же нескольких увезённых вспоминает и Мария Ивановна Басова (Лекшмозеро). Повсеместно забирали священников: в одну ночь то ли в 1932 г., то ли в 1937 г. увезли причт церкви Петра и Павла в Лекшмозере (семь человек), лишили имущества и выслали о. Алипия (церковь Александра Свирского на Хижгоре).

Атмосферу того времени ярко воссоздаёт история, связанная с вильненцем Дмитрием Максимовичем Третьяковым (1888-1951), дедом И. М. Третьякова (Масельга). Дмитрий Максимович, происходивший из бедной, полубатрацкой семьи, был полным Гергиевским кавалером времён Первой мировой войны, получившим четыре ордена за бои с немцами в Карпатах. В годы гражданской войны он «комиссарил» - был комиссаром волости. Его так и звали в деревне: «комиссар». Он принимал активное участие в создании колхозов, работал бригадиром. Но, имея несомненные заслуги перед Советской властью, Дмитрий Максимович тем не менее не чувствовал себя в безопасности, и в 30-е годы, не желая подвергать себя и свою семью опасности репрессий, он утопил все свои награды в озере Вильно, неподалёку от Исакова острова. И всё же он не миновал тюрьмы, куда был посажен по навету своего друга Кожевникова. Иван Михайлович рассказывает: «Кожевников и он – два друга. Подрались. Тот написал, что дед стог то ли сгноил, то ли что… Украсть-то некуда было – скотины не было. Отсидел год в Каргополе (1937 год). Потом выпустили, остался конюхом при тюрьме. В 1941 году ушёл на войну, опять вместе с Кожевниковым служили. В 1942 году обоих отпустили по возрасту».

Тяжёлым бременем, разрушающим хозяйственные устои и быт крестьян, стали работы на лесозаготовках зимой и лесосплаве («кошелевание») весной и летом, куда «гоняли» колхозников по нарядам. После революции они приняли совершенно уродливые формы и размеры. Чуть не постоянное отлучение крестьян от дома и сельскохозяйственного труда для работ в лесу началось ещё до колхозов, в 1925-1926 году и длилось все 30-40-50-е годы. «С шестнадцати лет – на лесозаготовках и лесосплаве, и больше дома не бывал», - вспоминает Василий Дмитриевич Первушин (Гужово). Ему вторит Анна Михайловна Пянтина (Гужово): «До войны все ходили по нарядам: и девки, и парни». Отказ от нарядов в лес карался исключением из колхоза, как это было с М. А. Солодягиным. Почти все нынешние старушки, бывшие в те годы пятнадцати-двадцатипятилетними девушками и женщинами, прошли через эту чрезвычайно тяжёлую работу. Татьяна Дмитриевна Пономарева (Лекшмозеро) – хрупкая, небольшого роста – работала там с пятнадцати лет и в течение пятнадцати лет; с тех пор болят её много раз ломанные, перетруженные кисти рук и ноги. Анастасию Ивановну Макарову (Лекшмозеро) привлекали к работам на лесозаготовках с шестнадцати лет и в течение десяти лет. Она рассказывает: «За Орлово сама ходила на лесозаготовки. Десять лет. И замуж-то вышла только в двадцать шесть. Бригадиром была у девок. На Калме-реке, котора выпадат в Колоду. Так цинкой – проволокой такой – закатывали брёвна. Катали лес в реку. Это называлось пыж*. На него поставят девушек знатных, чтоб успевали толкать. На них харчева – избушка с едой. В ней хлеб: пекли в деревне впрок и возили. Женщины и заломы ладили».

От двухнедельной дочки забирали на лесозаготовки Марию Степановну Пономареву (Лекшмозеро). Несколько лет подряд выпадало работать Устинье Павловне Шуйгиной (1904 г. р., Гужово, тогда Думино); спасаясь от очередного наряда, она вышла замуж. Ольга Ивановна Третьякова (1914 г. р., Лекшмозеро) тоже вспоминает: «В колхозе на лесозаготовках работала. Жили в бараках, вместе мужчины и женщины. Брёвна возили на лошадях. Восемь зим в лесу, восемь вёсен на сплаве. Потом один год на лесопильном заводе в Онеге. И первая любовь погибла в лесу, деревом прибило». О том же рассказывает и Мария Михайловна Беляева (Гужово): «Я в шестнадцать лет на Макарье на лесозаготовках – одну зиму, ещё лето – на сплаве в Кенозере у деревни Видягино. Помню, воды тогда не было, лес застревал, мы его толкали». «Все зимы на лесозаготовках, с 1939 года**. Весной – на сплав», - вспоминает Анастасия Филипповна Пономарева (Лекшмозеро). Она поёт частушку:

 

Мы с подружкой лес возили,

Обе – малосилочки.

С корня ёлочки пилили –

Капали слезиночки.

 

Постоянные работу в лесу вспоминает и Татьяна Александровна Подгорних (Лекшмозеро): «Брали жён, оставались дети – иногда они умирали с голоду. Сплавляли лес по Калме до Колодозера: на заломах стояли, подгоняли брёвна. Я – железная, всё пережила: и пахала, и … Так были высланные белорусы, так тут с голоду умирали: наши-то из дому приносили». Мария Яковлевна Патракеева (по-деревенски Харичева, 1931 г. р., Лекшмозеро) рассказывает уже о послевоенных работах: «На лесозаготовках четыре года отработала, четыре зимы. С семнадцати до двадцати лет. Пилила пилой и рубила топором; пилой – сначала большой, двуручной, потом – лучком». Свидетельства об этих воистину трагических временах можно множить.

Работа на лесозаготовках была самая разная: возили тачки с песком, «каржили жирьё» - обрубали сучья, пилили и даже рубили деревья. Жили в бараках, часто вместе мужчины и женщины, иногда рядом с заключёнными. До конца жизни шустро говорила на жаргоне, выученном в лесу от

 

*) – Ряд брёвен в виде плота, но не связанных друг с другом, а плывущих свободно.

**) – Т. е. с шестнадцати лет.

 

 

уголовников, Анастасия Николаевна Пономарева (Лекшмозеро). Лесозаготовки включали и работы на лесопильном заводе: рассказывают, что и туда посылали крестьян из разных колхозов и тоже, в основном, женщин.

В Лекшмозере вспоминают о женщине, работавшей в лесу на последнем месяце беременности и родившей по дороге домой. Это не просто противоестественное, но прямо-таки чудовищное использование девушек и женщин на тяжёлом труде Анастасия Филипповна Пономарева объясняет так: «Мужики – кто бригадиры, кто семью кормит. У кого дядя, у кого отец заступится. А у нас отца не было. Мама тоже неграмотна, знала только чёрную работу». Однако другие свидетельства говорят, что на лесозаготовках работали и дети местных начальников: дочь гужовского председателя Анна Михайловна Пянтина (Гужово) вспоминает: «У нас наряд так был: если твои девки, говорят отцу, пойдут, то и наши пойдут».

Работа в колхозе тоже запомнилась старушкам как тяжёлый, изматывающий труд. Женщины пасли коров, овец, работали на маслозаводе, на ферме, на полях, «пахали», как сказала Любовь Ивановна Курмина (Думино). Вот её рассказ: «Таскали девушки молочные фляги по сорок килограмм, на машине сорок фляг. Я получила грыжу. А работать надо: шестеро детей». Устинья Павловна Шуйгина (Гужово), бывшая дояркой, обслуживала двадцать четыре коровы: она сама привозила корм, кормила, приносила воду, чистила, мыла, доила.

Тем не менее продуктов, выдаваемых за трудодни, хватало едва-едва. «У нас, помню, хлеба не хватало, уже в колхозах. Семь копеек на трудодень и тридцать грамм хлеба дадут, и всё. Потом муки стали побольше давать», - вспоминает Мария Михайловна Беляева (Гужово), объясняя причины, вызвавшие отъезд её семьи из деревни в 1940 году. Некоторые были вынуждены «идти в люди»: так, Матрёна Ивановна Титова (Думино), оставшись одна с сёстрами и братьями – мать умерла, отца забрали из-за драки, и он больше не вернулся, - уезжала на один-два года в Ленинград в няньки и старшая сестра Анны Михайловны Пянтиной Мария Михайловна: «Потом отец сказал: «Нужны работники, живи дома»».

Тяжесть труда отмечает о Лидия Тимофеевна Осина (по-деревенски Константинова, 1932 г. р., Думино): за пятнадцать трудодней она работала почтальоном и ежедневно ходила в Масельгу за десять километров. Кое-как сводить концы с концами помогали промыслы: катание валенок, плетение корзин, охота, рыбная ловля. Некоторые хитрили. Так, об одной из старушек рассказывают: её муж лося убьёт, они его ночью перетащат и тем кормятся – это позволяло им меньше работать в колхозе.

На личные хозяйства были установлены налоги и нормы сдачи продуктов. На чердаке дома Первушиных (Гужово) найдена квитанция расчёта с хозяином за сданное молоко в 1939 году по цене 15 копеек за литр; её данные сведены в Таблицу 1 (Кстати, газета в это время стоила тоже 15 копеек.)

По сведениям Марии Яковлевны Патракеевой (Лекшмозеро), за одну корову в год нужно было сдать 16 килограмм масла; его сбивали мутовкой. Сдавали и мясо, как рассказывает Мария Михайловна Беляева (Гужово): «Своего телёнка сдаём месте с другой семьёй, а другого, их, телёнка рубим на две семьи».

 

Таблица 1.

 

Расчёт с хозяином за сданное молоко в 1939 г.

 

Месяц      февр.    март    апрель    июнь    июль    авг.    сент.      Итого

 

Объём

молока,      3,8       15,19    24,5        63,6      34,8     61,6     9,2          219,6

л.

 

Расчёт,

руб.            0,57      2,38       3,67       10,44    5,22     9,27    1,38         32,93

 

 

Тяжёлый труд, полуголодная жизнь, бесправное существование приводили к тому, что уже в это время потянулись крестьяне из деревень в город, особенно стремилась уехать молодёжь. Этому способствовал и общий курс страны на индустриализацию. Так, в 1931 году, ещё до образования колхоза в Гужове, из деревни уехало сразу одиннадцать парней, в числе которых был и Василий Дмитриевич Перушин.

Но есть и свидетельства о трудной, но с достатком жизни в колхозное время: В. Я. Патракеев (Масельга) предаёт слова своего отца, что в колхозах жить стало легче, отпала необходимость работать у Харичевых. Об этом говорят и некоторые старушки. Вот свидетельство Евдокии Филипповны Басовой (Лекшмозеро): «Хорошо в колхозах было, у кого руководители хорошие. Да и люди – из единолички только*». И Борис Федорович Борзоногов (Гужово), чьи сведения, правда, явно преувеличены, тоже утверждает, что до войны колхозники хорошо жили: по трудодням им выдавали хлеб, овощи, мясо, шерсть, сено, солому, мелузу. В Лекшмозере был маслозавод, поэтому были доступны масло и сметана.

У колхозников в личном пользовании оставалась некоторая часть земли, ещё работали мельницы, т. е. сохранялись какие-то элементы традиционного хозяйственного уклада. Вот рассказ Лидии Ивановны Поповой (Лекшмозеро): «При колхозах сохранялись свои угодья, на которых растили жито. Овса, да ячменя, да ржи выпишут в колхозе. Лошадь возьмёшь да воз накладёшь, да везёшь на мельницу. Соседи видят: едешь, наносят шелгачков. Шелгачёк – небольшой мешочек килограммов на десять. Помню,

 

*) – Т. е. не потерявшие ещё трудолюбия.

Юру своего послала молоть. Он шустрый такой:

- Кто ныне комиссар на мельнице?

- Вася-галка!

Побежал. А мне хоть вслед беги. Ведь он так скажет, тот ему не намелет. А то сама приехала на мельницу, а помельщик ушёл. Сама понимала, сработала, с лошадью, чтоб не страшно было, переговаривалась. А вернулась, пошла к помельщику:

- Иди, дядя Лёша, чтобы худо не было».

 

 

 

ВОЕННЫЙ ПЕРИОД

 

 

Война принесла новые тяготы крестьянам. Почти все мужчины ушли на фронт. Женщины остались с детьми, им приходилось много и тяжело работать: самим и дрова пилить и колоть, и пахать. О жизни и работе во время войны рассказывает Татьяна Александровна Подгорних (Лекшмозеро): «В войну-то никакого мужика не было. Одне бабы пахали. И я и сама, и бригадиром была тоже. Дак и сама сеяла зерно. Одне бабы. Двадцать годов пропахала. Вот така гуза. И с брюшиной – декрета-то не было. Вот идёшь с плугом, лошадь-то идёт, так – дышло-то, а пузо-то так тупат, тупат, тупат». И Мария Михайловна Беляева (Гужово) вспоминает: «Мужиков не было, зерно обмолачивали по очереди. Пахали втроём-вчетвером, иногда на корове».

Однако, «хлеб ростили», как говорят здесь старушки, и сдавали государству. Церковь Петра и Павла в Лекшмозере, бывшая складом, была полна хлебом (зерном). Нормы сдачи зерна в фронтовой фонд для многодетных женщин, у которых ребятишки мал мала меньше, были разорительны; выполнение их означало для них голодную смерть. Но колхоз имел двухпроцентный фонд, из которого выделял зерно таким семьям, иногда даже больше, чем они сдали.

О военных годах вспоминает Иван Михайлович Третьяков (Масельга), бывший в то время подростком: «В первые годы жили сносно, до 43 года, потом очень тяжело, земли стали родить хуже. В муку добавляли лебеду да разную траву. Летом пацаны – на подножный корм». Анна Михайловна Пянтина (Гужово), дочь тогдашнего председателя Михаила Степановича Шуйгина, рассказывает: «Во время войны колхоз концы с концами тяжело сводил. Сеяли горох, турнепс. Начинали капусту, да не получилось». И Мария Михайловна Беляева горько подтверждает: «Бывало, картошку всю съедят, и-и…»

Зависимость существования жителей от природных угодий и промыслов резко возросла. В деревне Вильно, где в озере всегда много рыбы, а в лесу дичи, грибов и ягод, практически не голодали. В других деревнях было хуже, но от голода тоже не умирали: мало, но было и молоко, и хлеб, и картошка. Всё-таки часто были вынуждены есть мякину, добавлять в хлеб отруби, толочь в муку солому. Валентин Кузьмич Попов (Лекшмозеро) считает, что деревня выжила благодаря рыбе: её и ели, и обменивали на хлеб в соседних деревнях с более плодородными землями.

Жили здесь и эвакуированные из Ленинграда и Петрозаводска, они обменивали на картошку и молоко привезённые ткани, «одни, - замечает Анастасия Ивановна Макарова (Лекшмозеро), - целый мешок привезли». Татьяна Александровна Подгорних (Лекшмозеро) вспоминает прибывших из Карелии: «Карелов эвакуировали в войну, так шли, умирали».

Любопытные факты сообщает жительница с. Орлово Анна Александровна Образцова, жившая в те годы в Гужове: во время войны в Гужове и Масельге бывали финские и немецкие разведчики; их принимали за своих, так как они говорили по-русски, и подкармливали молоком и яйцами. В рюкзаках они имели рации, но даже если и видели её у них, мало кто тогда знал, что это такое. Да и что могли предпринять местные жители? До ближайшего центра в Плесецком районе девяносто километров, впрочем, и оттуда всё местное начальство было эвакуировано.

В военные годы поблизости было предпринято строительство аэродрома. На него попали некоторые из нынешних жительниц с. Лекшмозеро. Очень сдержанно, но с явно ощущаемым драматизмом рассказывает об этом периоде своей жизни Евстолия Ивановна Боголепова (Лекшмозеро): «…Дак наперёд ногами… Думала, сто не выкарабкаюсь. Нет, выцарапалася. Я работала в Каргополе тогда, вызвали в райком партии. И сказали, что в армию. На самом деле нас отправили – это было по мобилизации ЦК ВЛКСМ – на строительство в Карелии, на болоте, на берегу Белого моря, деревянного аэродрома. Это вам как это мытарство рассказать моё? Дак вот послали с Архангельской области девчат, с Вологодской, с Кировской и с ивановской. Мы-то, вологодские и архангельские, - тёлки по трудолюбию, а там ткачихи-то приехали, дак будь спок! Вот где ещё строила, строили мы. Так мы – днём, а ночью-то, правда, - заключённые. Доски все строгали. Ой, что поработано… Вот так на болоте ходишь: попить негде, а ноги мокрые. В 42 году отправили меня в марте, а в 43-м приехала осенью. Чего ели-то… Вспомню, дак… А вот как к стене* - там уж совсем худо, там после мы, там уж совсем худо было…»

 

 

 

ПОСЛЕВОЕННЫЕ ГОДЫ

 

 

С войны мало кто из мужчин вернулся. По сведениям Бориса Федоровича Борзоногова (Гужово), из его деревни на фронт ушло сорок пять человек, а вернулось то ли семь, то ли десять, да и те инвалиды: кто без руки, кто без ноги, отец Бориса Фёдоровича целый, но больной, после контузии. В

 

*) – Т. е. к ограде аэродрома.

Масельге из сорока двух ушедших вернулось человек десять. В Думине Анна Игнатьевна Богданова (Думино) называет троих вернувшихся: «Сашка Ларин, да Первушин Василий, да Пётр Фёдорович»; в Ожегове вспоминают четверых. «Вильно – небольшая деревушка, - отмечает Анастасия Ивановна Макарова (Лекшмозеро), - так и там семь человек убило». По другим сведениям (семьи Третьяковых, Вильно), из Вильно на войну ушло тринадцать человек, а вернулось трое. Очень много убитых было в Лекшмозере: мужья многих нынешних старушек погибли на фронте.

Некоторые женщины, оставшись в одиночестве, с детьми, из малых деревень перебрались к родственникам в большие населённые пункты (из Вильно в Лекшмозеро, например), где, на людях, жить было полегче. Однако, с окончанием войны сводить концы с концами стало ещё тяжелее. Поредевшие деревни были обложены непосильными налогами, которые начали стремительно расти ещё перед войной. На чердаке дома Первушиных найдены платёжные извещения, исчисляющие налоги на хозяина дома в 1941 и в 1947 гг.; их данные сведены в Таблицу 2. налоговая политика вынуждала крестьян сокращать и площадь земельных угодий, и поголовье скота. «И курицы люди перестали держать», - замечает Евдокия Филипповна Басова (Лекшмозеро). Также каждое крестьянское хозяйство ежегодно должно было сдавать зерно (75 кг. с 1 га в 1943 г., 85 кг. в 1946 г.), мясо (44 кг.), молоко (275 л., по другим сведениям, 220 л. или, если плохая жирность, 300 л.), яйца (30 штук, «хоть есть курица, хоть нет», - вспоминает Мария Михайловна Беляева, Гужово), мелкие кожи, овечью шерсть, также независимо от наличия или отсутствия овец. Эти так называемые «госпоставки» принимала после войны Мария Михайловна в масельгском магазине, где она тогда работала.

О жизни в войну и после неё Евдокия Филипповна рассказывает: «Брали всё, что можно с деревни. Налоги страшные, есть нечего, обуть нечего. Мяса – сорок пять килограмм в год сдавали, и до войны, и после войны долго. Сами не ели. И на лесозаготовки ещё долго после войны гоняли». И Анастасия Ивановна Макарова (Лекшмозеро) подтверждает: «После войны солому ели. Мы в Вильно всё носком* носили, коней не было».

Оплата труда колхозников была нищенской, стоимость одного трудодня в 50-е годы составляла 20 копеек, столько же стоила тогда коробка спичек; в день редко кто мог заработать три трудодня. Нормы и стоимость некоторых видов сельскохозяйственных работ в 1959 г. (по материалам, найденным на чердаке дома Первушиных) приведены в Таблице 3.

О том, как жили и работали после войны, рассказывает Мария Яковлевна Паракеева (Лекшмозеро), в 1951 г. вышедшая замуж и проживавшая в Масельге: «Пахала, косила, молотила, на скотном овец кормила один год: 170 овец на двоих. Мы с Анной Ивановной, напарницей, молодухи были, мужья – в армии, мы – вместе. Её-то ещё бабка отпускала

 

*) – Т. е. на себе, т. к. все лошади были угнаны.

Таблица 2.

 

Налоги на хозяина дома в 1941 и 1947 гг.

 

               Облагаемые     площадь        сумма         налог,           надбавка

                налогом           угодий/          дохода,       руб.               100 %,

                статьи              поголовье      руб.                                  всего,

                дохода             скота                                                        руб.

 

1941       зерновые          0,18 га            126

год         картофель        0,16 га            300

               коровы             1                      1000          182                365,32

               овцы                 2                      140

               свиньи              1                      340

 

1947       зерновые          0,18 га            468

Год         картофель        0,07 га            504

               Коровы             1                     2750                                 417,12

     Овцы                3                     510

               Свиньи             -                          -

  

 

погулять. Таскали овцам ушаты с водой на коромысле. После войны на один трудодень давали один килограмм хлеба. На пашню сходишь – полтора трудодня заработаешь, скосишь 25 соток – это норма – тоже один с четвертью трудодня заработаешь. За четыре года четыре рубля заработала. Держали своё хозяйство, сдавали мясо: телёнка сгонишь – шесть рублей. Сущик покупали: к Оськиным сходишь, тоже и к дяде Яше, купишь. Молоко сдавали».

Бытовые условия жизни тоже оставались тяжёлыми: электричества не было, едва проходимые в период дождей и в межсезонье дороги, сообщение только на попутках, радио («Искорка») лишь в Красном уголке. В 1946 г., после неурожая, начался уже настоящий голод. Были семьи, которым приходилось идти с протянутой рукой. Василий Яковлевич Патракеев (Масельга) вспоминает, сто ему самому в пору учения в Думине пришлось там просить подаяние. Народ стал разъезжаться. Государство пыталось остановить отток людей из колхозов насильственными мерами. Был принят закон о невыходе из колхозов, вследствие которого детей крестьян не отпускали учиться даже на сельскохозяйственные специальности (агронома, например). Когда гибла у кого-то корова, это расценивалось как вредительство, и в Каргополе собирался суд. Но ничего не помогало. Люди, особенно молодёжь, выискивали всякую возможность покинуть деревню, всеми силами пытались помочь уйти из колхоза своим детям. Чаще всего это удавалось молодым ребятам, получавшим паспорта в связи со службой в армии.

Таблица 3.

 

Нормы и стоимость некоторых видов

сельскохозяйственных работ в 1959 г.

 

Виды работ                                                   Норма                     Стоимость,

                                                                                                               руб.

 

Сортировка семян:

      овёс, ячмень                                                      34 ц.                           0,13

      рожь, пшеница                                                  45 ц.                           0,10

Заготовка удобрений                                              10 ц.                           0,20

Уборка картофеля вручную                                    2 ц.                            0,75

Молотьба:

      вручную                                                            200 кг.                        0,75

     на комбайне                                                          8 га                          2,00

Косьба трав на силос вручную                          30 соток                        0,06

 

 

Но бежали не только от тягот, но и от нелепостей и бессмыслиц колхозного труда: нарушалась рациональная система землепользования и организации сельскохозяйственных работ. Множество исстари высеваемых культур было заменено одной, идущей на заготовку силоса либо сена: как правило, клевером. Но даже и его выращивали и весь куда-то увозили, здесь не использовали. По этому поводу среди крестьян ходила частушка:

 

Травопольная система,

До чего ж ты хороша!

На полях растут цветочки,

А в амбарах ни шиша.

 

(Записана от В. Я. Патракеева, Масельга.)

 

Нарушением всякой целесообразности было, например, то, что молоко из Гужова и Масельги возили в Думино (за 10 км.), там из него изготавливали сливки, которые затем возвращали назад, в Масельгу, и везли дальше, в Лекшмозеро (ещё 10 км.).

Бесхозяйственность колхозных властей, принуждавших людей часто к бессмысленному труду, усугубилась в 50-е годы, когда в тогдашнем колхозе им. Хрущёва засевали 200 гектаров никогда не выращивавшейся здесь кукурузой с помощью особых лопаточек, чем была нарушена местная флора, а, следовательно, и почвенное плодородие.

Всё это приводило к тому, что деревни безлюдели: в 1950-е годы в д. Наволок оставалось два обитаемых дома, в д. Гужово – пять.

Где-то около 1950 г. в колхоз «Победа», содержащий с 1940 г. пять деревень, вошли деревня Гужово и Масельга. В 1954 г. все сельсоветы округи: Долгозерский, Лекшмозерский, Труфановский, Орловский – были слиты в один Лекшмозерский сельсовет, а несколько позже, в 1958 г., и к лекшмозерскому колхозу «Волна» присоединили остатки хозяйств всех прочих деревень (сведения Марии Александровны Виноградовой, Лекшмозеро).

Процесс объединения колхозов сопровождался уничтожением малых деревень. Ещё в 1940 году ликвидировали хутор на Наглимозере, насильно выселив всех, живших там. В 50 – 60-е годы ликвидация проходила уже по-другому, но для всех примерно одинаковому сценарию: закрывалась почта, магазин, школа для детей, после чего люди были вынуждены покидать родные места. О ликвидации Ожегова в 70-е годы рассказывает Евдокия Филипповна Басова (Лекшмозеро): «Прикрыли лавочку *, что там ни пахать, ни махать. И всё: поезжайте, куда хотите. Ликвидировали магазин, работу – людям деваться некуда». Об уничтожении своей деревни рассказывает и Ксения Никифоровна Бархатова (1922 г. р., Труфаново): «Сизюхин виноват, Труфаново так точно он разрушил. Укрупнил. Я двадцать два года работала дояркой: восемьдесят голов было коров. От одной коровы по 2200 литров надаивали в год. Им надо было наверху отчитаться, выдвинуться, а о людях не думали».

Но даже и в этих условиях многие ещё стремились к качественному выполнению работ, вкладывали в свой труд душу, ощущали долг перед родной землёй. Ещё не была нарушена преемственность крестьянского опыта хозяйствования и уклада жизни. Так, Анна Игнатьевна Богданова (Думино) рассказывает о семье своего односельчанина Сухарева Фёдора Григорьевича – владельца двухэтажного дома, всеми уважаемого, честного, трудолюбивого хозяина. Сам он был таким прекрасным знатоком сельского хозяйства, что «и агронома в колхозе не надобно было». Его дочь Елизавета, работавшая бригадиром, тоже оставила о себе добрую память: «бывало, всё в голове держит». Невестка Фёдора Григорьевича Наталья была такой дояркой, что её коровы всегда больше других молока давали. Наталья запаривала коровам «хвоиночку для питательности». Она вообще никогда не сидела сложа руки, доводила всё до блеска. Знания и любовь к сельскохозяйственному труду ещё жили в людях.

Анастасия Ивановна Макарова (Лекшмозеро) об Александре Васильевиче Попове, председательствовавшем в 1955-1964 годах, говорит: «Хорошо хозяйничал: провёл электричество, ничего при нём на зарастало. Был строгий, решительный. Придёт: «Давай, бабы, вот так». И так делали. А он был молодой. А не спустил, при нём не заросло, как теперь. Дело знал. А теперь всё пошло насмарку». И Василий Дмитриевич Первушин (Гужово)  так характеризует гужовского председателя Михаила Степановича Шуйгина: «Пытался и мог быть серьёзным, но жизнь его потрясла. Уравновешенный

 

*) – Т. е. уничтожили деревню.

был, не шарахался куда попало. Общался скромно с государственными деятелями, не критиковал и не поддавался критике. Хотел зажить. Хотел нормальной жизни. Не из худших председателей: не пьяница, не курил, хозяйство имел недурное. Потом – пошло…»

Жизнь в деревнях ещё теплилась. «Много ещё тогда людей было, и домики ничего», - вспоминает Анна Михайловна Пянтина (Гужово). В конце 40-х годов работал в Масельге магазин, в котором продавали хлеб, выпеченный местной жительницей Ольгой Семёновной Исаковой (Патракеевой) у себя в доме (свидетельство М. М. Беляевой, Гужово).

Окончательное разорение Лекшмозерью, по свидетельству В. К. Попова (Лекшмозеро), принесли хрущёвско-брежневские времена, когда запрещали косить траву даже у дома. Людям приходилось ходить на болото выкашивать осоку, да и то возвращаться домой «задами», дабы никто не видел.

 

 

СОВРЕМЕННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

 

С 1968 на этих землях Лекшмозерское отделение совхоза «Печниковский». Ни в одной из деревень – Гужово, Масльга, Ожегово, Вильно – нет постоянных жителей, а Херново, Курмино, Наволок вообще стёрты с лица земли, и лишь печные ямы и одинокие деревья напоминают о том, что когда-то здесь была жизнь. Только в Лекшмозере и в Орлове живут и работают люди, да в Труфанове в последние годы остаётся кое-кто на зиму. В Думине прописан один охотник-промысловик. Земледелием до последнего времени нигде не занимались. Поля, на которых когда-то колосились хлеба, зарастают травой, а то и лесом, озёра заболачиваются, ручьи пересыхают. Всё это свидетельствует о полном нарушении местной экологии. В 1992 году кое-кто из лекшмозеров засеял рожью небольшие участки при своих огородах для использования на корм скоту.

Летом старики, влекомые неистребимой тягой к родной земле, приезжают в свои заброшенные, но всё ещё стоящие дома и без магазинов, почты, медпункта (всё – только в Лекшмозере и Орлове) живут, а иногда и умирают в своих родных местах. «Живём в Няндоме, на лето приезжаем. Сей год приехали в марте ещё. По льду, на санях. Дома здесь, огороды здесь – вот и едешь, чтобы огород посадить, картошку», - рассказывают Евдокия Никифоровна Казаринова и Михаил Филиппович Боголепов (Труфаново).

В заброшенных деревнях существует два вида хозяйственной деятельности: заготовка сена и содержание молочного скота (коров). Совхоз направляет сюда бригады механизаторов, которых называют здесь сенокосниками, а также пастухов. И хотя это дети и внуки тех же стариков, родившиеся и выросшие в этих местах, их отношение к своему труду, деревне, природе лишено той любви, ответственности и нравственной высоты, которые так поражают в старшем поколении. «Сейчас всё одичало, природа такая не была. С каждым годом межина больше, скоро всё заростят. Брежневу-то досталось сталинское поколение, работящее, а Горбачёву – брежневское, лодыри», - сетует Мария Михайловна Беляева (Гужово). Ей вторит и Анастасия Ивановна Макарова (Лекшмозеро): «Раньше повсюду хлеб ростили: и в Гужове, и в Масельге, и в Орлове, и в Лекшмозере, а сейчас только сено для коров. Всё было: и пожни, и пашни, а теперь всё идёт в никуда. Даже во время войны, когда бабы сами и пахали, и сеяли, хлеб был: в церкви был склад – полна церковь хлеба была. А сейчас хлеба в магазине не хватает. Раньше сеяли всё: и овёс, и рожь, и ячмень. Теперь где-то у Каргополя хлеб сеют, а тут – ничего». И Евдокия Никифоровна Казаринова размышляет: «Я пахала на поляне, а сейчас там строевой лес. Всё заростили, некому работать».

Да и заготовка сена велась до последнего времени «спустя рукава»: сенокос продолжался чуть не до 10 октября – то дожди, то праздники, то не снабдили концентратами, а сено преет, перелёживается, смётывается в стога непросохшим, превращается фактически в навоз. Всё это с сердечной болью видят старики, пронесшие через всю свою суровую и трагическую жизнь долг перед землёй. «Мы сначала все болели, как сейчас делают», - горюет Мария Михайловна. А Татьяна Александровна Подгорних (Лекшмозеро), беседуя в магазине с сенокосниками, в ответ на их жалобы на плохое снабжение, восклицает: «Нать*, нать, всё нать, а где взять? Конечно, летом жарко косить, зимой холодно возить. У вас лики у всех, что луна в ясную ночь. Вам бы только поесть сладко, да поносить гладко, а работушка бы на ум не шла».

Запустение земли кажется старикам самым большим преступлением. «Да что это на нашем веку содеялось?», - звучит трагическим рефреном во всех их беседах.

Впрочем, в последние годы в Лекшмозерье наблюдается некоторое оживление хозяйственной деятельности: этому способствует внедряющаяся практика семейных подрядов и закупки сена у отдельных хозяев, в частности в Труфанове. Появился и один постоянный житель в Масельге: Иван Михайлович Третьяков купил и перестроил здесь дом, в который переехал вместе с женой. Ныне эти земли вошли в состав Кенозерского Национального парка, в зону ограниченного хозяйствования. На них предполагается и возобновление традиционного природопользования. Все жители относятся к этому с интересом, но настороженно, не очень веря в возрождение здесь жизни: ведь дети уехавших отсюда, как правило, ничего не смыслят в сельском хозяйстве, а кто ещё захочет сюда приехать? Живущая здесь молодёжь скептически относится к перспективе жизни и работы в деревне. «Всё прошло, - говорит Евдокия Филипповна Басова (Лекшмозеро), - Вы вот спрашиваете, а деревенским лучше и не рассказывать: ничего и слышать не хотят. Всё запустошили. Деревня своима руками всё делала. А теперь заездили все поляны, где хлеб собирали». Но очень хочется всем старикам, чтобы вновь жили и работали тут люди, кормились с этой земли,

 

*) – Т. е. надо.

растили детей. Может быть, всему этому будет способствовать осуществляющееся ныне выделение Лекшмозерского отделения совхоза в самостоятельную хозяйственную единицу под управлением Кенозерского Национального парка *.

 

 

*) – С момента выхода в свет книги Г. Н. Мелеховой и В. В. Носова и по 2010 г. динамика состояния хозяйствующих субъектов в Лекшмозерье выглядит следующим образом. Вскоре после распада Советского Союза исчез и совхоз «Печниковский», а вместе с ним и его Лекшмозерское отделение. Какое-то, весьма непродолжительное время наследием Лекшмозерского отделения совхоза пытался управлять Кенозерский Национальный парк, но безуспешно. Имущество бывшего Отделения, включая технику, помещения и инвентарь, частично отошло Национальному Парку, частично образованному на  развалинах совхоза Сельскохозяйственному предприятию (СХП) «Лекшмозерское», частично местным жителям, а многое было попросту брошено или разворовано. СХП «Лекшмозерское» так и не смогло наладить хоть сколько-нибудь удовлетворительного сельскохозяйственного производства, его деятельность свелась лишь к перепродаже более крупным покупателям, в том числе и из других регионов, скупаемых у местного населения даров леса (в основном, ягоды и грибы), но и она была столь малоприбыльной, что само СХП в начале века прекратило своё существование. Коровы бывшего совхозного стада были отчасти выкуплены местными жителями, отчасти пущены на мясо. Один из двух коровников сгорел в результате неосторожного обращения с огнем заночевавших в нём туристов, второй наполовину разобран и приспособлен под конюшню Национального парка. Таким образом, как это ни покажется чудовищным, Лекшмозерье, как и многие другие сельские регионы России, de fakto перестало быть поставщиком товарной сельскохозяйственной продукции народному хозяйству страны. Сельскохозяйственное производство, как земледельческое, так и скотоводческое, замкнуто лишь в рамках личных подсобных хозяйств, работающих почти исключительно на внутреннее потребление их владельцев, а не на рынок.

В селе Лекшмозеро действуют: Каргопольское отделение (сектор) Кенозерского Национального парка (самое крупное предприятие по числу работающих), Лекшмозерская основная школа (обучение с 1-го по 9-й класс, примерно 30 учащихся), четыре магазина (один Каргопольского РАЙПО и три частных предпринимателей), кафе-бар, почтовое отделение, православная община, два пилоцеха (пилорамы, один Национального парка и один частного предпринимателя).

Лекшмозеро перестало быть и административным центром, ныне сельская администрация населённых пунктов Пудожского тракта размещается в с. Печниково (несколько дней в неделю функционирует Лекшмозерское отделение, где присутствуют два чиновника).

Несмотря на обилие негативных факторов, Лекшмозерье на фоне умирающей русской деревни выглядит относительно сносно. Динамично развивающийся Национальный парк, его гостиницы и визит-центры, реставрационная и природоохранная программы, действовавший до 2009 г. детский экологический лагерь на Масельге, посещаемые богослужения в храмах на Масельге и в Лекшмозере, рост внимания к идеям возрождения Макарьевского и Кирилло-Челмогорского монастырей и уже некоторые практические шаги в этом направлении, оживлённое туристическое паломничество в летний период, бойкая торговля в магазинах, всё это и многое другое позволяет с осторожным оптимизмом утверждать, что у этого старинного края с богатыми традициями есть и большое будущее. (Прим. публикаторов в Интернете).    

 

 

 

 

ТРАДИЦИОННЫЕ ПРОМЫСЛЫ И РЕМЁСЛА

 

«Деревня своима руками всё делала».

Евдокия Филипповна Басова, Лекшмозеро.

 

 

Для преобладающего большинства хозяйств основной, определяющей уровень достатка семьи была сельскохозяйственная деятельность. Но помимо неё крестьяне занимались ловлей рыбы, охотой, сбором грибов и ягод, изготовлением самых различных нужных в хозяйстве и в жизни изделий: одежды, обуви, посуды, бытовой утвари, сельскохозяйственного инвентаря и инструментов. Сами они и рубили дома, делали мебель, клали печи, сооружали мельницы. «Деревня без города проживёт, - размышлял Василий Макарович Солодягин (по-деревенски Рыбин, 1923 г. р., Масельга), мастеря берестяную коробку – «рубушу», чтобы донести до дома случайно найденные в лесу грибы. – Что нужно человеку? В поле – хлеб. В реке – рыба. В лесу – ягоды. Одежда своя. Материал для строительства свой. И руки свои – всё могут сделать. Ну, электричества нет, керосина нет – так без этого можно прожить. Вот книг, правда, тоже нет… А так деревня всем может себя обеспечить. Вот город без деревни не проживёт». Все эти разнообразные занятия составляли весьма развитую в Лекшмозерье ремесленно-торговую отрасль, тесно связанную с окружающими деревни озёрами, лесами и другими природными угодьями и богатствами.

Продукты промыслов и ремёсел вносили весомую часть в рацион питания крестьян, обеспечивали всем необходимым в жизни, являлись существенным подспорьем семейному бюджету. При этом изделия ремесла использовались внутри крестьянской семьи, изготавливались для себя; изделия промысла шли в обмен либо на продажу.

Часть хозяйственных работ вытекала из основной деятельности крестьян и была связана с производством, переработкой, перевозкой продуктов земледелия и животноводства: работа на мельницах и в кузницах, пастушество, получение смолы и дёгтя. Ими занимались отдельные крестьяне, и, как правило, эти виды работ выделялись в промыслы. И хотя чаще всего промысел оставался дополнительным к основным хозяйственным занятиям, всё же немало случаев, когда он становился главным источником существования крестьянина и его семьи.

 

 

РЫБНЫЙ ПРОМЫСЕЛ

 

«Рыба была быт, питание, жизнь».

Василий Дмитриевич Первушин, Гужово.

 

Лекшмозерье составляет часть Поонежского озёрного края, поэтому его главнейшим промыслом искони был рыбный.

Рыболовство – это основное, помимо земледелия, занятие здесь и летом, и зимой. Рыбу ловили все: мужчины, женщины и дети. Анастасия Николаевна Пономарёва (Лекшмозеро) хвалилась, что она прекрасный рыболов: могла за два часа наловить 20 килограммов рыбы. Ольга Ивановна Третьякова (Лекшмозеро) также вспоминает, что в составе артели ловила рыбу на озере. Впрочем, рассказывают, что рыбы было столько, что в каждом, даже отдельном, не соединённом с другими озере любой мальчонка за десять минут мог наловить на уху. Ещё больше было рыбы в озёрах, соединённых друг с другом протоками. Некоторые из них были мелководными, куда рыба приходила лишь летом, а зимой уходила в глубины. Но рыбаки знали, где, когда и какая рыба жила.

В Лекшмозере, по сведениям А. Н. Пономарёвой (Лекшмозеро) и В. Д. Первушина (Гужово), водятся: ряпушка (из мелких сиговых пород), рипус (крупная сиговая рыба; по другому произношению – ряпус), лещ, окунь, щука, налим, сиг, ёрш, сорога (плотва). В озере Вильно Вячеслав Тимофеевич Третьяков (Вильно) указывает ещё хариуса и сёмгу; по поводу последней В. Д. Первушин (Гужово) замечает, что он водится на порогах и водопадах и здесь жить не может. В Масельгском озере водились: корюшка, рипус, сорога, налим, лещ, окунь, сиг, судак, язь. В болотцах при трёх маленьких Коломенских озёрках за дальним склоном Хижгоры водились караси, но гужовцы туда не ходили, так как это считалось далеко; там рыбачили в основном масельгцы.

Ряпуса ловили на лудах (в прорубях) «удами» - удочками, а остальную рыбу – с берега. Для ловли рыбы помимо удочек использовались разнообразные рыболовные снасти: сети, невод, мутник.

Сети, по-здешнему «сетки», ставились в определённых местах на некоторое время. Территория, охваченная сетями, имела своё название: «тоня»; также называли и один улов. Классификацию карасей по величине, которая существовала у рыбаков, в зависимости от размера ячейки сети, используемой для их лова, пересказывает Вилорий Васильевич Солодягин (1947 г. р., Масельга):

- сеголеток – карась, родившийся в это лето; такую рыбёшку не ловили;

- вагаль, или вагалёк – весом до 100 г., в ячейку сети для лова входит один палец, это сеть с размером ячеи 10 мм. – «десятка» - или чуть больше;

- сетной – весом 100-200 г., в ячейку сетки входят два пальца;

- калёжный – весом до 500 г., в ячейку сетки входят три пальца, размер ячеи 40-50 мм, сеть также называют калёжной;

- перемётный – весом свыше 500 г, в ячейку сети входит кисть руки, размер ячеи свыше 50 мм; в такую сеть попадают отдельные особи, это уже – крупная, отборная рыба.

Только что родившуюся рыбёшку длиной 1-2 см называли «иголочками»; летом ими были испещрены все берега.

Описания рыболовных снастей приводятся со слов Василия Дмитриевича Первушина (Гужово).

Невод – вид сетей определённой формы (рис. 11), типа трала, но поменьше, с ручной тягой или вытягиваемый с помощью лошади. Неводом пользовались артельно, в том числе и для подлёдного лова. Для этого предварительно пешнями пробивали во льду «дырки» - «дырили лёд», по выражению Марии Степановны Пономарёвой (Лекшмозеро); саму же прорубь называют здесь «матицей». Для вытягивания невода применялись зимой по льду лошади, летом – лодки.

Мутник – разновидность невода, предназначенная для ловли рыбы на дне водоёма. Мутник – малой высоты и размер ячеек у него меньше, им пользовались осенью, в самую неблагоприятную, даже штормовую, погоду. Мутником ловили окуньков и ершей, предназначенных для сушки. «В осеннем лове, в прохладную погоду, своя прелесть: рыба в течение всего дня не портится в лодке», - рассказывает Василий Дмитриевич.

Упоминаются здесь и так называемые «морды» - плетёные из прутьев корзинки, помещаемые в ручейках; в них рыба заходила, как говорит Василий Дмитриевич, «добровольно по неволе». Эти ловушки для рыб имеют коническую форму и представляют собой каркас из нескольких обручей, иногда незамкнутых, соединённых продольными прутьями, сомкнутыми на вершине конуса; иногда продольные прутья отсутствуют; на каркас крепилась или в него вплеталась верёвочная сеть. Несколько таких «морд» найдено в брошенных домах деревни Гужово. Впрочем, как говорят, они мало использовались в этих краях.

В Лекшмозере помнят и о ночном лучении рыбы острогами, при этом для освещения воды использовались так называемые «козы». Козы и остроги ещё сохраняются в некоторых домах. Татьяна Александровна Подгорних (Лекшмозеро) сообщает и о таком способе ловли рыбы: «с колотушками по льду ходили на минков». Пока осталось неясным, использовались колотушки для пугания рыбы (чтобы загнать её в сеть) или для глушения с последующей ловлей руками.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 11. Невод.

 

Рыболовство – исконный артельный промысел. Рыболовные артели существовали и в Лекшмозере, и в Гужове, и в Думине. Артель создавалась на время лова, по мере надобности; в неё входили представители семей, пожелавших участвовать в лове рыбы, обычно мужчины, но бывали, особенно часто в колхозные времена, и женщины. Собиралась сходка, на которой распределялись обязанности участников, изготавливался большой невод либо мутник в зависимости от времени года. Наловленная рыба делилась поровну между участниками с помощью какой-нибудь мерки.

Руководство ловлей осуществлял определённый человек, хорошо знавший на дне каждый камень и «зацепу» и умевший провести невод между подводными опасными местами, не порвав его. Как правило, таких людей было один-два на деревню. «Старец» старался передать свои знания и опыт более молодому, готовя себе замену.

Особенно много  об артельной ловле рыбы помнят в Лекшмозере. Ведь когда-то это село славилось рыболовецкими артелями, использовавшими огромные неводы. Г. И. Куликовский (1), описывая в конце прошлого века артельный труд и быт олонецких крестьян, во многом опирался на рыбаков-лекшмозёров и особо упоминал лекшмозерские рыболовные артели. И ныне в Лекшмозере об этом рассказывают Анастасия Николаевна Пономарёва,  Мария Степановна Пономарёва, Татьяна Александровна Подгорних, Анастасия Ивановна Макарова, Ольга Ивановна Третьякова. Каждое хозяйство, участвовавшее в ловле, предоставляло небольшую сплетённую сеть, затем из них сшивался один общий невод, имевший два крыла по 200 метров и сетчатый мешок «препон», куда и попадала рыба. «Все плели, потом сшивали, у каждого был свой пай. Было два невода: малый и большой», - вспоминает Мария Степановна Пономарёва. О том же рассказывает и Татьяна Александровна Подгорних: «До  колхоза всяк сам работал. Каждый сам, каждая семья невод свяжет, а потом сошьют куски, сложат в один. Старшего выбирали. Рыбу потом делили: вот тебе норма, тебе норма». Об артельной ловле рыбы помнят и на другом берегу Лекшмозера, в Труфанове. Вот рассказ Евдокии Никифоровны Казариновой (Труфаново): «Эх, попешила я проруби. Матица – большая прорубь. Делают две матицы. Меж ними жердь гонят. Пешеник идёт, дырки делает, а жердяник гонит жердь вилами от проруби к проруби. Жердь длиной двадцать шагов, на таком расстоянии и делают дырки. За жердью – сетка. Тянут. На одной стороне человек десять, и на другой. На валек верёвку наматывают. Тут укладывают тукачи. Один верхню укладывает, другой нижнюю. Третий стоит, укладывает полотно. Тут прутья, там камни, а в середине – полотно. Один раз попало: 360 пудов сдали в Каргополь, а что сами взяли… За одну тоню. Большинство – сорога, а и сиг, щука попадала».

Один улов мог составлять, по словам Анастасии Николаевны Пономарёвой, от 300 до 700 пудов (5 – 11 т). Это – гора рыбы выше дома, ею заполняли целое гумно.

Неводом ловили, как правило, ряпуса и сорогу.

Рыболовные артели просуществовали до 50-х годов, когда умерли, уехали или отошли от дел опытные старики, и некому стало осуществлять руководство ловлей.

Хотя в тяжёлые времена ловлей рыбы – и самостоятельной, и в составе артели – в Лекшмозерье занимались и женщины, всё-таки, в основном, это было мужское занятие. Как замечает Вилорий Васильевич Солодягин (Масельга), в отличие от Кенозерья, женское рыболовство не было типично для здешних мест. Там, даже при наличии мужчин в семье, в рыболовных артелях было больше женщин. Василий Дмитриевич Первушин (Гужово) рассказывает о своей родственнице из Порженского Анне Григорьевне Курминой, ныне умершей, активно участвовавшей в артели и руководившей ею. От мужчин она требовала исполнительности, а на рыбалку их не брала вовсе. Интереснейший ритуал, предваряющий рыбную ловлю у женской артели в Кенозерье, описывает Василий Дмитриевич: чтоб была удача, невод раскрывают и через него пропускают мужчину.

Существовали и семейные артели: Макар Андреевич Солодягин из Масельги (по-деревенски Рыбин) ловил рыбу семьёй. У него был маленький неводок – парный, для двоих, им он пользовался вдвоём с женой. Макар Андреевич не занимался земледелием («не пользовался землёй», как говорят здесь), и рыболовство было одним из основных средств существования его семьи, особенно летом. Макар Андреевич был прекрасным рыболовом, и, судя по его деревенской фамилии, рыболовство было его наследственным занятием.

Рыба спасала жителей Лекшмозерья и в колхозное время, и в войну, и в послевоенное лихолетье. Рыбу они выменивали в Лядинах, Печникове и Ошевенске на хлеб, муку, сухари, масло. В Труфаново за рыбой приезжали сами лядинцы. Существовала и рыбная торговля. Василий Яковлевич Патракеев (Масельга) вспоминает, что после войны он ездил с отцом на Макарье торговать рыбой. Много рыбы продавал Макар Андреевич Солодягин; у него были постоянные покупатели в Ошевенске, которые сами приезжали за рыбой. Раз в неделю, по понедельникам, возили рыбу в Каргополь.

Примечательный обычай покупки рыбы при зимнем подлёдном лове описывает Василий Дмитриевич: когда озеро замерзало, в Гужово приезжали покупатели из Ошевенска и приобретали рыбу в воде, при закладывании тони, когда улов ещё не известен, т. е. наугад. Бывало, и не раз, что вес вытащенной рыбы в три-четыре раза превышал предполагаемый и оплаченный улов. Вспоминают, что кому-то не хватило привезённых подвод, чтобы погрузить всю рыбу, и пришлось занимать их у местных жителей. Однако бывали случаи, когда покупатель возвращался «с пустой коробочкой»: невод за что-то цеплялся, рвался, и вся рыба уходила.

На таких рыбалках всех охватывал азарт, царило весёлое оживление. Рассказывая об этом, Василий Дмитриевич замечает, что «подобное можно найти у Пушкина в «Истории Пугачёва», в описании ловли рыбы». И действительно, в примечании 7 к первой главе (2) А. С. Пушкин приводит описание различных видов рыбной ловли на Урале. В одном из них, зимнем багренье – хотя это лов не сетями, а баграми, каждым рыбаком в своей проруби – царят те же оживление и нетерпение; это тоже соревнование не только в умении и ловкости, но и в удачливости.

Василий Дмитриевич замечает, что торговли рыбой было не так много, больше обмена. В Чёрном озере (Думино) и Долгом озере (деревни Ожегово, Херново, Наволок, Курмино) и вовсе ловили немного рыбы. (Любопытно, что, например, сами думинцы говорят, что рыбы у них было много.) Особенно же рыбным считалось озеро Вильно.

Летом часть рыбы сушили, и такую рыбу независимо от вида называют «сущиком», «сушчиком» или «суштиком». Самые ценные для сушки – осенние окуни и ерши, так как в это время года они весьма упитанные. Также сушат сорожку (плотву). А слишком мясистая рыба, например, сиг, щука, для сушки не годится.

Велась заготовка рыбы и в колхозах: крестьяне ловили её также артелями, хотя уже без лошадей, которые все были обобществлены. Об этом рассказывает Михаил Филиппович Боголепов (Труфаново): «Летом – сенокос. Забирают стариков, а я – бригадир. На тридцать человек рыбы налавливал. Весь день в воде, мокрый. Ведь если от тресты *  вывезешь, то полный воз рыбы, а не выскочишь – пригоршня рыбы. Если б ещё одну тоню вытянул, а то целый день». Из документов, найденных на чердаке дома Ушаковых-Первушиных (Гужово), следует, что в 1933-34 гг. один трудодень начислялся за лов 12 кг или сушку 64 кг рыбы. Мария Михайловна Беляева (Гужово) вспоминает, что девочкой она ездила с подводами сдавать колхозную рыбу в Каргополь на склад, размещавшийся в одной из церквей.

С рыболовством тесно связано и так же распространено было плетение сетей. Сети плели с помощью особой прялки и шуйки – «рыбацкого челнока», как говорит Василий Яковлевич Патракеев (Масельга). Существовало даже особое выражение: «быстрый, как шуйка». Прялка для плетения сетей найдена в Гужове. Василий Дмитриевич Первушин говорит, что он при плетении использует челнок и камень, величина которого размер ячеи сети. Плести или «вязать» сети умел каждый мальчик; для него это было столь же обычно, как для девочки прясть. Плели сети и женщины, и дети, но всё же чаще – мужчины. На сети шёл самый чистый лён, нить по толщине не отличалась от нынешней катушечной. Иногда плетение сетей превращалось в промысел; при этом какой-то хозяин принимал заказы на их изготовление. Бывало оно и отхожим промыслом: по сообщению Вилория Васильевича Солодягина, в Гужово и Масельгу приходил плести сети «Митя Косой с Колодозера». Плетут сети и ныне, например, Михаил Филиппович Боголепов из Труфанова.

После рыбной ловли сети сушили на «грядках», т. е. на специальных жердях, у печи. Для длительного хранения они должны продымиться, так как дым обладал дезинфицирующими свойствами. Вот как об этом рассказывает

 

*) – Т. е. от камыша.

Антонина Георгиевна Телепнёва (фамилия девичья, 1936 г. р., Труфаново): «На грядках сушили сети. Сети должны продымиться, чтоб никто их не съел. Их надо продымить, чтоб они не гнили. Сейчас сети специально носят в баню прокоптить». Необходимостью обработки сетей дымом Антонина Георгиевна даже объясняет, почему строили «рудные», т. е. с печами, топящимися по-чёрному, дома.

К сетям крепились рыболовные грузики, которыми обычно служили камни, оплетённые берестой. С одной стороны грузика выплеталось ушко для продевания верёвки, она и крепила его к сетям. Простейшие поплавки к сетям изготавливались из берестяных полос, которые на несколько минут кидали в кипяток либо подносили к огню. Под действием высокой температуры береста скручивалась в плотную трубочку и склеивалась. Более сложные поплавки также готовили из бересты, но плетением.

 

 

ЛЕСНЫЕ ПРОМЫСЛЫ

 

 

Вся жизнь северного крестьянина была связана с лесом. В лесу разрабатывались новые участки для земледелия, пасся скот, лес давал материал для строительства дома, пищу, одежду, посуду. Важнейший из промыслов, связанных с лесом, - заготовка леса.

Лесозаготовками в широких масштабах занималось государство. В Лекшмозерье они велись в районах Макарья и Орлова. У Макарья, как сообщает Евдокия Филипповна Басова (Лекшмозеро), заготовки велись на «Масельгских ростанях» - месте соединения дорог на Макарье из Масельги, Лекшмозера, Орлова; место это находится примерно в 8 километрах от д. Ожегово. На лесозаготовки крестьяне ездили в свободное от земледелия время для приработка, чтобы затем приобрести дочери или сыну красивую, как правило фабричную, вещь. Иначе говоря, для крестьян Лекшмозерья заготовка леса была одним из видов отходничества. В колхозное время лесозаготовки и лесосплав (или кошелевание) приняли в Лекшмозерье крайне уродливые формы и размеры: к тяжёлым мужским работам привлекались девушки, начиная с 15-16 лет, беременные женщины, молодые матери (даже от грудных детей), одинокие вдовы, которые были главами семейств и самостоятельно вели свои хозяйства. Такое привлечение на лесозаготовки велось по нарядам в течение многих лет подряд, что совершенно «обескровливало» и самих женщин, и крестьянские хозяйства. Принудительный сбор людей на работы в лес начался, видимо, ещё в доколхозное время; по крайней мере, во второй половине 20-х гг. он уже существовал. Всё это совершенно вытеснило из памяти жителей тот лесозаготовительный промысел, который бытовал здесь до этого, и выделить его черты, характер, объёмы очень сложно.

Заготовки небольших объёмов леса – на одну постройку – велись крестьянами по мере надобности. В этих заготовках участвовали либо мужчины хозяйства, решившего строиться, либо, если объявлялись помочи или строилось общественное сооружение (церковь, мельница), мастеровые мужики деревни. Как правило, лес заготавливался (рубился) осенью, а вывозился зимой, по льду.

О заготовке леса сообщает Борис Фёдорович Борзоногов (по-деревенски Силихин, 1934 г. р., Гужово): «На постройку домов лес возили зимой на лошадях. Дрова тоже старались запасать зимой и весной по насту, который в те годы был очень крепкий и выдерживал лошадей. Иногда  берёзу на дрова возили на лодках или плавили по озеру на плотах, буксировавшихся лодкой». Никаких ограничений на заготовки леса в Лекшмозерье незаметно. Михаил Филиппович Боголепов (Труфаново) так и говорит: «Ограничений не было. Лесу было много – сколько хочешь. Один раз нарубили лесу. С отцом вывозили. Был у нас выращен конь, шесть лет. Так он его в корень запряг и как ногтем взял – испортил коня. Так лес и остался в лесу».

Важное значение имели также охота и звероловство. Зверья в лесу было много, так что крестьянам порой приходилось оставлять артели для отстрела хищников.

Практически каждый мужчина в деревне занимался охотой: из леса приносили птицу – уток, косачей (тетеревов), рябчиков, глухарей, куропаток – и зверя, особенно пушного – белку, хорьков, горностая, куницу, зайца, лисицу, волка, росомаху (сведения Василия Дмитриевича Первушина, Гужово). Особенно много было боровой птицы, так как она питалась зерном, которое находила в лесу на порубках, пожнях. Лосей было мало, и их оберегали. Кабанов не было.

На охоту ходили не в одиночку, а вдвоём-втроём. «Уходил на два-три дня с товарищем», - вспоминает о своём муже Анастасия Николаевна Пономарёва (Лекшмозеро). На охоте использовали самодельные широкие лыжи. Говорят, что перед колхозами сохранялась ещё традиционная охотничья одежда.

Особое отношение было у охотников к медведю: его иногда убивали, особенно когда он начинал часто задирать коров, но мяса в пищу не употребляли, используя лишь шкуру и жир. Мясом медведей промышляли только приезжие. Слова «медведь» охотники избегали, называя его «мишкой». Охота на медведя велась из особого укрытия – «лабаза», устраивавшегося, чтобы медведь не чуял человека, на сосне, на пути к его любимому лакомству – овсу. Оттуда и стреляли. Такая традиция охоты на медведя сохранилась в Лекшмозере и поныне. О другом способе охоты на медведя рассказывает Михаил Филиппович Боголепов (Труфаново): «После войны охотился, куниц сдавал. Медведей сколько убил… Петлю ставил. Он попадёт в петлю, а охотник придёт и убьёт. За медведя премию давали, а не запрещали».

Охотники заготавливали пушнину и мясо зверя и для продажи: в Каргополе на ярмарках, разворачивавшихся до колхозов по понедельникам, обменивали их на хлеб и муку. После коллективизации значение охоты даже усилилось, т. к. деньги добыть тогда можно было только охотой. В колхозное время осуществлялась сдача пушнины: шкура лисицы стоила 80 руб., волка – 300, чуть дешевле была шкура медведя (свидетельство Лидии Николаевны Горюновой, в девичестве – Басовой, 1911 г. р., Ожегово). За сданные шкуры охотникам  выдавали и сапоги, и мануфактуру.

Кроме охоты, занимались крестьяне и звероловством, о чём свидетельствуют найденные в Гужове капканы на некрупного зверя. Интересно, что, помимо традиционных для Севера видов охоты и звероловства, в Лекшмозере существовал также и отлов кротов, из шкур которых шили шубы. Как рассказывает Лидия Николаевна, кротовая шкурка стоила 10 руб., за эти шкурки выдавали также муку.

Среди охотников-промысловиков называют в Масельге Якова Патракеева (отца Василия Яковлевича, сведения Алексея Александровича Ушакова). Василий Яковлевич сохраняет принадлежавший отцу коровий рог, в котором охотники носили порох. Охотой промышляли и наглимозёрские братья-хуторяне Антон и Михаил, а также их племянник, сын лекшмозёрского священника о. Николая (сведения Василия Дмитриевича Первушина).

Необходимо отметить, что существовали строгие правила охоты, которые, по словам Василия Дмитриевича Первушина (Гужово), неукоснительно соблюдались и взрослыми, и подростками. Так, стрелять дичь можно было только в определённое время (скажем, после паводка и осенью), а подстреливший птицу или зверя в неурочное время вынужден был скрываться, хитрить, и, как правило, подвергался наказанию. Дед же Василия Дмитриевича, Фёдор Макарович, был человеком строгих правил и вообще запрещал внуку охотиться, т. к. считал это убийством, грехом.

Ныне охотники-промысловики, сдающие дичь государству, живут в Думине (Михаил Тимофеевич Константинов), Ожегове (Алексей Петрович Басов), а также в Лекшмозере.

 

 

*   *   *

 

 

Поздним, послевоенного времени промыслом является связанный также с лесом сбор сока сосны – смолы или, как здесь говорят, «серы», «серки». Занимающихся этим промыслом называют серогонами. Выгон серы состоит в том, что на стволе сосны делается несколько параллельных V-образных надрезов, по которым выделяющийся сок стекает в подвешенную к стволу дерева посуду. Этот сбор смолы иначе называют «подсочкой».

Начиная с 60-х гг. выгоном серы по государственным заказам занимались не лекшмозёры, а выходцы из иных краёв. Собранная смола используется в химическом производстве. Поставленный на промышленную основу, выгон серы наносит огромный, непоправимый ущерб лесу, т. к. лишённое соков дерево обречено на медленное умирание, длящееся несколько лет. «Сейчас химики лес испортили. Раньше подсочки не было. Смолу добывали из смолья», - рассказывает Михаил Филиппович Боголепов (Труфаново). А современные сборщики в целях ускорения сокодвижения в надрез вводят какие-то химические вещества, что ещё больше обессиливает дерево, ускоряя его гибель. Этих сборщиков и зовут «химиками». Множество сосен в лесах по дороге на Наглимозеро и Макарий несут ныне на своих стволах роковую мету гибели.

Правда, сейчас серогоны и химики  переведены из Лекшмозерья в другой район, оставив после себя не только загубленные деревья, но и лес, захламлённый горами мусора из синтетических стаканчиков, целлофановых пакетов, консервных банок, битого стекла и зловонных пластмассовых бочек…

 

 

*   *   *

 

 

С лесом также связан сбор грибов и ягод, который распространён и поныне.

Грибные вкусы местных жителей обычные, за исключением лисичек, которые считаются несъедобными. Есть, правда, и другие особенности, связанные с грибами: так, сыроежки здесь не собирают, а «ломают». «Поди, девка, грибов-то наломай!», - говорит Анастасия Николаевна Пономарёва (Лекшмозеро). Когда-то бывшие столь знаменитыми в Каргополье рыжики здесь не росли. За рыжиками отправлялись в Лядины или Печниково, при этом, как рассказывают, их нащупывали во мху ногами.

Из лесных ягод особенно любят чернику, малину, морошку, бруснику и заготавливают их впрок. Раньше много собирали и земляники, за которой сейчас уже специально не ходят. Было её значительно больше, чем теперь, склоны гор у полян и покосов* были просто красные от ягод; много росло земляники и на недавно заброшенных делянках. Росли и другие, ныне почти исчезнувшие ягоды: куманика – нежной расцветки, похожая на землянику, и свинура – яркая, чёрная, мельче черники ягода с особым привкусом. Свинура росла на песчаных местах и встречалась раньше на Хижгоре у Масельги со стороны дороги на Лекшмозеро.

Несмотря на ежегодный сбор грибов и ягод впрок, свидетельств, что они заготавливались для продажи, нет. Лишь вспоминают, что в 40-е годы по деревням ходил скупщик грибов.

 

*) – Нерасшифрованное слово для обозначения склонов гор – «летишки» или «летшики».

 

 

 

 

 

СМОЛОДЕГТЯРНЫЙ ПРОМЫСЕЛ

 

 

С лесом было также тесно связано получение смолы и дёгтя. Потребность в смоле и дёгте была большая, их использовали для смазки лодок, телег, оборудования на мельнице, а также обуви. «Едешь в Каргополь – берёшь ведро смазки, - поясняет Иван Михайлович Третьяков (Масельга), - до Лядин доедешь – уже надо смазывать, иначе оси потеряешь». Интересно, что по дегтярному и смолокуренному производству Каргопольский уезд в ХІХ в. занимал первое место в Олонецкой губернии (3).

И смолу, и дёготь получали методом перегонки в одном и том же аппарате, состоящем из бочки с воронкообразной крышкой и сборного резервуара, соединённых трубами для стекания выгоняемой жидкости. Сырьём служило так называемое «смольё»: бруски сосны для получения смолы или берёзовой коры (бересты) – для дёгтя. Бочку плотно набивали смольём, закрывали воронкой, переворачивали вверх дном и вкапывали в землю так, что в земле находилась воронка; также в землю закапывались трубы и резервуар (рис. 12). Бочку обмазывали глиной и долго нагревали, поддерживая вокруг неё огонь, «дымили бочку, обкуривали», - говорит Иван Михайлович. Так как каменного угля в этих краях нет, то для достижения более высокой температуры и её поддержания в течение длительного времени из дров заранее и особым образом готовили угли: как рассказывает Иван Михайлович, дрова закапывали в яму и поджигали, подводя к ним горячий воздух через воздуховоды, подобные печным. При таком режиме горения из дров получались угли, на которых можно было раскалить железо, что и делалось, например, в кузницах, куда свозили оставшиеся неиспользованными угли. На этих углях и калили содержимое бочки. Образовывалась жидкость, которая по трубе стекала в сборный резервуар. Примерно также рассказывает о получении смолы и дёгтя Анастасия Николаевна Пономарёва (Лекшмозеро): «Гнали смолу из сосны, из берёзы – дёготь. Распилят на куски, а в лесу копали яму. В ней осколки горят, а смола бежит по корыту в бочку».

Смолокурением, наряду с другими видами промыслов, занимались отдельные крестьяне. Так, в Гужове этим промышлял Иван Михайлович Шуйгин, по деревенски Мамонков (сведения Василия Дмитриевича Первушина), он же – мельник и гончар. Зимой он заготавливал смольё, а летом на оборудовании, установленном вблизи мельницы, выгонял смолу. Свои сосуды для перегонки Иван Михайлович перевозил на санях или в лодке ближе к сырью. Гужовцы приобретали у него смолу в обмен на хлеб. Иногда Иван Михайлович ходил в Ошевенск для продажи там продуктов смолокурения.

Дополнительно к своему основному промысловому занятию – работе в кузнице – получением смолы и дёгтя занимались и два брата с Наглимозёрского хутора.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 12. Схема выгонки смолы (дёгтя).

 

Дед по материнской линии Ивана Михайловича Третьякова – Максим Андреевич Ушаков, а также отец Василия Яковлевича Патракеева занимались смолокурением в Масельге. «Дед шорничал, плотничал, инвентарь на нём держался», - вспоминает Иван Михайлович, т. е. и у Максима Андреевича, т. е. и у Максима Андреевича смолокурение было дополнительным к другим занятиям делом. При надобности он становился смолокуром и позже, в колхозное время. Отец Василия Яковлевича, охотник, выгонял смолу лишь для себя и своих знакомых. Оба масельгских смолокура осуществляли выгонку смолы на особом «заводике» или «заводишке» (как говорят Иван Михайлович и Василий Яковлевич), который располагался в километре от деревни, от озера Худое, в направлении Гарей.

Крупное производство смолы и дёгтя велось за д. Вильно. «Там уже настоящий смолокуренный завод – из кирпича выложен», - сообщает Иван Михайлович. Чуть ли не самый большой по всей волости «завод» по производству смолы и дёгтя был в Лёкшмозере у Маринина Михаила Ивановича. Работников он не нанимал, обходился своими силами, но смолы и дёгтя выгонял много – ездил торговать ими в Петрозаводск и Петроград. На вырученные деньги Михаил Иванович построил себе большой «двужирный» дом. Его «предприятие» просуществовало до конца 20-х гг. Помимо Маринина, в Лекшмозере ещё четверо хозяев гнали смолу и дёготь (сведения Анастасии Николаевны Пономарёвой, Лекшмозеро).

 

 

РАБОТА В КУЗНИЦЕ

 

 

Работа в кузнице была тесно связана с сельскохозяйственной деятельностью крестьян; кузнец изготавливал железные части их орудий труда и транспорта, также важнейшим делом кузнеца было подковать лошадь. Василий Дмитриевич Первушин, имея в виду малые деревенские кузницы, так и говорит: «Кузница – чтобы лошадь подковать. Это первая необходимость. Если лошади нет, телеги нет, саней нет, сохи нет – ковать нечего».

В Лекшмозерье кузнечное дело существовало как приработок к основному, сельскохозяйственному труду крестьянина. «Ковка – дело сезонное», - замечает Василий Дмитриевич. Развитие кузнечного промысла сильно сдерживалось дефицитом в этих краях сырья – железных руд. Деревенские кузнецы постоянно испытывали недостаток металла, из-за чего подварить на 1,5 – 2 сантиметра сносившийся сошник превращалось порой в серьёзную проблему. Поэтому крестьяне исключительно бережно относились не только к инвентарю и утвари из металла, но и к старому железному лому, который скупали кузнецы.

В силу пожароопасности кузницы всегда располагались на окраине либо в отдалении от деревни.

Кузница с простейшим оборудованием, не которой выполнялись мелкие работы, имелась в каждой, даже небольшой деревне: в Ожегове (свидетельство Лидии Николаевны Горюновой, Ожегово), в Масельге (свидетельства Алексея Александровича Ушакова, Ивана Михайловича Третьякова, Масельга), в Гужове (свидетельства Василия Дмитриевича Первушина, Марии Михайловны Беляевой и др., Гужово). В Масельге Алексей Александрович Ушаков вспоминает две кузницы: одна располагалась у Синего озера, о ней говорил и Иван Михайлович Третьяков; другая – у Белого озера. В Гужове помнят расположение двух, последовательно сменивших друг друга кузниц. Более ранняя из них, существовавшая с дореволюционных времён, располагалась на месте нынешнего амбара Василия Дмитриевича. Тогда это было пустынное место за пределами деревни, куда он ребёнком бегал играть окалиной. Владельцем этой кузнецы был Алексей Александрович Шуйгин (Горюнов), прозываемый в деревне Олексой. Постаревшему Олексе  некому было передать своё ремесло, так как сын у него умер, и мужской род прервался. Перед колхозами, в конце 20-х – 30-е гг. в деревне действовала другая кузница: на горе вблизи гумен, «по-за деревней». Её владельцем был Иван Матвеевич Сидоров, куда-то уехавший в колхозные годы.

В крупных деревнях кузницы были лучше оснащены и обеспечены сырьём: такова была кузница в Думине, ставшая потом базой для единой колхозной кузницы. В Думине ковал «Ванька – глухонемой»; ныне он, как говорят жители деревни, живёт где-то в Карелии и осень стар. До 30-х гг. была кузница и в Лекшмозере по дороге в Дьяково.

Хорошую кузницу, где выполнялись высокопрофессиональные работы, содержали два брата на хуторе на Наглимозере. Они имели торговые связи с Каргополем, (где видимо, покупали металл) и выполняли любые заказы: ковали топоры, косы, серпы, лемехи, сошники, ножи, долотца, стамески и     т. п.

В брошенных домах в Гужове найдено множество кованых изделий, свидетельствующих о разнообразии бытовавших в крестьянском обиходе предметов кузнечного ремесла. Среди них сельскохозяйственные орудия и их части: лемех, сошник, серп; плотницкие инструменты: топор, молоток, кусачки, циркуль, железка рубанка, а также кузнечные клещи; множество кованых изделий, использовавшихся в быту: замок, скоба, петля и штырь для дверных петель, светец для лучины, багор, ложка-половник, свёрнутая из железного листа в виде ковшика, ручка для ведра, медный таз. Найдены также кованая подкова, «ботало» - колокольчик на шею корове, часть уздечки конской упряжки, острога для лучения рыбы, охотничий капкан на некрупного зверя. До сих пор в некоторых масельгских домах (Алексея Александровича Ушакова, Василия Яковлевича Патракеева и др.) можно видеть кованые рукомойники, чайники, медные ковши – ендовы.

В ранние колхозные годы кузницы ещё работали, но после объединения колхозов в 50-е гг. осталась одна – в Думино, которая и стала обслуживать все деревни. Ныне ни одна из кузниц не существует.

РАБОТА НА МЕЛЬНИЦЕ

 

 

Работа на мельнице завершала годовой круг крестьянского труда по севу, выращиванию, сбору и обработке зерна.

Почти каждая деревня имела свою мельницу, а в некоторых деревнях их было две-три. Все выявленные в округе мельницы были водяными и стояли на реках и ручьях.

Две мельницы существовало в Масельге: одна располагалась в направлении Порженского на ручье, вытекавшем из Белого озера в Синее, другая – в направлении Макарья.

За 3 километра от деревни Вильно стояла виленская мельница, имевшая плотину. О ней сообщает Иван Михайлович Третьяков, чей дед Дмитрий Максимович Третьяков (1888 – 1961) работал там после войны. Позже, когда Дмитрий Максимович ушёл с мельницы, плотину там прорвало.

О трёх мельницах, бывших вблизи с. Лекшмозеро, сообщает Анастасия Николаевна Пономарёва. Одна из них располагалась там, где сейчас пекарня. Другая лекшмозерская мельница стояла на реке Виленка – по дороге на Макарье, километрах в семи от села. Позже там была база серогонов. Возможно, это та же «виленская» мельница, о которой сообщает Иван Михайлович Третьяков. После прекращения работ на мельнице её плотину прорвало, а саму мельницу «избогечило», как говорит Анастасия Ивановна Макарова (Лекшмозеро), т. е. утащило течением. Третья мельница была за 10 километров от села, «в Порогах», на Редручье; о ней сообщают Анастасия Ивановна и Лидия Ивановна Поповы (Лекшмозеро). О коллективном пользовании мельницы рассказывают лекшмозёрки Анастасия Ивановна Макарова и Мария Степановна Пономарёва: «Владели сообща, работали по очереди. Строили и ремонтировали вместе. Нанимали кухара». (Так называли сторожа мельницы.)

Были мельницы и в Думине, и в Ожегове – по дороге на Макарье, на речке Речанка; о них сообщает Евдокия Филипповна Басова (Лекшмозеро). Две мельницы имело Труфаново: одну в самом селе, «на Середском Ручью», т. е. на ручье в д. Середка, а другую на речке Лазёма, после Креста, по дороге на Лекшмозеро (сведения Клавдии Никитичны Телепнёвой, Труфаново). Середская мельница работала от колеса, которое приводилось в движение водой, протекавшей снизу, хотя на ручье была запруда. На Лазёме имелась настоящая плотина, «заплота и розлива», как говорит Клавдия Никитична. Вода на этой мельнице падала на колесо сверху. Лаземская мельница была мощнее; она была заброшена с колхозами.

Была мельница и в деревне Гужово; сведения об организации работ на ней получены от Василия Дмитриевича Первушина (Гужово).

Гужовская мельница исстари размещалась за 4 километра от деревни на реке Похожей, вытекающей из Лёвусозера. Добирались туда либо на лодках по озёрам Масельгскому, Вендизеру, Торусозеру, Левусозеру и протокам между ними, либо на телегах через мост на протоке Старая Мельница. Судя по названию, вполне можно допустить, что когда-то была мельница и на этой протоке, соединяющей Масельгское озеро с Вендизером, но даже дед Василия Дмитриевича не помнил никого, кто бы был там мельником. Василий Дмитриевич высказывает предположение, что эта мельница, если существовала, была, как он говорит, «подошвенной», т. е. использовала энергию свободно протекающего снизу колеса воды, т. к. никаких остатков плотны там не находили.

Мельница на р. Похожей была искусно организованным комплексом с запрудой и отводным каналом. Падающая сверху за счёт созданного перепада высот вода, подводимая по двум отдельным желобам, приводила в движение два колеса. Вращение большего из них передавалось жернову, используемому собственно для размола зерна в муку. Второе колесо приводило в движение восемь пестов в толчее, которые использовались для отбивания шелухи от зёрен, например ячменя.

Существующие остатки сруба и мельничных механизмов относятся к 1927-29 гг., когда после пожара мельница была заново отстроена и оборудована. При этом сруб был перевезён из Гужова, и все механизмы – колёса, жернова, валы – также изготовлены самими мужиками, причём всё было так прилажено друг к другу, что при работе не было слышно никакого стука, лишь шум воды. О гужовской мельнице рассказывает Лидия Ивановна Попова (Лекшмозеро): «Мельница сгорела в мелкоснежье. На телегах не уехать, дак на санях. Помню, что запрягала да мужиков возила на пожар. Кто-то увидел – лес-от был не такой. Хороша была мельница. Василий Егорыч *, да батюшка** заводил, да Василий Иваныч***. Жернов – молоть рожь, ячмень. А толчея – чтобы овёс ровгать да жито, да рожь. Бывало, овёс вытолкет до муки, вместе с шелухой. Мало отходов было».

Вообще, деревенская мельница была объектом гордости гужовцев. Многие из них и теперь отмечают, что их мельница была лучшей во всём Лекшмозерье. И действительно, она безукоризненно работала в течение всего года и единственная в округе сохраняла работоспособность зимой, даже в лютые морозы. О её высоком качестве говорит и то, что в начале 70-х гг. уже давно брошенную, но ещё не разрушившуюся, мельницу удалось запустить Василию Макаровичу Солодягину (на холостом ходу). Многое в работе мельницы определялось её очень удачным месторасположением: обширная чаша свободной воды, быстрое течение. К природным условиям добавлялся рукотворный большой перепад высот, а также совершенное водное хозяйство мельницы: все близлежащие озера были соединены между собой в единую систему природными и искусственными протоками. Это обеспечивало хороший напор воды на колёса мельницы независимо ни от случайных перепадов её уровня в реке, ни от времени года. Отмечают, что работающие зимой мельницы были также в Карелии, вблизи Пилусозера, и на р. Кулгомке или, как здесь говорят, Кулме-реке, которая является продолжением реки

*) – Первушин, по-деревенски Ершов.

**) – Иван Яковлевич Первушин, по-деревенски Ершов.

***) – Ушаков, по-деревенски Митькин.

 

 

 

Похожей. Все остальные мельницы останавливались на довольно длительный период. Поэтому на р. Похожую ездили крестьяне со всех окрестных деревень: Масельги, долгозерских деревень, Думина, Лекшмозера и даже довольно далёких Орлова, Труфанова, Макарья и Порженского. Как правило, жители других деревень пользовались гужовской мельницей через посредничество своих родственников и знакомых.

Мельница сооружалась, поддерживалась в рабочем состоянии и содержалась всем миром деревни, общиной; также на содержании общины находился мельник – «помельщик» или, как ещё говорят, «кухар». Существовал особый, строго выполнявшийся график работ на мельнице: каждому хозяйству отводился отдельный день, в который хозяин мог перемалывать в муку зерно как своё, так и своих родственников и знакомых: «В мой день – моя родня», - поясняет Василий Дмитриевич. Маломощные хозяйства пользовались мельницей по полдня. В свой день хозяева должны были содержать мельника, то есть обеспечивать его продовольствием, а также доставлять необходимые для работы мельницы смазочные материалы. Прибывший для помола хозяин мог быть привлечён к мелким ремонтным работам, например, к «ковке жерновов». Вот как об этом виде работ рассказывает Василий Дмитриевич: «Надо подострить жернова, так как они снашиваются. Для этого надо ручником – молоточком с твёрдым калёным остриём – продолбить поверхность жерновов. Это делалось вдвоём с мельником. Главное здесь – жернов поднять и развернуть другой стороной. А ковать – уже легко».

В обязанности мельника входило: принимать мешки с зерном, перемалывать зерно, грузить мешки с мукой в лодку, осуществлять мелкий ремонт и профилактический уход за мельницей (смазку). За свой труд, помимо суточного содержания, мельник получал плату в виде шерсти, мяса, льна и прочих сельскохозяйственных продуктов. Кроме оплаты труда мельника, каждый пользующийся мельницей должен был оплатить особый налог, так называемые «гарсы», как припоминает Василий Дмитриевич, а Василий Яковлевич Патракеев (Масельга) называет этот налог оброком. Для своих пайщиков – жителей своей деревни – вводилась некоторая льгота: этот налог был несколько ниже, чем для всех остальных. Как правило, гарсы уплачивались натурой, чаще всего мукой, хотя допускалась плата деньгами, но они у крестьян не всегда были. Средства, получаемые за счёт гарс, составляли формировавшуюся на мельнице общественную копилку, обязанность следить за которой также возлагалась на мельника. Продукты из этой копилки распределялись потом среди неимущих и малоимущих, деревенской бедноты. Василий Дмитриевич особо отмечает исключительную честность всех известных ему мельников: никаких злоупотреблений, хищений и прочих конфликтов никогда не было.

Предметом особой заботы сельчан была мельничная плотина в период весеннего паводка. Весной мельник должен был внимательно следить за уровнем воды и состоянием запруды. При угрозе размытия он оповещал крестьян деревни, и те ехали на мельницу с подводами, везли балласт, укрепляли запруду, делали всё необходимое для того, чтобы не допустить аварии. В угрозу наводнения к работам привлекались жители Масельги. Василий Яковлевич Патракеев упоминает о совместном – масельгцев и гужовцев – обслуживании мельницы, как он выражается, «по плотницкой части», о чём Василий Дмитриевич не помнит, говорит, что обходились сами.

Мельниками работали жители д. Гужово. Долгое время им был Иван Михайлович Шуйгин (Мамонков), дед Анны Михайловны Шуйиной и Марии Михайловны Беляевой. Его даже прозвали в деревне «вечным мельником». Некоторое время перед колхозами мельником работал его сын Михаил Иванович Шуйгин (Мамонков). Именно при нём мельница сгорела из-за перегрева осей: «поленился смазать», - замечает Василий Дмитриевич. В колхозное время на базе гужовской мельницы организовали мукомольный завод, заведовал которым «вечный мельник» Иван Михайлович Шуйгин. Со слов Василия Макаровича Солодягина (Масельга) известно, что особенно интенсивно работала мельница во время войны: сюда на помол свозили зерно не только из близлежащей округи, но и из довольно отдалённых мест, чуть ли не из самого Каргополя. В 50-е гг. мельница была заброшена, её плотину прорвало весенним паводком, а сама она разрушилась: сруб обвалился, механизмы повредились и рассыпались.

Ныне не сохранилось ни одной из старых мельниц, созданных крестьянами: все существовавшие плотины размыты, а мельничные сооружения разрушены и либо находятся в руинах, либо вообще растащены*.

 

 

ПАСТУШЕСТВО

 

 

Пастушество имело важнейшее для всей деревни значение: от пастухов зависела сохранность и здоровье скота, а значит благополучие каждой крестьянской семьи. Скот пасся в лесу, так как вокруг деревни свободных от пахоты и покосов земель не было, и главной задачей пастуха было сохранить стадо от диких зверей, которых много водилось в лесу. Поэтому и крестьянам, и самому пастуху было присуще совершенно особое отношение к этому занятию, сохранявшему до последнего времени богатую ритуальную и обрядовую сторону.

 

*) – В настоящее время (2009 г.) быв. гужовская мельница на истоке р. Кулгомки из оз. Лёвусозера полностью восстановлена силами Кенозерского национального парка и является действующей! (прим. публикатора Интернета.)

 

Ещё зимой деревня подыскивала себе пастуха. Ходили, «выпрашивались», по выражению Ивана Михайловича Третьякова (Масельга), и сами желающие пастушествовать: «Берёте?». Если ещё нет пастуха, и вызвавшемуся отвечают утвердительно, то обговариваются условия пастьбы: до какого времени, за какое вознаграждение. Как правило, договаривались пасти до Покрова, более длительная пастьба должна была оплачиваться отдельно. Оплата труда пастуха осуществлялась натурой: маслом, хлебом, льном, шерстью, мясом. Помимо этих продуктов, выдаваемых пастуху по завершении дела, т. е. осенью, в течение всего лета он был на полном содержании деревни: его кормили (завтрак, ужин, что-нибудь с собой на обед), одевали, обували (например, снабжали свежими портянками). При этом пастух мог позволить себе некоторую привередливость в еде. Рассказывают, что однажды, когда ему не понравилось качество колобков одной хозяйки, он, загоняя вечером её корову, надел колобки ей на рога. За каждую корову, отводимую в стадо, семья должна была содержать пастуха один день. Василий Дмитриевич Первушин так и говорит: «Сколько коров ходит в стадо, столько дней он живёт в этой семье». Также каждая хозяйка обязательно должна дать пастуху так называемое «выгонильное» или, как ещё говорят, «кинуть в короб» в день выгона скота. Как правило, это пироги или какая-то другая праздничная выпечка. В колхозах труд пастуха оплачивался трудоднями.

Пастухами бывали как местные жители деревни, так и пришлые, из других мест. В доколхозное время все они были не случайные в пастушестве люди, а, как говорит Иван Михайлович Третьяков, «профессиональные» пастухи. Из местных жителей много пас скот Михаил Иванович Шуйгин (Мамонков, Гужово), отец Марии Михайловны Беляевой. «Он пас хорошо, сохранно, - отзывается о нём Василий Дмитриевич Первушин, - при его пастушестве зверь не потрогал скотины».

О пастухе из Ошевенска, родом из Гужова, пасшем скот с большими потерями, упоминает Иван Михайлович Третьяков. Видимо, о нём же как о «пастухе Иване не из этих мест» вспоминает и Василий Яковлевич Патракеев.

Прекрасными, по отзывам Василия Дмитриевича, пастухами были выходцы с р. Ваги (Архангельская и Вологодская области) – «ваганы», а также с р. Пинеги, пасшие здешний скот десятки лет. Они были потомственными пастухами, у них даже мальчишки лет 10 – 15 прекрасно управлялись со скотом. Им очень доверяли, и их предпочитали всем остальным. Они гарантировали, что ни одно животное не пропадёт. Об их совершенно своеобразных приёмах пастьбы скота ходили легенды. В частности, Василий Дмитриевич рассказывает: «За скотом не ходили, не глядели. Выйдет на гору, три пальца в рот – свистнет, и скот сам возвращается. По сигналу – скот весь дома. И утром – сопровождает лишь за деревню. И без потерь. О нём говорили: у него бабушка, сидя дома, знает, чем он здесь занимается, то есть как бы его всё время видит. Они об этом смело и сами говорили, не таясь».

Помнит Василий Дмитриевич и пастухов из Лекшмозера, в частности пастуха Рогова, при котором дела были очень плохи: «Как из деревни вышли животные, так зверь цапнул». Вспоминает Василий Дмитриевич Первушин и случай, когда медведь «зацепил» сразу всех трёх коров его деда.

Как рассказывают, пастух никак не отвечал за несохранённый им скот: просто с хозяйства, понесшего потерю, снималась соответствующая часть содержания пастуха. Таким образом, потеря скота рассматривалась как несчастный случай, ибо уберечь коров от медведя, если тот идёт на стадо, пастух не в состоянии.

Может быть, именно поэтому у пастухов существовали особые магические заклинания, призванные оберегать животных от зверей – «отпуска». Отпуск у каждого пастуха был записан в тетради или на отдельных листах, тщательно сохранялся (у отца Марии Михайловны Беляевой за божницей) и никому не показывался. Всё-таки Мария Михайловна, девочкой, добиралась до отпуска отца и тайком читала его. Вспоминает оттуда слова: «чтобы животное казалось зверю камнем, кустом». Отпуск передавался по наследству, от отца к сыну. Помимо заклинаний, он, как говорят, содержал перечень ограничений, налагаемых на данного пастуха во время пастьбы. Василий Дмитриевич говорит: «Это как бы негласный договор с какой-то силой». Ограничения были у каждого свои и включали запреты: стричь волосы, бриться, подавать руки даже близким (сообщено   М. М. Беляевой), ругаться, играть с девками (сообщено И. М. Третьяковым), перелезать через забор или, перелезая, ломать жерди (сообщено В. Я. Патракеевым), жить с женой, общаться с духовенством, ходить в церковь (сообщено В. Д. Первушиным). Нарушение наложенных на пастуха ограничений каралось потерей голов скота. Нина Макаровна Смолко передаёт рассказ лекшмозерской жительницы Анастасии Ивановны, у которой в девичестве приятель был пастух: «Однажды, когда он был при стаде, они развозились, что она ему порвала штанину. Вдруг – рёв коров. Смотрят – медведь задрал корову и недотёлку».

Иван Михайлович Третьяков рассказывает: «Полез через забор, жердь сломал -  гнилая попалась – всё, коровы как не бывало». Он вспоминает, что во время войны, мальчиком, вместе с «Сашей Ершовым» пас овец, принадлежавших отдельным хозяевам и находившихся «в общем отпуске», как он выражается, с колхозным стадом, которое пас профессиональный пастух их Ошевенска. Этот пастух допускал много нарушений, в результате чего потерял 18 овец; и у мальчиков не было никакой возможности сохранить поголовье, даже если они угоняли часть стада в другую сторону, потери были очень большие. Иван Михайлович добавляет: «Бабы шумели тогда: зачем отпуск давал, лучше бы так пас».

Н. М. Смолко сообщает, что отпуска пастухам могли давать отдельные старухи – заговорщицы, умеющие отведывать и заговаривать. В частности, она вспоминает: «Тётка Дуня* давала пастухам отпуск».

 

*) – Евдокия или Авдотья Даниловна Софронова из Масельги.

Никаких ограничений ни в быту, ни в жизни, по словам Василия Дмитриевича, не было заметно у пастухов-ваганов: «У них обычный быт: с людьми общались, на праздниках гуляли, участвовали в песнях и плясках».

День выгона скота был значительным праздником в жизни деревни. Выгон скота начинался здесь поздно, в начале июня. О дне выгона объявлялось заранее, и обычно он начинался часов в шесть утра. В Масельге выгоняли скотину  на дорогу в Котручей, в Лекшмозеро. Это был торжественный обряд, сопровождавшийся символическими действиями. Ритуал праздника выгона скота записан от Марии Михайловны Беляевой: «Выгон коров – праздник. Все хозяйки коровушек приготовят: вычистят, вымоют, между ними соревнование – у кого лучше корова. Коровы пляшут. Хозяйки в праздничной одежде, пирогов всяких напекут, несут пастуху, каждая за свою коровушку болеет. На выгоне расстелят скатерти, на них все яства складывают. Каждая корова перешагивает через ремень с бумажкой – отпуском – и гуляет в огороде. Потом пастух обходит выгон и читает отпуск до трёх раз».

После угона коров пастухом хозяйки начинали символическое действо, изображая из себя пасущихся и питающихся травой коров. Об этом рассказывают гужовские сёстры Анастасия Филипповна Пономарёва и Зинаида Филипповна Корнякова (Лекшмозеро): «Выгонят, все несут пироги, в кучу складывают и все угощаются. Потом женщины притворяются: под каждым кустиком поедят, но не присаживаясь, - это чтоб корова не оставалась на ночь в лесу и чтобы сытая приходила».

Имелся у отца Марии Михайловны и такой непременный атрибут пастуха как рожок. Рожок он изготавливал сам из ольхи и бересты. Это была трубочка с дырочками и расширением книзу, обвитая берестой; он играл на ней, беря в рот «язычок» и дуя в него, перебирая пальцами по дырочкам. Такой рожок, правда обломанный, т. к. он был приспособлен под ручку какого-то инструмента, найден на чердаке дома Борзоноговых в Гужове. Игрой на рожке Михаил Иванович созывал стадо утром и вечером. Мария Михайловна вспоминает: «Выйдет на горушку, на рожке поиграет – все коровы поворачивают назад. А утром поиграл на рожке – выгоняй коров. А проспала – догоняй сама».

В колхозное время, особенно после войны, символическое значение пастушества постепенно исчезало, пастухом уже мог быть любой свободный от другой работы, в том числе женщины и дети. Так, некоторое время пасла коров в колхозе в Лекшмозере Анастасия Николаевна Пономарёва; работал пастухом в Масельге отец Василия Яковлевича Патракеева, хотя Василий Яковлевич ни о каких отпусках отца не знает. В Вильно в 1942 году пасла скот бабка Степанида (сведения И. М. Третьякова), сам Иван Михайлович Третьяков мальчиком пас овец.

Современные пастухи, как правило, молодые парни, пасущие коров в Масельге – и прямо в деревне, и там, где когда-то были поля и покосы, - ни о каких отпусках ничего и не слышали.

 

ИЗГОТОВЛЕНИЕ БЫТОВОЙ УТВАРИ ИЗ ДЕРЕВА

 

Огромная часть бытовой утвари изготавливалась с помощью плетения. Для плетения использовались лыко, береста или, как говорят некоторые, «берёста», дранка, лучина, дуб. Повсеместно этим занимались для себя, и до сих пор в крестьянских домах много плетёных вещеё – плетёнок. Были и общепризнанные мастера, чьими услугами пользовались с удовольствием остальные жители деревень. Это Михаил Иванович Шуйгин (Мамонков) из Гужова, Макар Андреевич Солодягин (Рыбин) из Масельги, Василий Дмитриевич Макаров из Орлова, Алексей Степанович Нефёдов из Лекшмозера, Тимофей Федорович Третьяков из Вильно и ряд других. Плетение при необходимости превращалось в отхожий промысел, и некоторые из мастеров в голодные годы ходили по деревням и выполняли заказы хозяев, например, плели корзины. В Лекшмозере вспоминают, что квашни, бочки, ложки делали и на продажу.

Лыко для плетения изготавливают из кожуры вербы, которая имеет здесь особое название – «ердовина». Однако гораздо большее распространение получили изделия из бересты. Бересту вырезают спиралеобразными полосками и снимают со стволов берёз с помощью особого инструмента типа ножа, называемого «котач». Котач изготавливается из кости животного, например, из овечьей ноги. Кость раскалывается, а поверхность скола обрабатывается по конусу; острым концом и поддевают бересту при снятии её со ствола, а также при продёргивании её при плетении. Такой котач, принадлежавший отцу, хранит В. Я. Патракеев (Масельга). Делали котач и из дерева. Заготовленную бересту сматывали в клубок белой стороной наружу.

Почти все плетёные изделия в Лекшмозерье – косого плетения. Иван Михайлович Третьяков из Масельги по этому поводу говорит: «Косое плетение выглядит получше, а плести – так даже легче». Прямое плетение используется только у так называемых «деревянных корзин», выполненных из драни, из лучины (тонкой сосны). Все изделия образуются из двух-трёх слоёв плетения, как правило, трёх, меньше двух слоёв не бывало. «Плетут так, что и вода не выльется», - замечает Иван Михайлович. Помимо бересты для плетения часто использовали луб.

У верхнего края плетёных корзин часто пропускали черёмуховую ветку, которую обвивали также черёмуховой, но более тонкой оплёткой. Образовывался ободок, делавший край более прочным и красивым. У деревянных корзин с прямым плетением под этот черёмуховый ободок подкладывалась ещё полоска из бересты, призванная скрыть возможные при прямом плетении неровности края. Ручка из перевитых прутьев (вицы) привязывалась к корзине также черёмуховой веткой и называлась «поцепкой» или «почепкой», а также «поручкой».

Плетением изготавливали и некоторые оригинальные изделия: например, в одном из брошенных домов в деревне Гужово найдены плетёные ножны для ножа.

Помимо плетёнок в быту широко использовались изделия, сложенные или скрученные из берестяных либо лубяных листов. К таким изделиям относятся коробочки, сложенные из берестяного листа  по определённой выкройке – «рубуши». Чтобы рубуша (рис. 13) не распадалась, более короткие боковые стороны её зашивались нитками или (если под рукой не было иголки с ниткой, например в лесу) закреплялись расщеплённой до середины палочкой. В силу простоты рубушу часто складывали в лесу или на рыбалке, когда надо было срочно положить куда-то ношу. Иногда её делали двуслойной, и тогда из неё не вытекала жидкость, и в ней можно было один раз даже сварить уху, как об этом рассказывает Анастасия Николаевна Пономарёва (Лекшмозеро). В рубушах иногда хранили молоко.

Из берестяных или лубяных листов сворачивали ведёрочки цилиндрической формы, которые назывались туесами или лубками. Место стыка краёв листа прошивалось узкой полосой из того же материала. Дно их изготавливалось из дерева, оплеталось по периметру полосой из бересты или луба и прибивалось гвоздями. Ручка, как и для корзин, делалась из перевитых прутьев черёмухи. Эти ёмкости также сохраняли герметичность, так что молоко, взятое с собой в поле в туеске, в жару для сохранности опускали в воду (свидетельство Василия Дмитриевича Первушина).

О свёрнутых из луба коробочках рассказывают и в Труфанове, называя их «порочками»: «Порочка – круглая коробочка, глубокая, согнутая из луба, сшита. В ней хранили морошку, грибы, муку» (свидетельство Клавдии Никитичны Телепнёвой).

Ёмкости большой вместимости – бочки, кадушки – изготавливались из сосновых досок, стянутых также деревянными обручами. Это – бондарные изделия. Концы обручей зацеплялись друг за друга особым приёмом, образуя прочное замковое соединение.

Использовалась и долблёная утварь, которая изготавливалась из цельного куска дерева с помощью специального топорообразного инструмента с лезвием поперёк рукоятки. Этот инструмент, обычно именуемый «теслом», носит здесь особое название: «кокша» (рис. 14).

Много было и других изготовленных из дерева ёмкостей. Об их использовании для нужд девушки-невесты рассказывает Василий Дмитриевич: «Невесты в коробах хранят платья, платки, казачки, сарафаны, передники, кокошники – приданое. Бывали для этой цели и сундучки – у тех, кто побогаче – окованные, с замочком, с ключиком, хранящимся на ее или у пояса девушки. И украшения – для них ларчики, типа шкатулки, хорошо отделанные, запирающиеся».

Вообще, самые разнообразные части дерева могли использоваться для изготовления бытовой утвари. «Мужики шли по лесу и только и смотрели на деревья, коряги: что в хозяйстве пригодится – какой изгиб, капа», - вспоминает Василий Дмитриевич. Например, капа на берёзе, называемая здесь «волынкой», могла послужить основой для небольшого долблёного ковшика, в котором можно толочь что-нибудь.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 13. Рубуша. Развёртка и общий вид (пунктиром указаны линии сгиба).

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 14. Кокша.

В Лекшмозере изготавливались и использовались следующие виды плетёной и деревянной посуды и других ёмкостей:

1) солонка – берестяной стаканчик косого плетения для соли, изготовленный из тонких и узких полосок;

2) пороховница – берестяная косого плетения или «деревянная» прямого плетения коробка, предназначенная для хранения пороха;

3) порочка – круглый глубокий стаканчик, свёрнутый из луба, для морошки, муки, грибов;

4) лубка – свёрнутое из лубяного листа ведёрочко цилиндрической формы, с ручкой, используемое для переноски и хранения сыпучих продуктов;

5) туесок – свёрнутое из листа бересты маленькое ведёрочко с плотно подогнанной деревянной крышкой и часто с ручкой – «поручкой»; в нём брали с собой в поле молоко, творог, простоквашу (рис. 15);

6) рубуша – сложенная из листа берестяная коробочка для соли, муки, ягод (морошки), иногда в ней хранили молоко; бывала с ручкой;

7) берестяная или лубяная корзина косого плетения как с ручкой, так и без неё, применялась для разных нужд: для хранения продуктов, сбора ягод или грибов (рис. 16);

8) «деревянная» корзина прямого плетения, также с ручкой или без неё, особенно часто использовалась при сборе грибов, ягод, а также рыбы на рыбалке; любая корзина могла называться «бураком»;

9) короб – берестяной косого плетения или свёрнутый из лубяных листов ящик, длиннее и больше корзины, с крышкой, в нём хранили хлеб, который при этом долго не черствел и не плесневел; также короб, часто снабжённый ручкой и замочным запором, брали с собой в дорогу, складывая в него продовольственные запасы; в коробах хранили и одежду, и приданое для девушек;

10) «маленка» - берестяная, очень плотного косого плетения или деревянная бондарная бочка, вмещавшая 40 футов, или один пуд зерна; служила мерой зерна при расчётах;

11) кошель – заплечная берестяная сумка косого плетения с накидывающейся сверху крышкой; использовался для переноски грибов, ягод, рыбы (рис. 17);

12) ларь – большая деревянная кадка из довольно толстых досок для муки, крупы, толокна, зерна, бывал с крышкой, но чаще без неё; в ларь ссыпали не один мешок «хлеба», т. е. зерна;

13) подойник – небольшая деревянная кадка с носиком (рожком) для хранения молока; через носик можно было отлить молоко со дна ёмкости, не взбалтывая сливок, скапливавшихся в верхних слоях (рис. 18);

14) сундук – большой деревянный ящик с крышкой и железными ручками по бокам; служил для хранения одежды;

15) долблёное деревянное корыто продолговатой формы для кормления скота; возможно применение для засолки рыбы (рис. 19);

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 15. Туесок (лубок, лубка).

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 16. Бураки (корзины).

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 17. Кошель.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 18. Подойник.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 19. Корыто.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 20. Лоток.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 21. Кадушка.

16) лоток – долблёный деревянный тазик с двумя боковыми вырезанными из того же, что и таз, куска дерева ручками для ссыпания просеянной муки, а также для сбивания масла (рис. 20);

17) квашня – небольшая деревянная кадка, а также большая кадушка (рис. 21);

18) долблёная деревянная ступа для толчения крупы; чтобы избежать растрескивания дна от ударов песта, на её дно помещался круглый булыжник; ступа использовалась и для стирки белья, при этом бельё также как бы толкли берёзовым изогнутым на конце коромыслом, отчего оно вращалось, как в современных стиральных машинах.

Многие из этих ёмкостей найдены в брошенных домах деревни Гужово.

 

ИЗГОТОВЛЕНИЕ ОБУВИ

 

Плетение лаптей

 

Лапти, «лапотки» были основным видом рабочей и будничной обуви. «Все в лаптях, - вспоминает Ольга Васильевна Ушакова (Лекшмозеро), - легонька обуточка». В лаптях обычно работали в поле. «Боронить поедешь – только держись, лаптей хватало на неделю. Это если глинистая земля. По песочной босиком ходишь», - рассказывает Анна Михайловна Пянтина (Гужово). И Михаил Филиппович Боголепов (Труфаново) подтверждает: «Как перешёл в монастырь*, так больше лапти не плёл: там поля ближе, ближе ходить, так обувь не так рвалась». Летом лапти надевали на босу ногу, «и так не соскакивали», как поясняет Евдокия Никифоровна Казаринова (Труфаново). Она рассказывает, что носили их и зимой, при этом ногу заворачивали в ватные портянки, на которых завязывали «оборы». Очень любовно о лаптях вспоминает Клавдия Никитична Телепнёва (Труфаново): «Мы, бывало, просим: «Батюшка, сплети нам лапти! Сплети нам востроносы!». Дак как сплетёт нам лапти, дак мы все бегали в новых лаптях». А на вопрос, сколько они носятся, она отвечает: «Из какой бересты сплетут. Иные сплетут, дак неделю да три ходишь, а ины – так три дня. В Орлову, помню, схожу, куплю за три рубля – дак мякеньки; дак дойдёшь из Орлова – и всё».

Плетение лаптей было повсеместным, им занимался почти каждый мужчина для нужд своей семьи. Лапти (рис. 22) плели из бересты с использованием косого плетения. Края бересты для них подравнивали ножом. Чтобы они дольше носились, их плели в три, иногда в два слоя. Первый слой называли заплетным, второй – виростью (отсюда и выражение «вираешь лапоть», означавшее «доплетаешь, плетёшь второй слой», или «вывираешь лапоть», т. е. доплетаешь). К лаптям прикреплялись оборки – льняные верёвочки, обматывающиеся вокруг ног.

 

*) – На территорию монастыря после его закрытия.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 22. Лапоть.

Катание валенок

 

Было распространено и валяние или, как ещё здесь говорят, «катание» валенок, отчего и валенки часто называют «катаники» или «катанки». Валенки катали из зимней («зимна»), весенней («вешна») или летней шерсти. Осенняя шерсть («осенна»), а также первая шерсть с ягнят – «еретина» шерсть – из-за своей грубости на валенки не годилась. Шерсть сбивалась с помощью тетивы, изготовленной из вычищенного и высушенного с подвешенным грузом тонкого кишечника овцы. При сушке в нагруженном состоянии кишечник вытягивался и утончался до диаметра примерно 4 миллиметра. После этого его натягивали между двумя пластинами на концах особой жерди в виде тетивы. По тетиве били палкой, а тетива при колебаниях била по шерсти, расположенной под ней в коробе, превращая её в пух. Так ак короб был наклонён, то пух скатывался вниз.

Валенки катали Иван Кончин из деревни Наволок (сообщено Б. Ф. Борзоноговым), Иван Солодягин (сообщено А. А. Ушаковым) и Макар Андреевич Солодягин (сообщено А. А. Ушаковым, В. Я, патакеевым, Н. М. Смолко) из Масельги, Михаил Иванович Шуйгин (Мамонков, сообщено В. Я. Патракеевым) из Гужова.

Катание валенок – промысел, как правило, отхожий: катальщики периодически ходили по деревням и выполняли заказы, при этом они жили и «столовались», т. е. питались, в доме заказчика. «Любой специалист придёт в дом, - поясняет В. Д. Первушин, - шить ли сапоги, катать ли валенки – семья его содержит, кормит». О Макаре Андреевиче Солодягине вспоминают, что он «кочевал» по домам с семьёй. Шерсть для катания ему сбивала жена. Макар Андреевич, по сообщению Ивана Михайловича Третьякова, уходил с семьёй катать валенки в Ошевенск.

 

Шитьё кожаной обуви

 

Изготавливали обувь и из кожи. Кожаные туфли назывались «ступнями». О них рассказывает Клавдия Никитична Телепнёва (Труфаново): «Сама лучша обувь – ступни. Празнична обувь. Сами шили, и в магазинах продавали. Мы, бывало, все как ступеньки наденем, а тут чулки шерстяны выше колена подвёрнуты. На каблучке маленьком, кожаны: и мужские, и женские».

Несколько колодок для женской, детской и мужской обуви и сапожных инструментов, видимо, принадлежавших Фёдору Егоровичу Борзоногову (Силихину), найдено в доме Борзоноговых в Гужове. Почти не подлежит сомнению, что Фёдор Егорович не только шил обувь для нужд своей семьи, но и выполнял заказы односельчан, так как подобный сапожный инвентарь не встречался в других домах и, следовательно, не был обычным в хозяйстве крестьянина. Для подшивания обуви, по сведениям Марии Степановны Пономарёвой (Лекшмозеро), использовались особые, просмоленные нити собственного изготовления. Много обувных колодок встретилось в доме Сухаревых в Думине.

Из кожи (овчины) шили и сапоги, которые носили и мужчины, и женщины. Анна Михайловна Пянтина (Гужово) упоминала, что её отец Михаил Степанович Шуйгин шил сапоги из овчины. Женские кожаные сапоги (рис. 23), принадлежавшие Анне Павловне Боголеповой (Труфаново), сохраняются поныне в её светёлке. Это высокие, закрывающие всю икру ноги сапоги примерно 37 размера, сшитые из овчины, на низком каблуке, сбитом коваными гвоздями. Овчина обработана так, что меха нет, внутри голенищ поверхность кожи шероховатая. Верх голенищ подвергнут внутрь один раз и прошит.

Кстати сказать, крестьянами больше ценилась обувь (как и одежда), купленная в магазине. Она считалась выходной, праздничной. О ней рассказ Ольги Васильевны Ушаковой (Лекшмозеро): «Обутка праздничная – скороходы, ботинки на толстом каблуке. Они зашнуривались, и на них надевались галоши – такой форс был. Ещё сапоги: вытяжные, из чёрной кожи, женские. Гуталином начистишь, блестят». Кожаные сапожки на каблуке, с вшитой резинкой, под названием «штиблеты» ,упоминает Пелагея Фёдоровна Третьякова (Лекшмозеро). К этой, «городской», обуви отношение было исключительно бережное. «Поносишь – помоешь и поставишь*», - вспоминает Мария Степановна Пономарёва (Лекшмозеро). Очень характерен и рассказ Марии Михайловны Беляевой (Гужово): «В 36-м году в школе мне подарили ботинки и платье шерстяное – вот я была рада! Ботинки в руках несла, шла босиком». А ведь Марии Михайловне в ту пору было пятнадцать лет!

 

ОБРАБОТКА ГЛИНЫ

 

В Лекшмозерье встречались залежи хорошей глины, которая служила сырьём для гончарства и изготовления кирпичей. Само слово «масельга», по словам Ивана Михайловича Третьякова, в переводе с карельского означает «глиняная гора». Об особой, белой глине, встречавшейся при выходе из Гужова, где стоял крест, «у Креста», сообщает Мария Михайловна Беляева; белой глиной крестьяне обмазывали печи.

 

Гончарство

 

Гончарный промысел существовал в Гужове. Им занимался Иван Михайлович Шуйгин (Мамонков), дед А. М. Шуйгиной и М. М. Беляевой. Он имел при своём доме гончарную мастерскую и снабжал глиняной посудой всю деревню. «Все горшочки в деревне – дедушкины», - утверждает Мария Михайловна Беляева. Некоторые виды посуды изготовлялись с крышками. Иногда глиняная посуда обматывалась берестяными полосами.

 

*) – Т. е. уберёшь.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 23. Сапоги.

Кроме посуды, Иван Михайлович лепил глиняные рукомойнички – небольшие горшочки с носиком, вода из них выливалась при их наклоне. Гужовские гончарные изделия изготавливались из обожжённой глины и были, в отличие от печниковских, где также существовал подобный промысел, неполивными.

Нина Макаровна Смолко (Масельга) сообщает и о приходящих гончарах, изготавливавших посуду из глины, но не обжигавших её. Обжиг осуществлялся, видимо, самими крестьянами в своих печах. В Труфанове вся глиняная посуда была привозная, как об этом сообщает Евдокия Никифоровна Казаринова: «В Труфанове гончаров не было. У нас всё с Огнева* привозили: чашки, кринки, латки, роговики, горшки».

Выявляются следующие виды бытовавшей глиняной посуды:

1)     миска или, по-другому, чашка;

2)     крынка – горшок для хранения молока;

3)     роговик – горшок с носиком (рожком), как у чайника, для топлёного масла;

4)     масленник – горшочек наподобие миски, для кипячения сметаны;

5)     латка – большой горшок конической формы (с широким горлом и более узким дном) для замешивания теста;

6)     корчага – большой горшок шаровидной формы (с узким горлом и более узким дном) для изготовления теста и хранения молока; Алексей Александрович Ушаков (Масельга) отмечает, что в корчаге также хранили угли для самовара;

7)     собственно горшок для варки супов.

 

Много глиняной посуды найдено в Гужове в доме Бориса Фёдоровича Борзоногова.

 

Изготовление кирпичей и кладка печей

 

Существовал в округе и такой вид промыслов, связанных с переработкой глины, как изготовление кирпичей. Он возник около          1927–28 гг. (сведения Василия Дмитриевича Первушина) недалеко от Гужова в районе Хиж-горы, где гужовские мужики разбили площадку для производства кирпичей. Сейчас здесь сохранились ямы. Кирпичи изготавливал из местной глины «мастер из Ошевенска Шпякин». Глину мяли ногами мастер и его жена. Нарезанные кирпичи сначала сушили на воздухе, под навесом, а затем из них складывали печь, которую обмазывали глиной для сохранения тепла. Эта печь топилась, в процессе топки кирпичи прокалялись и обжигались. После этого печь разбирали, и кирпичи были готовы.

Производство кирпичей в районе Хиж-горы продолжалось недолго, один сезон, с весны до поздней осени. Обжиг на открытом воздухе мог в

 

*) – Одна из печниковских деревень.

принципе осуществляться лишь летом, а через год мастер то ли умер, то ли уехал. За время работы он изготовил довольно большое количество кирпичей, которого хватило многим. Постоянно он работал один, но иногда, при потребности в больших объёмах, крестьяне собирались и работали все вместе. Обжиг кирпичей требовал много дров, их заготавливали те, для кого кирпичи предназначались.

В Лекшмозерье кирпичи требовались в основном для кладки печей. Печь в крестьянском доме имела важнейшее значение, и сложить её так, чтобы она наилучшим образом выполняла свои задачи, было делом непростым, многое было важно. Василий Дмитриевич Первушин размышляет: «Что нужно для хорошей печи? Хорошая глина, прочные кирпичи, умелый печник». Для кирпичной печи было необходимо, по приблизительным оценкам, не более трёх тысяч кирпичей собственно на печь и около трёх тысяч на дымоход. Такая печь, сложенная из кирпичей гужовского производства, стоит в доме Василия Дмитриевича. Клал её в начале 30-х гг. дальний родственник Первушиных с Корбозера. Василий Дмитриевич очень доволен своей печью; он отмечает, что она до сих пор работает без ремонта.

Однако раньше в Лекшмозерье более распространены были глинобитные печи, у которых из кирпичей выкладывалась только так называемая «палатка» (дымоприёмник, «колокол»), нижняя была деревянной, а большая часть – глиняной. Эти печи не клали, а били, и для битья печей в Масельге собирали помочи. О том, как били печь, рассказывает Иван Михайлович Третьяков (Масельга): «Заготавливают глину, делают деревянную опалубку, внутрь опалубки забивают глину, утрамбовывая её киянкой*. Вылепляют устье. Потом опалубку снаружи разбирают, а внутри – сама выгорит, глину опять заколачивают киянкой, выбирая полости. Как пообсохнет, печь затапливают, и в процессе топки глина обжигается».

Такая глинобитная печь, поставленная в конце 30-х гг., до сих пор работает в доме Василия Яковлевича Патракеева (Масельга).

В Масельге были свои печники: например, Арсентий Афанасьевич Солодягин клал палатки. Но лучшие мастера печного дела, считалось, были в Ошевенске. Оттуда приглашал печника для своего дома Макар Андреевич Солодягин (Масельга), часто бывавший в Ошевенске в связи со своими промысловыми занятиями. Видимо, из Ошевенска был и пришлый печник Иван, промышлявший также и пастушеством, о котором вспоминает Василий Яковлевич Патракеев. Об этом Иване рассказывают, что, перекладывая печь ошевенского купца Козырева, он нашёл клад монет. Также до сих пор с благодарностью вспоминают печника «Ваську из Карелии», который многим клал печи в Думине.

 

*) – Деревянным молотком.

 

 

 

ПЛОТНИЦКИЕ И СТОЛЯРНЫЕ РАБОТЫ

 

Плотницкими и столярными работами в той или иной степени занимался каждый мужчина. Но были и особые мастера, которые выполняли заказы всей деревни, а иногда и всей округи.

Много хороших плотников было в Гужове. Там существовала и плотницкая артель, состоявшая из мужиков семейства Шуйгиных, по-деревенски Прониных: братьев Кузьмы и Андрея Прокофьевичей и сыновей Петра («Пети»), Александра, Ивана. Старшим в артели был Кузьма, строитель церкви на Плакиде. Об этой артели рассказывает Л. И. Попова (Лекшмозеро): «Они строители были: все ходили по соседним деревням, по заказам дома строили».

У плотников, кроме обычных топоров, рубанков, молотков, клещей и пр., были и особые инструменты. В частности, для внутренней тёски стен применялись так называемые «левый» и «правый» топоры с особо выгнутыми лезвиями, отличавшимися заточкой, так что обтёсывать стены могли одновременно два плотника, идущие в противоположных направлениях. Топоры изготавливались в кузницах. Для их заточки использовался особый станок: на массивной деревянной станине со встроенной скамьёй для сидения устанавливалась ось с надетым на неё точильным камнем в центре и с рукояткой для вращения на конце. Один из плотников вращал рукоятку, а второй, сидя на скамье и зажав обух топора в специальном деревянном приспособлении – «обушнике» (рис. 24), прижимал лезвие топора к вращающемуся точильному камню.

Для получения тёса из брёвен тоже пользовались особой пилой; этим, а также и дорожением тёса, занимались ходившие по деревням и предлагавшие свои услуги мастера, как об этом рассказывает Алексей Петрович Басов (1930 г. р., Ожегово): «Я родился, всё было заготовлено дедкой на два дома. Тёс был напилен. Ходили мужики по деревням и предлагали свою силу, нанимались. По двое ходили – сильные были люди, дорожили тёс вручную специальным инструментом. И тёс тоже получали ручной распиловкой. Вон лежит специальная пила. Ставили бревно в станок, и пополам сразу, а потом уж доски. Лес – ерунда, лес здесь есть: с Макарья везли, помогали друг другу. Главное – тёс, вот тяжёлая работа».

Ходили по деревням и столяры: об изготовлении мебели приходившим с Пелусозера мастером Андреем Алексеевичем Калининым рассказывает Василий Дмитриевич Первушин (Гужово). Мастер сделал для его отца нижнюю часть шкафа-стенки – «заборки», - сохраняющуюся и поныне. Василий Дмитриевич сообщает и о лекшмозёрце Фёдоре Ивановиче Попове по прозвищу Брамзиль или Брамзилёв, выполнившем в 30-е гг. рамы для нового дома Первушиных. Брамзиль ходил по деревням, снимал в домах заказчиков размеры оконных рам, а делал рамы у себя в мастерской. За одно окно он брал 15 рублей.

Прекрасным мастером плотницкого и столярного дела был, по словам Ивана Васильевича Михнова (1927 г. р., Труфаново), труфановский

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 24. Обушик для заточки топора.

крестьянин Полуэкт или, как его звали в деревне, Политон, снабжавший своими изделиями всё село. До сих пор некоторым из труфановцев служат сделанные им вещи: М. Ф. Боголепову диван, А. И. Старцевой кровать (как говорит, «тоже вроде Политона»). Помимо мебели, Политон делал шкафы-стенки, рамы, шил лодки, изготавливал даже гробы. Он имел богатейший набор инструментов, и его вещи отличались особой точностью исполнения. «Вся стена в сарае в инструментах; всё точно до волоска», - замечает Иван Васильевич. В Труфанове столяром был и Иван Осипович Карякин.

 

ДРУГИЕ ВИДЫ ПРОМЫСЛОВ

 

Существовали и другие виды промыслов, удовлетворявшие самые различные потребности крестьян. Так, Анастасия Филипповна Пономарёва сообщает, что её дед Алексей Александрович Шуйгин (Гужово), содержавший одно время кузницу, копал колодцы и в Гужове, и в Лекшмозере, и в Орлове, и даже в Колодозере. Повсюду отмечают, что деревня Вильно славилась мастерами по изготовлению берд для ткацких станов; виленцы снабжали бердами всю округу. М. М. Беляева замечает, что её «дедко» (Иван Михайлович Шуйгин – мельник, гончар, смолокур) делал ткацкие станы.

Повсеместно в Лекшмозерье занимались изготовлением лодок. Об этом рассказывает Т. А. Подгорних (Лекшмозеро): «Лодки долбили из цельных двух больших осин, потом шили. Сейчас уж не долбят». Такая древнейшего типа долблёная лодка и ныне лежит на берегу озера в Гужове. Шили  уже из простых досок и большие лодки для вытягивания неводов. А вот парусых лодок здесь не было. Сами делали и лодочные вёсла, и уключины, для которых использовали подходящий сук и плели берестяное кольцо.

Особенно же лодочный промысел был развит в соседнем Кенозерье, где были специальные мастера лодочного дела. Лодки-кенозёрки, изготовленные ими, отличались миниатюрной формой, были лёгкими, красивыми, «долгостоящими». «Мастерские изделия», - говорит о них Василий Дмитриевич Первушин. Василий Яковлевич Патракеев вспоминает, что крестьянин Зуев из Порженского ещё в начале 60-х гг. занимался изготовлением лодок; лодка, купленная у Зуева за 35 рублей, и сейчас служит Василию Яковлевичу.

Многие местные жительницы (Лидия Ивановна Попова, Ольга Васильевна Ушакова (Лекшмозеро), Мария Михайловна Беляева (Гужово), Евдокия Никифоровна Казаринова (Труфаново) и др.) вспоминают, что в 30-е гг. по деревням Лекшмозерья ходили мастера, набивавшие рисунки на портно. К сожалению, никто из них не помнит, откуда были эти набойщики.

Возможно, что и некоторые другие из разнообразных домашних хозяйственных занятий крестьян, в частности шорничество, бытовали как ремёсла или промыслы. Шорничали, например, Михаил Степанович Шуйгин – отец Анны Михайловны Пянтиной (Гужово) – и Максим Андреевич Ушаков – дед Ивана Михайловича Третьякова (Масельга).

Существовал в Лекшмозерье и извоз, в частности почтовый. В конце ХІХ – начале ХХ вв. подряд на перевозку почты (видимо, на участке Гужово – Лекшмозеро) держала богатая семья Ушаковых (Гужово). Сообщая об этом, Фёдор Петрович Шуйгин (Гужово) добавляет, что один из последних Ушаковых, Иван Васильевич, подарил ему почтовый колокольчик к дуге лошади. Из Лекшмозера до Лядин почту возили Харины (Лекшмозеро; свидетельство Василия Дмитриевича Первушина, Гужово).

В Масельге некоторые из крестьян занимались выделкой шкур (овчин). Так, дед и бабка В. М. Солодягина Андрей Иванович и Анна Ивановна Солодягины (по-деревенски Рыбины): братья Ефим, Григорий и Илья. Для выделки кож у братьев, живших со своими жёнами все в одной избе, стояли три чана (свидетельство Л. М. Поповой, Каргополь, в записи Н. М. Смолко, Лекшмозеро). Нина Макаровна записала от Александры Макаровны и рецепт выделки кожи: «Овчину сначала замочить в воде. После намазать хлебным или овсяным раствором. Через три дня проверить: если шерсть отстаёт от мездры, надо весить и сушить. После сушки мять до мягкого». Масельгцы выделывали овчины не только свои, но и гужовцев и шили из шкур шубы, а также и «шубные одеялья». Гужовцы отплачивали им в основном хлебом. В самом Гужове, по сведениям Василия Дмитриевича Первушина, выполнял заказы односельчан по пошиву одежды дед Михаил Шуйгин, отец Акима. Он шил шубы, балахоны и другую верхнюю одежду.

 

*     *     *

 

Ныне промысловое хозяйство в Лекшмозерье разрушено. Старики, знавшие толк в деле, умерли, уехали или уже столь слабы, что показать ничего не могут. «Мастеров нет, - печалится Анастасия Николаевна Пономарёва (Лекшмозеро), - Хотят молодые научиться, а только советы дают старики, а научить некому – ни лодкам, ни валенкам». Да и мало кто из молодых стремится сделать что-то своими руками – все сегодня хотят иметь готовое.

 

 

Примечания:

 

1)                             – Г. И. Куликовский. Из общинно-артельной жизни Олонецкого края. Петрозаводск, 1897, сс. 21 – 56.

2)                             – А. С. Пушкин. Собрание сочинений, т. 7. М, «Художественная литература», 1976, сс. 95 – 96.

3)                             – Описание Олонецкой губернии в историческом, статистическом и этнографическом отношении, составленное В. Дашковым. СПб., 1842, с. 70.

 

 

 

ЖЕНСКИЕ РУКОДЕЛИЯ

 

 

 

«Месяцъ*  для ночи, сонце для дня

Конецъ вышитъ для тебя».

Надпись на одном из концов полотенца,
висящего на иконе в часовне
св.Пантелеймона в Труфанове.

 

 

ВЫРАЩИВАНИЕ И ОБРАБОТКА ЛЬНА

 

Процесс изготовления домотканого полотна очень сложен и занимает не один год. Все операции, даже тяжелая подготовка земли под посевы, ложились на плечи женщин. Как уже говорилось, выращивали лен в лесу, на особых полянках - "ленищах". Сеяли лен весной, летом - пололи, а осенью - дергали. Вырванный из земли лен завязывали в снопики для просушки, после чего обмолачивали в гумнах. При этом плоды льна -"колоколку"- отделяли от стеблей; выбранные из них семена предназначались для посева на следующий год либо для изготовления льняного масла. После обмолота лен мочили: укладывали в воду снопами и придавливали "кряжем", т.е. бревном. За Лекшмозером было Кивозеро, где все мочили лен добела. "Мочат недели две, - рассказывает Мария Михайловна Беляева (Гужово); - колышки набьют в озере, меж ними лен положат, придавят". Чтобы узнать, достаточно ли вымочен лен, брали "опыток" или "опытки", по которым определяли, как говорят здесь, "высидел или нет". В колхозах  мочение льна уже не проводили.

         Вымоченный лен расстилали на пожнях и выдерживали на воздухе, подсушивали. Полянка с растеленным льном называлась "стлищем". Со стлища тоже брали опытки. Потом лен сушили на жердях, затем в овине. Весь этот процесс описывает Клавдия Никитична Телепнева (Труфаново): "Сперва высекут малег, сожгут, разработают полянку. Посеят лен. Лен вырвут, вымочат, а кто - так (т.е. не мочит). Колоколку до мочения еще отделяют, для этого протаскивают сквозь гребенку. Вымачивают в "вымочищах": кто в ручью, кто в ямах - копанцах, где вода стояла, на пожнях. Где течения нет, а то перебьет, перепутает. Потом расстелят, чтобы костица отсохла. Как собрали и на улице высохло, садят на овин, сушат".  После этого начинался процесс отделения от волокон, идущих на нитки, костицы: лен мяли в мялках, "бросали в бросалках", трепали трепалом на коленках, чесали щетью из свиной щетины. Костицу выбрасывали. При чесании повесмо (снопик или горсть) льна разделяется на волокна разного

 

*) – Повторена орфография оригинала.

 

качества: первый очес - отрепы, идущие на веревки, второй очес – изгребы для препон и мешков, третий - пачесы, четвертая, оставшаяся часть - самое тонкое волокно, собственно лен, именно его часто называют просто льном.

         Мялка, сделанная из цельного куска дерева, на одной подставке, представляющей собой развилку ствола, с утерянным ножом найдена в одном из брошенных домов Гужова. Бросалка, предназначенная для второго этапа "мятки", была, как описывает Мария Михайловна Беляева (Гужово), "на двух ногах, и язык меньше". Такая бросалка хранится в доме В.Д.Первушина (Гужово, рис. 25). Трепалом - деревянным, "как сабля", с зазубринами - вытряхивали костицу. Найдено в Гужове несколько щетей: свиную щетину прикрепляли к деревянной ручке, а для большей жесткости внутрь щети заливали серу - смолу. Чесанием заканчивались подготовительные операции, связанные с обработкой льна.

           

ПРЯДЕНИЕ И ТКАЧЕСТВО

 

         Прядением и ткачеством женщина занималась всю жизнь, начиная с раннего возраста. Прядение - получение из кудели нити. Девочке давали прялку лет в восемь: "пряди, хоть петуху на портки",- вспоминает Мария Степановна Пономарева (Лекшмозеро). Прядением сопровождался досуг девушки и женщины: прялку захватывали с собой на вечерку, пряли за разговорами и песнями. Самодельная нить "невода" - выделывалась мастерицами тоньше магазинной. Помочи в прядении и ткачестве приняты не были: "ткали каждый за себя",- отмечает Анастасия Филипповна Пономарева (Лекшмозеро). Прядут старушки и сейчас: у Т.А.Подгорних (Лекшмозеро) стоит в комнате прялка с подвязанной куделью, правда, шерстяной, не льняной, к которой она присаживается в свободные часы и за телевизором; О.В.Ушакова (Лекшмозеро) иногда достает старую, любимую прялку и коротает за ней вечера. Прялка начала XX века, украшенная резьбой и росписью (цветами), а также веретена и челнок (рис. 26) хранятся у В.Я.Патракеева (Масельга). Несколько прялок, вырезанных из цельного куска дерева, а также составных, с вставленной в паз подножки вертикальной лопастью, со следами росписей (растительными мотивами) и нанесенным резьбой геометрическим орнаментом найдены и в Гужове. Много прялок хранится в домах в Лекшмозере.

         Ткачество было одним из основных занятий каждой женщины. На вопрос, умеет ли она ткать, Анастасия Николаевна Пономарева (Лекшмозеро) едва не обиделась: "Я восемьдесят лет прожила - разве я ткать не умею?" Но если прядение было отдыхом и часто сопровождалось песнями, разговором, играми, то ткачество требовало внимания и углубленного сосредоточения. Недаром, разглядывая кусочек пестрядинного полотна с полосками разной ширины, Лидия Ивановна Попова (Лекшмозеро), сама опытная ткачиха, размышляла: "Молодуха сновала: опыта мало, а память худа - кинет да посчитает, сколько надо. Есть путаница, попутано маленько. Ошибки есть в снованье".

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 25. Бросалка.

 

Занимались ткачеством в специально отведенное время года. Да и теперь сохраняющийся у многих старушек ткацкий стан, используемый ими для тканья дорожек, в летнее время в силу своей громоздкости разобран и хранится в сарае, на чердаке и пр. Не удалось увидеть ни одного собранного ткацкого стана. "Вот приезжайте весной,- говорили многие,- тогда и увидите, как ткут. А сейчас пора (т.е. страда) - разве сейчас ткут?"

         Ткачество требовало большой подготовительной работы. "Без снасти и вши не убить,- говорит Лидия Ивановна, имея в виду трудоемкие операции, предшествующие собственно ткачеству: перематывание, скручивание и снование нитей.

         Некоторые приспособления по работе с нитками имеются у В.Я.Патракеева (Масельга). Для скручивания двух или нескольких нитей в одну служило "скально" - вырезанный из цельного куска дерева стержень с утолщениями в определенных местах и дорожкой для нитки на одном конце. На другой конец стержня надевалось колесо, с помощью вращения которого нити скручивались. У Василия Яковлевича это скально - черное, "наверное, с рудной избы",- замечает он.    

         Приспособление "чевки скать" - наматывать нити на челнок - представляет собой деревянный вал, на котором  укреплено также деревянное колесо и железный стержень (рис. 26). Вращая колесо рукой, мастерица наматывает нить на стержень. Чтобы намотанную нить можно было снять со стержня, под нить подкладывают кусок бересты или бумаги. Вся конструкция крепится на деревянной подставке.

         Некоторые приспособления найдены и на гужовских чердаках: мотовило, особая катушка для нитей.

         Т.А.Подгорних (Лекшмозеро) подарила подвижную часть ткацкого стана - "набилки", доставшиеся ей от умершей соседки и помеченные вырезанной на дереве датой: 1922. На ней также вырезаны солнечный знак, два дерева и буквы "ИФП" (Ф-старославянская). В набилки вставляется бердо, а к специальным деталям, называемым "кружка", подвешиваемым, как и набилки, к верхней части стана, крепилиcь "нитянки". Кружка, украшенные резьбой, имеют надписи: "Минодоры" и "1851. Яковъ Алек." (Я-старославянская). Значение надписей Татьяна Александровна объяснить не может.

         Ткачеством еще занимались после войны и даже в 1950-ые годы, но уже из купленных хлопковых ниток, которые здесь зовутся "котонами". Сейчас ткут только дорожки.

         Ткани выделывались разного качества: толстые для работы, потоньше - на праздник. На основу и на уток могли использоваться нити из разных очесов, причем нити основы всегда должны быть лучшего качества.  Называют следующие типы домотканых холстов в зависимости от толщины и качества нити:

         1) однозубица или однозубное полотно - из самых плохих ниток, из изгребей; название связано с малой частотой зубьев берда, используемого при получении данного полотна: каждый зуб располагается отдельно; это

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 26. Прялка и другие принадлежности работы с нитями.

1 – веретено, 2 – челнок, 3 – приспособление для

намотки нити на челнок

 

довольно грубая ткань шла на мешки, портянки, препоны, половики, иногда однозубицу ткали или "затыкали" (уточными нитями) еще более грубыми отрепами;

         2) пачесница или патеснина - из пачесей;

         3) по-льну-патеснина - по льняной основе пачесным утком;

эти два вида полотна использовались для нижнего белья: рубашек и портков, для верхней одежды уточные нити могли быть из изгребей;

         4) портно - полотно из собственно льна;

         5) устина - полотно из особенно тонких льняных нитей; из портна и устины изготавливались полотенца, скатерти, праздничная одежда и белье; для устины использовалось особенно частое бердо.

         Одно вытканное полотно длиной пятнадцать метров (по Л.И.Поповой, длиной пять метров) называлось "стеной", а более короткий его кусок - "трестой". По сведениям А.А.Морозовой (Лекшмозеро), на стену требуется пять котонов с длиной нити 200 метров. Вытканное полотно высокого качества отбеливали. "Отбеливали портно кто как: кто на снегу, кто на солнце, а кто и вываривал еще",- разъясняет И.М.Третьяков (Масельга).

         Для получения рисунка на ткани местные мастерицы холст "забирали", т.е. выделывали узор в процессе тканья. Это - браное ткачество, оно использовалось для украшения концов полотенец, середин праздничных, пасхальных скатертей, простыней-подзоров (настилальников), покрывал, некоторых видов одежды и могло быть двух- или многоцветным. Образцов многоцветного ткачества увидеть не удалось. Прекрасные образцы традиционного для Севера бело-красного браного ткачества в виде прямоуголных кусочков с орнаментальным узором (рис. 27) были найдены на чердаке дома Первушиных в Гужове. В этой же технике выполнены и бело-красная полоса в середине подвеса из пяти трест, принадлежащего А.А.Морозовой (Лекшмозеро), а также концы ее же полотенца; они изготовлены матерью Анны Андреевны 1886 г.р., видимо, в 1910-ые годы. Очень богато изукрашены концы полотенца Ольги Васильевны Ушаковой (Лекшмозеро): на них располагается по семнадцать разной ширины  браных полос, составленных из одиннадцати орнаментальных мотивов (рис. 28). Браным орнаментальным узором, выполненным из льняных нитей разной степени отбеленности (белых и цвета мешковины), украшены и концы полотенца, повешенного летом 1990 года кем-то из жителей на иконе Спаса в церкви Александра Свирского на Хижгоре. Домотканое покрывало с вставленной посередине полосой браного ткачества имеется у В.Я.Патракеева (Масельга). Подобная браная полоса имеется и в коллекции школы с.Лекшмозера.

         Однако, все эти образцы цветного браного ткачества относятся к предшествующему периоду, никто из современных жительниц тканый орнамент сам уже не выполнял и даже не наблюдал его выполнения. Но браная техника, заключающаяся  в поднятии групп нитей с помощью особых планок, которые Анна Андреевна называет "лучинами", а Татьяна Александровна Подгорних  "ластигами", известна старушкам. Однотонные

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 27. Орнамент браного ткачества.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 28. Браный орнамент на концах полотенца.

"забиранные скатеретки" и полотенца изготовлялись вплоть до 50-ых годов  самими жительницами или при их непосредственном участии на двух подножках и встречаются и сейчас довольно часто. Такие изделия имели узорчатую фактуру ткани, называемой "забраниной". При этом узор фактуры ткани пасхальных скатертей у разных хозяек повторяется. Все виденные скатерти изготовлены из двух трест "забранины", соединенных вязанной крючком дорожкой; концы трест с двух сторон обвязывались тоже крючком, а иногда еще и вышивались. В зависимости от назначения скатерти вязанные крючком дорожки были более или менее пышными.

         Выявлены забиранные  скатерти у следующих жителей (все, кроме указанных особо, в Лекшмозере):  

         1) А.А.Морозовой с вышивкой, изготовлена ею самой до 1940 г.;

         2) Т.А.Подгорних с вышивкой, принадлежала ее матери;

         3) О.В.Ушаковой,  а  также  и  забиранное полотенце,

принадлежавшее ее бабушке;

         4) Т.Ф.Патракеевой с вышивкой, изготовлена ею самой "в

девках", до 1930 г.;

         5) А.И.Макаровой (Лукьяновой) две скатерти с вышивкой,

изготовлены ее матерью в  1950-ые годы;

         6) В.Я.Патракеева (Масельга), изготовлена его матерью;

         7) школьной коллекции с.Лекшмозера.

Из забранины сшиты и два полотенца невестки Н.М.Смолко, принадлежавшие ее бабушке Екатерине Макаровне Солодягиной из Масельги.

8)     есть забиранные скатерти и в коллекции школы с. Лекшмозеро.

 

         Любимо было в Лекшмозерье и пестрядинное полотно , "пестрядь" - клетчатая или полосатая ткань из заранее окрашенных, как правило, красных и черных ниток. Из пестряди шили будничные мужские рубашки, женские юбки, передники и сарафаны, а также "постельники", т.е. наматрасники. Кусок пестрядинного полосатого полотна найден в Гужове, из пестряди у А.И.Макаровой (Лукьяновой) сшит наматрасник.

         Есть сведения и о набивном рисунке. В здешних местах рисунок на ткани набивали только приходящие мастера. Многие вспоминают, как в середине 30-ых годов по деревням (Масельге, Гужову, Лекшмозеру) ходил набойщик, печатавший на портно всем желающим двухцветных петухов. Откуда был мастер, никто из опрошенных не помнит. "Подвес" (подзор) с красно-синими петушками, принадлежавший когда-то Павле Борзоноговой (жене Ф.Е.Борзоногова) найден в их доме в Гужове. О приходящих набойщиках вспоминают и в Труфанове.

         Существовало в Лекшмозерье и многоремизное ткачество: с несколькими парами нитей основы и соответственно подножек. На четырех подножках ткалось полотно, называемое "рядно" или "ряднина"; из него шилась мужская и женская верхняя рабочая одежда. Сестры О.И.Третьякова и А.И.Макарова упоминают кальсонное полотно с "третным" переплетением, аналогичным фабричному "гринсбону".

         Ткали и дорожки, половички. Анастасия Николаевна Пономарева (Лекшмозеро) вспоминала, что когда ее дорожки вывешивались на изгороди для просушки, дети кричали: "Радуга на заборе!" Домотканые дорожки любимы и поныне. В Лекшмозере при их тканье не только тщательно подбирают цвета матерчатых полосок для получения ритмичного рисунка, но и выделывают крупный ромбовидный орнамент. Часть половичка называют "лепачком".

         Из других видов рукоделий здесь шьют лоскутные одеяла - "одеялья - лоскутихи" - и покрывала и коврики с "лебайдушками", т.е. с бахромой, полученной за счет вытянутых петель.

 

ВЫШИВАНИЕ

                        

         Вышивание было любимейшим занятием девушек и женщин. Основой для вышивания служил холст. Наиболее распространенной была техника, которую здесь называют "в пялах", т.е. в пяльцах прямоугольной формы по предварительно прореженной ткани. Эта техника включала несколько этапов:

         1) продергивание ряда нитей;

         2) закрепление образовавшейся сетки "перевитью";

         3) заполнение ячеек сетки "настилом" по выбранному рисунку.

 

"Прорежают, обвивают и вышивают по узору",- поясняет эту технику Татьяна Александровна Подгорних (Лекшмозеро). В этой технике существовало несколько особых приемов, с помощью которых обрамлялся собственно рисунок: в частности, "мышья тропка" - полоска из маленьких дырочек - и "прошва" - полоска из дырочек побольше (сведения Татьяны Александровны). Как правило, используемые швы двусторонни, но лицевая сторона вышивки обладает большей плотностью заполнения и большей выпуклостью рисунка. Нитями для вышивки часто служила, как здесь говорят, "бумага" - покупные хлопчатобумажные нити, белые или цветные, "кроша",- называет их Анна Андреевна Морозова (Лекшмозеро). Начиная с 1940-ых годов, стали вышивать нитками "мулине".  Узоры брали друг у друга и наносили на ткань карандашом. Выполненные вышивки использовали при украшении рубах, скатертей и полотенец.

         Полотенца были очень любимы крестьянами. Помимо использования по обычному, утилитарному назначению они имели огромное обрядовое  значение: ими украшали стены избы на Пасху и другие праздники, опоясывали участников свадебного поезда, их носили в церкви и часовни по заветам, вешали на особо чтимые иконы. Многие на вопросы о полотенцах ныне отвечают: "Были, да все в церковь выношены". Они изготавливались из ткани самого высокого качества - портно и устины, иногда из узорчатой забранины, концы их украшались широкими вставками с тканым орнаментом или вышивкой, обвязывались крючком; часто в концы полотенец вшивались кумачовые, реже иного цвета - зеленые, голубые, коричневые - полоски из купленной материи, как говорят, старушки, "для красы". Много домотканых полотенец, изготовленных матерями, а, может быть, и бабушками  современных жительниц, встречается и поныне. Они сохраняются особенно бережно: в Красном углу на иконе или вдали от вещей повседневного спроса.

         Домотканые расшитые полотенца конца XIX - начала XX века хранят (все, кроме указанных особо, в Лекшмозере): Т.Д.Пономарева,

А.А.Морозова, А.Н.Пономарева, Л.И.Попова, О.В.Ушакова, Т.Ф.Патракеева, Н.М.Смолко, О.И.Третьякова, А.И.Макарова (Лукьянова), Л.И.Курмина (Думино), Л.Н.Горюнова (Ожегово), В.Я.Патракеев (Масельга), возможно, В.Ф.Шуйгин (Гужово). Имеются они и в школьной коллекции с.Лекшмозера (рис. 29).

         В цветовом отношении встречаются однотонные (белые) и многоцветные вышивки. Очень изысканны вышивки белым по белому, как на полотенцах Т.Д.Пономаревой, Т.Ф.Патракеевой, Н.М.Cмолко, а также на всех вышитых скатертях. Все эти вышивки не строго одноцветны, так как тона покупных ниток и отбеленного холста отличаются, что придает особый, с некоторым кремовым оттенком  колорит, внушает едва заметную, ненавязчивую живость. Очень часто в изделия с однотонными вышивками цвет вводится кумачовой полосой, как у полотенца О.И.Третьяковой, рубахи М.С.Пономаревой. Традиционное сочетание белого и красного цветов наблюдается в вышивках на полотенцах О.В.Ушаковой и Л.И.Поповой. А у А.А.Морозовой бело-красный рисунок подчеркивается, словно описями, черными нитками. Встретилась и многоцветная вышивка: на подоле рубахи А.И.Курминой (1922 г.р., Лекшмозеро), шитой ее матерью "в девках" в 1910-ые годы.

         Почти все вышивки имеют два - четыре яруса, расположенные друг над другом: основной узор - самый широкий ярус - сверху и снизу обрамлен узкими полосами орнамента или другого рисунка, как правило, отделенного от основного сплошной линией, составленной особым швом или целой дорожкой.

         Сюжеты вышивок представляют собой чаще всего растительный или геометрический орнамент (рис. 30). Но, видимо, они не больше бытовали, а просто лучше сохранились к нашему времени. Однако, наблюдались и другие, восходящие к более древним сюжетам, узоры. На однотонной вышивке полотенца Т.Д.Пономаревой изображена "великая матерь" с противостоящими ей фигурами всадников на конях. Согласно изучавшему Каргополье в 1950-ые годы Н.Р.Левинсону (1), "такие стародавние узоры" бытовали в середине XIX века (до 1860-ых годов). Под изображением "великой матери" помещается более узкая полоса с "курушками" (петухами), направленными в одну сторону и чередующимися с фронтальным изображением двуглавого орла или павлина. Изображение двуглавого орла, вошедшее в обиход, по Н.Р.Левинсону, в 60-ые годы XIX века, можно видеть на куске вышивке от полотенца, ныне пришитом к подзору у А.А.Морозовой.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 29. Орнамент вышивки в технике «настилом».

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 30. Орнамент вышивки в технике «настилом».

Традиционны для вышивок изображения птиц, как на полотенце Л.Н.Горюновой, а также на скатерти и подоле рубахи Т.Ф.Патракеевой  ("птица пава"). 

         Встречаются оригинальные сюжеты: на полотенце, висевшем летом 1988 г. в Красном углу у Л.И.Курминой, вытканном и расшитом ее тетушкой, изображены ладья, самовар, русская печь. А на  полотенце Т.Ф.Патракеевой - "цыган на велосипеде, а сзади олень". Одна из вышивок, хранящихся в школьной коллекции, изображает ель с сидящими на ее вершине и с обеих сторон от нее птицами, а также и другими деревьями вокруг. 

         Полотенце Л.И.Поповой помимо геометрического орнамента из диагональных квадратов имеет вышитую красными нитями полосу из чередующихся косых крестов и завитков в виде сердечек. На полотенцах О.И.Третьяковой и А.И.Макаровой - орнамент "ромб с крючками", сомкнувшимися в кружки.

         Великолепное полотенце и ныне висит на иконе в светелке Анны Павловны Боголеповой в Труфанове: на его концах вышита крупная полиморфная фигура (может быть, птичья ладья) с орнаментальным заполнением, вокруг нее множество птиц, в том числе с двумя головами, обращенными в разные стороны, а также крестов; главный рисунок обрамлен снизу дорожкой из крестов, еще ниже идут кумачовая полоса и вывязанные крючком фестоны. Эта вышивка выполнена в иной технике: набором, напоминающим браное ткачество, росписью (двусторонним швом), гладью, стебельчатым швом. Судя по опубликованным аналогам (2), такие полотенца бытовали в бывшем Каргопольском уезде во второй половине XIX века.

         Встречаются в Лекшмозерье и образцы вышивания тамбурным или стебельчатым швом по кумачу, как на полотенце, висящем в труфановской часовне. На каждом из его концов вышиты павлин с пышным хвостом и надпись: на одном - "Марьи Ток.", на другом - приведенный в эпиграфе стишок-посвящение. Образцы вышивок в этой технике имеются и в школьной коллекции с.Лекшмозера (рис. 31).

         Много полотенец, изготовленных из холста, вытканного матерями современных жительниц, а расшитых ими самими в 1940-60-ые годы. Среди них есть образцы, связанные по технике исполнения или орнаментально с более ранними, традиционными, но много и привнесенных сюжетов, а также вышитых крестом. Так, на полотенце 1940-ых годов М.А.Виноградовой (Лекшмозеро) почти полностью повторяется растительный орнамент полотенца А.Н.Пономаревой, но в отличие от своего предшественника оно расшито цветными нитками мулине (крестом) и не имеет полосы из направленных в одну сторону "курушек". Интересно и полотенце 1950-ых годов Т.Д.Пономаревой: оно выполненно в традиционной технике и имеет над вышивкой вставленную полосу из голубой ткани, как ранее вставлялась из  кумачовой; однако, на нем изображены уже вполне цирковые лошадки. Большая же часть вышивок 1940-60-ых годов не сохраняет ни цветовой, ни орнаментальной преемственности с традиционными.

        

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 31. Вышивка тамбурным швом по кумачу.

 

Большое распространение имело и вязание крючком: почти все полотенца заканчиваются вывязанными фестонами и зубчиками, много вывязанных полос и на скатертях. Образцы вязания крючком подарила Мария Степановна Пономарева (Лекшмозеро); один из них, изображающий прекрасную "птицу паву", представлен на рисунке (рис. 32).

 

 

ОДЕЖДА

 

                                                        "Люди шили да жили, а сейчас

                                                  все повыведено".

                            (Мария Степановна Пономарева, Лекшмозеро)

 

         Лекшмозерские жители отмечают, что еще в начале образования колхозов, в конце 1920-ых - начале 30-ых годов, сохранялся обычай шить и носить традиционную одежду. Такая одежда включала домотканую рубаху и сарафан или кофту с домотканой юбкой, на ногах лапти, на голове платок. Сохранялось разделение одежды на рабочую и праздничную; при этом покупная, фабричного изготовления ткань и одежда ценились выше и предназначались для праздников. "По времени и платье,- замечает Ольга Васильевна Ушакова (Лекшмозеро):- на работу в холщовом ходили, в праздники - в ситцевом". Носили и платье: для будней его шили из домотканой пестряди. Особым временем был сенокос, "сенокосник": для него заранее готовилась одежда получше, покрасивее, чем на обычные сельскохозяйственные работы. "На сенокос одевались чисто, а не празднично",- вспоминает Татьяна Дмитриевна Пономарева (Лекшмозеро), жившая в бедной, многодетной семье. Она передает сетования своей бабки: "Люди-то пойдут на сенокос, как на Петрови дни, как лебедушки, а наша группа - как  на пал". Мужикам тоже готовили особые белые рубашки. С праздником сенокосная одежда ассоциировалась еще и потому, что была не холщовая, а ситцевая. "В сенокос портяного не носили: жарко, готовили ситцевые юбки, сарафаны,- рассказывает и Ольга Васильевна.

         Рубаха состоит из так называемых "рукавов", к которым относится лиф и собственно рукава, и стана: "становицы", "становушки", "станушки". Иногда так называют и всю рубаху. Как правило, стан домотканый, портяной, а рукава из купленного, более тонкого материала. Часто рукава были яркими: белыми, красными. Ворот мог быть как прямым, так и косым. В подаренной Марией Степановной Пономаревой (Лекшмозеро) рубахе         (рис. 33), шитой ею "в девках" (до 1927 г.), рукава составные, из двух видов материалов: фланелевых кокеток переда и спинки и хлопчатобумажных лифа и собственно рукавов. Рубаха А.И.Курминой (Лекшмозеро), шитая "в девках" ее матерью (в 1910-ые годы), также имеет ситцевые рукава; между воротом и собственно рукавами в нее вшиты четыре клинышка: два впереди (с обеих сторон от ворота), два сзади. О своей рубахе Анна Ивановна рассказывает: "Эту рубаху я подарила свекрови, когда вышла замуж, чтобы она нянчила

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 32. Орнамент «прица пава», вязанный крючком.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 33. Рубаха и сарафан.

1 – рубаха; 2 – сарафан, вид сзади;

3 – сарафан, вид спереди.

ребят. Она так и называется: качальна рубаха". От третьей виденной рубахи Т.Ф.Патракеевой (Лекшмозеро), шитой ею до замужества (до 1930г.), сохранился один стан. Все станы сшиты из четырех трест, а их подолы расшиты в пялах белыми или цветными нитками.

         По словам Марии Степановны, в ее время на верхних частях рубах не вышивали, но иногда их шили из клетчатой пестряди. "Кака вышивка!- восклицает и Татьяна Дмитриевна Пономарева.- Комары да гнус так накусают - до крови. Дегтем от них намажешься, и всю одежду вымажешь". Но Клавдия Никитична Телепнева (Труфаново) вспоминает о вышивках на плечах и вокруг рукавов. А вот ворот, по ее словам, "сильно защипывался" и не вышивался.

         На рубаху надевался сарафан. В последнее время они были прямого покроя, а раньше - шестиклинные. Ольга Васильевна Ушакова вспоминает очень широкие холщовые сарафаны, на которые расходовали по семь трест: подол их украшался ленточными оборками. "Сарафан носила в детстве,- рассказывает и Клавдия Никитична.- Старинны удярживали, материнско вынашивали, а свои уже не шили. По четыре-пять полотнищ, прямые, на сборах, на лямках". Шили сарафаны и из пестряди: их звали пестрядинниками, пестрицами, и из купленной ткани, тогда они назывались по ткани: кашемирники, атласники. У В.П.Шуйгиной (Лекшмозеро) имеется прямой сарафан из малиновой хлопчатобумажной ткани, принадлежавший ее бабушке Екатерине Федоровне Федькиной из деревни Острый конец (Печниково) (рис. 33).

         И в праздники, и в будни носили передники, но не все женщины. Портяной передник - однотонный, белый или пестрядинный - предназначался для обихода, а нарядный, с каймой, купленный или сшитый из ситца - для праздников.

         В праздники на сарафан и рубашку, а также к юбке могла надеваться кофта-"казачок": приталенная, с застежкой на пуговицах впереди, с расширяюшимися к бедрам полами (рис. 34). В.П. Шуйгина хранит две бабушкины кофты типа "казачок", одна сшита из той же ткани, что и сарафан, и составляет с ним комплект. "Казачки" особенно были распространены еще в прошлом веке, в пору молодости бабушек современных старушек. Анастасия Николаевна Пономарева (Лекшмозеро) подарила "казачок", принадлежавший, как она утверждает, ее бабке, когда та была еще молодой, т.е. в 70-80-ые годы XIX века. Кофта (представлена на рисунке) сшита из красного шелка, ветхая, кое-где ткань уже рассыпается, с большими заплатами из другого  материала на рукавах. По рассказам Анастасии Николаевны, такие кофты из дорогого фабричного материала шила для всей деревни особая портниха. Мамины "казачки" в тяжелые времена носила Ольга Васильевна Ушакова: "Берегла, да выносила",- рассказывает она.

         К распространенному типу одежды относились комплекты с юбкой, после войны они стали преобладающими. Портяная юбка с рубахой была обычной рабочей одеждой. Раньше юбку украшали тканым или шитым

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 34. Кофта «казачок».

1 – вид спереди; 2 – вид спереди: пола отвёрнута;

3 – вид сзади.

узором по подолу или, как здесь говорят, "наподольнику": "наподольник разоткут". Послевоенной юбкой, украшенной нашитыми лентами, хвалилась Анастасия Николаевна, называя ее "харатья", т.е. широкая, красивая, праздничная. Старые юбку и сарафан, далеко запрятанные, упоминала Татьяна Дмитриевна Пономарева. 

         О кофтах, которые носили старушки, дает представление найденная в светелке Анны Павловны Боголеповой (Труфаново) кофта (рис. 35). Это черная кофта на подкладке с потайной застежкой по всему переду, с длинными узкими рукавами, с воротником стойкой, застегивающимся на одну пуговицу, с цельными спинкой и полочками.

         Непременным атрибутом костюма деревенской женщины, особенно одетой в сарафан или другую традиционную одежду, был головной убор. В предколхозные годы это был платок. Только незамужним девушкам разрешалось обнажать голову и ходить, как говорит Мария Степановна Пономарева, "просто с косами". Раньше девушки обвязывали голову лентой или особой перевязкой со спускающимися на лоб бисерными или жемчужными поднизями. Основа такой девичьей перевязки найдена на чердаке одного из домов Гужова (рис. 36). Она представляет собой широкую кумачовую полосу, в которую вложена для жесткости береста, в центре ее нашит позумент, а сзади она завязывается на веревочки; поднизи утеряны.

         Нарядный платок с кистями, составляющий четверть бабушкиной шали конца XIX века, хранится  у В.П.Шуйгиной (Лекшмозеро). Подобные шали, видимо, были очень распространены  в свое время в Каргополье, так как широко представлены в Каргопольском краеведческом музее. Большой атласный плат -"мамин, а, может быть, бабушкин"- имеется и у Т.А.Подгорних (Лекшмозеро).

         Старушки носили на голове особую маленькую шапочку, собирающуюся по окружности головы на веревочку, называемую "сборником". "Со сборником голова всегда была убрана",- замечает Анастасия Филипповна Пономарева (Лекшмозеро).

         Кокошники в послереволюционное время женщины практически не носили. Их надевали лишь на свадьбу: но уже тогда они были не у всех, и их приходилось одалживать у тех, кто побогаче. Многие еще видели кокошники в детстве или молодости у бабушек, теток и других старших родственников, но ни у кого они не сохранились. О бывшем у нее кокошнике сообщает и Мария Степановна Пономарева: "Да дети растащили себе на бусы и потеряли". Клавдия Никитична Телепнева (Труфаново) так описывает кокошник: "Сшит шапочкой, ушка вынуты. Надо лбом высокий, округлый такой, в поднизях из жемчуга".  На кокошник сверху повязывался большой гарусный платок, который застегивался брошкой.

         Пелагея Федоровна Третьякова (Лекшмозеро) предоставляет некоторые свидетельства о головных уборах, используемых на летних работах: и женщины, и мужчины надевали на головы  портяные "кукли", доходящие до середины спины и защищающие от комаров и гнуса, при этом на лицо надевали еще и волосяную сеть из конского волоса. Пелагея Федоровна

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 35. Кофта для пожилой женщины.

1 – вид спереди; 2 – вид сзади.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 36. Девичья перевязка.

1 – нашитая полоска позумента.

добавляет: "А меня гнуса не любила, так я гола ходила - плат за ушми повяжу, а чтоб шея была свободна". Примечательно в этом свидетельстве и то, что "гола", по Пелагее Федоровне, это все-таки в платке.

         Из мужской одежды называют рубашки: обычно пестрядинные, на сенокос белые, и портки или штаны: на неделе портяные, в праздник покупные, "матерчатые" или тоже портяные, но крашеные. Как правило, мужские рубашки тоже уже не расшивались, но Ольга Васильевна Ушакова помнит, что раньше они были с косыми воротами, и их украшали вышивками на рукавах, на запястьях, на груди. И Клавдия Никитична подтверждает: "Мужчинам тоже шили рубахи из холста. Раньше вышивали, а при нас уже нет". Портяные портки на памяти современных жителей стали считаться нижней одеждой, но долго оставались ее неотъемлемой частью. "На штаны всяко нагодюет",- замечает Анна Михайловна Пянтина (Гужово).

         О поясах сведений мало: они уже выходили из употребления, и их носили лишь старики.  Надо сказать, что старики в своей манере одеваться вообще дольше других сохраняли уже отошедшие в прошлое элементы костюма. Клавдия Никитична Телепнева (Труфаново) так описывает их облик: "Рубахи длинные, до колен. Штаны портяные. Пояса гарусные, с кисточками". Про пояса у других говорят: "У кого есть - наденут". Длинный пояс из металлических нитей с пышными кистями, видимо, купленный, найден на чердаке одного из домов Гужова (рис. 37).

         Верхней рабочей одеждой и для мужчин, и для женщин служил холщовый балахон, шившийся из плотной ряднины, а также сходный по покрою, но более теплый кафтан: на уток для него добавлялась шерстяная нитка. Для тканья ряднины на балахон использовали самые грубые нитки первого и второго очесов: отрепы на уток и изгребы на основу. "На балахон ткали из  изгребей, а отрепками затыкали",- вспоминает Клавдия Никитична. Балахон надевали на тяжелые физические работы в лесу. Это простая одежда. "Балахон не нагота, а лапоть не босота",- приговаривает Пелагея Федоровна Третьякова. А Клавдия Никитична сравнивает его с современными джинсовыми юбками и брюками и смеется над своей внучкой, собирающейся на танцы: "Мы в такой одежде на работу в лес ходили, а ты - на свиданье". Балахон был найден на чердаке дома Борзоноговых в Гужове (рис. 38). Он представляет собой род пиджака с длинными рукавами, без подкладки, без воротника, приталенный, с расширяющимися книзу, запахивающимися друг на друга и застегивающимися на несколько крючков полами. Гужовский балахон покроя, называемого здесь "пятишовка", по преобладающему мнению, принадлежал женщине; мужской балахон - прямой. Но некоторые говорят, что "пятишовки" шили и для мужчин, а женщины тоже носили прямые. Вот слова Клавдии Никитичны: "Пряму таку сошьют - вот и балахон. Мужские и женские одинаковы".    Клавдия Никитична описывает и кафтан: "Кафтан шили из шерсти, сукна. Длинные рукава, под горло, длина до колен, а бывало и ниже, и выше. Носили на шубах, и просто. Тоже рабочая одежда. А если выходная, то делают пятишовку, расширенную от талии: выкраивают клинья". Из одежды рода пиджаков упоминают еще

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 37. Пояс.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 38. Балахон.

1 – вид спереди; 2 – вид сзади: полы развёрнуты;

3 – вид сзади.

саки прямого покроя. Рассказывают и о сшитых из специально обработанного, вымоченного особым образом льняного полотна брюках, в которых ходили на работы на озеро: они почти не промокали. Для работ на озере шили и кожаные, непромокаемые передники.

         Теплая одежда была не у всех и носилась долго, переходя в семье от одного к другому и неоднократно перешиваясь по мере надобности. В нее входили: сибирка - суконное пальто (по мнению Клавдии Никитичны, мужское); тужурка и шуба из овчины, как правило, черной - у тех, кто держал овец. Мужские шубы шили "со сборами", женские - пятишовки. Старики носили длинные шерстяные армяки. "Ермаки слыхала, у нас не было. При моей памяте, дак не шили",- замечает Клавдия Никитична. Она описывает и меховые или стеганые душегреи: "Душегреи: шубу сошьют, как жилетку, без рукавов. Их стегали ватой, если из  материала шили". В холод на голову надевали: женщины теплые платки, мужчины шапки. Конечно, шитье шуб, шапок и вообще обработка кож считались мужской работой и видом ремесла.

         К теплой одежде относились и рукавицы. Они были двух видов: меховые, которые назывались "шубницами", и вязаные - "исподники" или "исподки". Для вязания исподок использовалась "осенна" и "еретина" (первой стрижки молодых овец) шерсть, не годящаяся на валенки. Вязали их так называемой "русской иглой". Такая игла, изготовленная на местной кузнице, имеется у В.Я.Патракеева (Масельга). Она представляет собой заостренный с двух сторон железный стержень длиной около 14 сантиметров с продольным ушком на расстоянии от одного из концов иглы, равным примерно трети ее длины. Вещи, связанные "по-русски", были толще и прочнее  вязанных обычными спицами. Особенно незаменимы такие рукавицы были при работах в лесу, на лесозаготовках. "Богатые больше так вязали. Мама - только для лесозаготовок",- вспоминает Анастасия Филипповна Пономарева (Лекшмозеро). "По-русски" вязали и носки. Как вязать русской иглой, возможно, помнит Мария Степановна Пономарева (Лекшмозеро). Для работы на озере изготавливали и рукавицы из конского волоса: в них не намокали руки.

         Надо заметить, что в рабочей  и теплой одежде, а также и в обуви половые различия в значительной степени стираются: подчас они отличаются лишь размерами, а иногда одна и та же вещь могла использоваться и мужчиной, и женщиной.

         О детской одежде говорят, что она повторяла взрослую и шилась из домотканины. Вот рассказ Марии Михайловны Беляевой (Гужово): "Мы также домотканые платья носили. Лет шесть мне было, помню, папа купил лошадь у попа; собрался пахать, поставил лошадь к лестнице. А я в новом платье. А жили тогда в рудной избе. Я забралась на коня, а он пошел пить. Наклонился - я и соскочила кубарем. А конь ногой ступил, и на мое новое платье... Ой, я плачу! Этого коня в колхоз и сдали потом. Я боронила на нем, молоко возила в Лекшмозеро, уже в колхозе. Ой, я коней любила". А Евдокия Никифоровна Казаринова (Труфаново) вспоминает и о таком виде детской праздничной одежды: "У мамы фартук был: широкий, со сборами. Дак сестра родна зашьет меня в фартук, и идем".

         Украшения у крестьян были покупные и включали кольца, броши, серьги.

         Портяную одежду гладили с помощью рубеля, который называют здесь "катальной палкой": это деревянная доска с ручкой и валик; поперек доски вырезаны канавки по диаметру валика. Портно наматывали на валик, клали на стол, прикрывали сверху доской (канавками вниз, к валику) и катали валик по поверхности стола от одного конца доски к другому. Через несколько минут ткань действительно становится гладкой. Этот способ с удовольствием демонстрировали и в Масельге, и в Лекшмозере.

         В колхозное время для глажения белья стали пользоваться утюгами, которые нагревали, закладывая в них угли. Такой утюг и ныне есть в доме Казариновых в Труфанове. Евдокия Никифоровна о нем рассказывает: "Крышка открывается, туда угли кладут. Утюги после стали, когда катальной палки не стало".  

 

СУДЬБА ЖЕНСКИХ РУКОДЕЛИЙ

 

         Сейчас в Лекшмозерье традиционная одежда встречается довольно редко, старые домотканые и расшитые скатерти и полотенца - несколько чаще. Все встреченные образцы уступали по пышности и великолепию шедеврам прикладного искусства, представленным в Государственном Историческом музее (Москва), Музее народного искусства (Москва), Каргопольском Краеведческом музее. Да это и не удивительно: ведь традиционную одежду собирают, как говорят здесь,  научные работники из городов уже лет пятнадцать - двадцать, а на самом деле все сорок. Но и оставшиеся предметы ярко показывают насыщенность красотой каждодневной жизни простых, обычных людей, не отмеченных особым художественным талантом.

         Как правило, одежда и полотенца сохраняются старшим поколением как воплощение памяти, а более молодыми - уже как нечто музейное, а иногда и шутовское: традиционную одежду надевают иногда "снарядихи" - ряженые - во время святочных гуляний. Не все старые люди уверены в сохранности этих вещей после их смерти.

         По словам Анастасии Ивановны Макаровой, традиционную одежду перестали шить и носить, потому что появилась возможность покупать готовую. Ведь изготовление холста очень сложно, и с появлением денег у населения и товаров в магазине от выращивания льна и ткачества отказались. Много одежды утрачено по бедности: еще в послевоенные годы сарафаны перешивали и мальчикам на штаны, и себе и девочкам на платья. Мария Александровна Виноградова (Лекшмозеро) и замуж выходила в перешитом из сарафанов платье.

         К сожалению, такая же судьба постигла  и другие виды рукоделия: как правило, в крестьянских семьях нет интереса к вышиванию или вязанию среди детей и внуков стариков. Лишь дочь искусной вышивальщицы Лидии Николаевны Горюновой из Ожегова переняла у матери ее искусство. Вековечное стремление  крестьянина к созданию красоты своими руками едва теплится в наших современниках.

 

Примечания:

 

1) - Архив Государственного Исторического музея. Историко-бытовые экспедиции, N958, оп.1. Документы Каргопольской историко-бытовой экспедиции по теме "Народное творчество и материальная культура на территории б. Каргопольского уезда Олонецкой губернии" (отв. Левинсон Н.Р., 1950 г.).

2) -  Изобразительные мотивы в русской народной вышивке. Музей народного искусства. Москва, "Советская Россия", 1990, каталог, NN 51, 116,117.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ПИЩА

 

"Если стряпуха хорошо хлеб печет,
ей Бог помогает. А какая плохо -
не отговорится,что мука плохая.
Просто - лодырь".

                               Василий Дмитриевич Первушин, Гужово

  

 

      Приготовление пищи - и самих блюд, подаваемых на стол, и продуктов для них - в Лекшмозерье, как и везде, было уделом женщины. По тому, что на столе во время еды, судили о хозяйке  в доме. Недаром, рассказывая о Екатерине Макаровне Солодягиной из Масельги, бывшей умелой, расторопной хозяйкой, Нина  Макаровна Смолко (Лекшмозеро) говорит: "У нее все кутилось и варилось". Умелость хозяйки заключалась в том, чтобы при небольшом наборе простых продуктов: муки и крупы трех-четырех сортов, молока, картофеля, рыбы,- и значительных ограничениях, связанных с постами, обеспечить семье полноценную, разнообразную и вкусную пищу.

 

 

ОСНОВНЫЕ ПРОДУКТЫ И БЛЮДА

 

«Есть коровушка, есть курочка,

Дак испекёт и дурочка».

Александра Дмитриевна Шуйгина, Гужово.

 

      Основная пища - хлеб и рыба; и то, и другое разрешалось есть и в пост.

      Хлеб - основа жизни крестьян, и отношение к нему было почти священным: еще лежащее в квашне тесто крестили лопаткой, а затем выкладывали на стол для его дальнейшей обработки. Хлеб пекли из разных видов муки: ржаной, овсяной, ячменной (ячневой), ближе к совхозному времени пшеничной; поэтому почти любое зерно могли называть просто хлебом. Запасами хлеба определялся уровень благосостояния семьи; считалось, что если есть хлеб - будет и жизнь, ибо все остальное было в руках хозяина. "Раньше считалось: богачи - у кого хлеба побольше",- вспоминает Василий Дмитриевич Первушин (Гужово). Жизненно важное значение хлеба подчеркивается в некоторых традициях и обрядах, например, в свадебном, когда молодых встречают хлебом-солью. Пасхальные хождения духовенства по домам прихода с молебнами также сопровождалось одариванием его хлебами.

     Многие в Ожегове, Думине и в Труфанове пекут хлеб сами и поныне. Когда-то все мучные изделия выпекались без противней, на поду хорошо прогретой и чисто выметенной "помелом" из сосновых лапок  - "паханой",- говорят здесь - печи. Процесс перемешивания теста называют здесь "катанием": "надо хлебы катать",- говорит Нина Макаровна Смолко (Лекшмозеро). От Татьяны Дмитриевны Пономаревой (Лекшмозеро) записан рецепт выпечки белого хлеба: пшеничная мука с вечера смешивается с водой и помещается в квашню с "подквасьем" - остатками старого теста, используемого в качестве закваски (вместо дрожжей); утром тесто еще раз перемешивается  и выпекается в печи. Выпечку хлеба описывает Анастасия Ивановна Макарова (Лекшмозеро): "Растворишь квашню - еще с вечера воды нальешь,- а утром мукой растворишь и печешь на поду".

     Вода, налитая в квашню с подквасьем, имеет здесь особое название: "бережина".  "Воды в квашню нальешь - вот и бережина",- замечает Евдокия Филипповна Басова (Лекшмозеро). Хлеб, выпеченный из разных видов муки, назывался по-разному: из ржаной - мякушка, из житной - житник, из овсяной - овсяник. В зависимости от формы и размера хлеба различали "култыш" и "шарабан". Пекли хлеб либо каждый день, либо через день.

     Помимо хлеба использовалось множество выпеченных из разных видов муки и крупы изделий:

  1) манник - из манки с простоквашей и небольшим количеством  масла;

  2) колобки, колобы, колобушки - из муки без дрожжей (т.е. из пресного теста) с большим количеством масла и сметаны; колобы пеклись по праздникам;

  3) крендели - их пекли также на большие праздники, например, на Пасху;

  4) разные пироги: с толокном - смесью овса с ячменем*, запаренной в печи, высушенной  и размолотой на мельнице; эти пироги назывались "свинками"; а также  пироги с горохом, картошкой, репой (репники), ягодами - черникой, брусникой, малиной (ягодники); пустые пирожки, слегка присыпанные сверху солью,- соленики; их выпекали, когда нечего было положить в качестве начинки;

  5) ватрушки с творогом или картофелем - "картофны";

  6) самые разнообразные сочники: открытые пироги, выпекаемые на тонких лепешках  - сочнях - из ржаной или ячневой муки с картошкой (картошные), кашей, ягодами, творогом, политые сметаной, посыпанные солью; среди сочников различали житники, шанежки, калитки, наливки, соляники.

     Сочники были и остаются очень популярны и разнообразны. Процесс их изготовления записана от Нины Макаровны Смолко (Лекшмозеро). Тесто для сочней замешивается, как правило, без дрожжей (кроме наливок) и готовится очень крутым, почему его долго "наминают". Затем его разделяют на шарики, которые очень тонко раскатывают "скалом" (скалкой). Получаются лепешки диаметром около пятнадцати сантиметров. На середину лепешки наливают начинку из картофельного пюре или рассыпчатой каши, разведенных молоком, или просто жидкого теста из белой (пшеничной) или ячневой муки. Края лепешки загибают внутрь , чтобы начинка не выливалась, и выпекают в печи. Возможна была начинка из ягод или творога. Многообразие начинок делало сочники и по вкусу, и по виду непохожими друг на друга.

*) – По сведениям Т. Д. Пономарёвой (Лекшмозеро), толокно – смесь овса с конопляным семенем.   

 В зависимости от вида сочня, начинки и придаваемой изделию формы различали:

  1) житники - начинка из ячневой муки с молоком, сочен из ржаной муки;

  2) шанежки - начинка из теста из белой муки, края сочня загибаются с четырех сторон конвертиком с приданием лепешке квадратной фомы;

  3) калитки - начинка из рассыпчатой , как правило, ячменной, или любой другой, какая есть, каши, а также из картофельного пюре с маслом и молоком; "калитки - тоненьки соченьки, а начинка - пшено запаришь, с маслицем",- любовно вспоминает Анастасия Ивановна Макарова (Лекшмозеро); края сочня загибаются большим пальцем равномерно по всей окружности  мелкими зубчиками с  приданием лепешке многоугольной формы, сверху поливали сметаной, мазали маслом; калитки пекли в праздники или в воскресенье; о приготовлении ячневой начинки для калиток рассказывает Анна Михайловна Пянтина (Гужово): "Ячнева крупа на ночь замачивается на простокваше, разбухает и используется в качестве начинки;

  4) наливки - сочен из "хожалого" (несвежего, постоявшего) несдобного дрожжевого теста, оставшегося от выпечки хлеба, начинка из картофельного пюре или теста из белой муки; из-за дрожжей сочен получался более толстым, как и калитки , наливки сверху поливали сметаной и мазали маслом; их еще называют "наливушками".

      Нина Макаровна рассказывает и о том, как готовили свинки: толокно замешивали, клали ложкой на раскатанное тесто из ржаной или ячневой муки с добавлением сдобы, верх защипывали и выпекали. Получался очень сдобный, рассыпчатый пирожок. Свинки носила теща зятю на Новый год.

     Как в хлебе, так и в других выпекаемых изделиях наиболее часто использовались ржаная и особенно ныне совершенно вышедшая из употребления ячневая мука, жито. Сегодня еще многие помнят ее  особый вкус и аромат. "Бывало, своя усадьба поспеет, жита соберешь, насушишь. Жито поспеет, житника испекешь",- вспоминает Лидия Ивановна Попова (Лекшмозеро). Пшеничной муки было немного, ее берегли и в будние дни применяли экономно: в качестве начинки, в смеси с другими видами муки, а также в праздничных блюдах.

     С ранней весной, с днем "сорокосвятых", как здесь говорят, связана выпечка особых мучных изделий - "тетерок". Тетерки - это особое обрядовое печенье, которое пекли из пресного (бездрожжевого) теста, разведенного на воде, так как в это время идет Великий пост. Тесто готовилось из ячневой или ржаной муки, как для сочней. Руками раскатывалась длинная тонкая полоска, из которой выкладывался особый орнаментальный мотив в виде одного из указанных на рис. 39 (нарисованы Ниной Макаровной Смолко и Ольгой Васильевной Ушаковой). С тетерками в сорокосвятых теща ходила к зятю. Архаичная солярная символика, вскрытая Г.П.Дурасовым (1) в каргопольских тетерках, видимо, присутствует и в лекшмозерских, но местные жители о ней не помнят. Осталось непонятным, добавлялось ли в тесто для тетерок, как в Каргополе, конопляное семя.

    

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Рис. 39. Обрядовое печенье – тетёрки.

Особые лепешки из дрожжевого теста, оставшегося от выпечки хлеба, пекли к Рождеству: ими одаряли ходящих по избам с прославлением праздника. Некоторые называют их "перепечками" и "перепетьем", другие - "хлебинками". "Перепетье" пекли и в Великий Четверг. Это, по словам Ольги Васильевны,- "великоденные четвережки",т.е. испеченные "в Велик день". Они, по представлениям крестьян, обладали особыми свойствами: перекрестив их торцом ладони крест накрест (вдоль и поперек), женщины хранили их в божнице рядом с иконами, а впоследствии использовали перед началом всякого важного крестьянского дела: пахоты, первого выгона скота и т.д.

     Очень любимы были блины: овсяные, ячменные, "белые" (пшеничные). Блины были большими, их разрезали на части по числу едоков, а также заворачивали в них начинку из толокна, пшена, яичницы. Как правило, мука для них разводилась на воде, лишь по праздникам - на молоке. Во время еды блины "мачут" (макают) в сметану, растопленное масло или запивают молоком, при этом молоко зачерпывают деревянной ложкой из крынки, стоящей на середине стола. Выпечка блинов требовала довольно много времени, недаром Лидия Ивановна Попова (Лекшмозеро) вздыхала: "Эх, блины, да стали бабы ленны". Их пекли в особых случаях: для встречи зятя, хозяина, для работника, живущего в данное время в семье. Тесто для блинов "намазывается", как говорит Нина Макаровна, на сковороду, они выпекаются в печи на открытом огне с одной стороны, без переворачивания. После снятия со сковороды блины укладывались прямо на столе. Нина Макаровна сообщает рецепт традиционных для Лекшмозерья овсяных блинов: небольшое количество овсяной муки заливается водой, жидкое тесто солится и оставляется на ночь, утром в него добавляется белая мука, тесто хорошо размешивается, после чего можно печь.

     Особые блины - сдобные, толстые шаньги, приготовлявшиеся в торжественных случаях. Пшеничная мука для них смешивалась пополам с ячневой и разводилась молоком, в шаньги добавлялись и яйца.

     Кроме блинов пекли "глупыши", "олашки" - оладьи из гороховой муки.

     Также любили каши. Чаще всего их варили из овсяной или ячневой муки на воде или на молоке. В будние дни они были попроще, попостнее. Каша, сваренная на воде, называлась "толокницей" (сведения М.М.Беляевой, Гужово). В бедных семьях по весне, когда не хватало хлеба, из ячневой, овсяной, реже ржаной муки варили "кашу загусто". О ее приготовлении рассказывает Лидия Ивановна Попова (Лекшмозеро): "Вскипятишь воду в котелке, кинешь соль, сыпешь муку и мутовкой скешь (т.е. взбиваешь), она заваривается. Поставишь в печь на угольки в несильный жар минут на пять. Как остынет, перевернешь на блюдо: каша крутая, стоит. Эту кашу мачут в сметану, простоквашу и едят вместо хлеба".

     Лидия Ивановна описывает приготовление еще одной своеобразной каши, называемой ею "солодягой", из проросшего, не лучшего качества зерна: "Проросшее зерно мелешь в муку. Нальешь воду, разоскешь муку в воде мутовкой пожиже, ставишь в нежаркую печь и выпариваешь. Наверху образуется корочка - ребятам лакомство. Солодягу и с хлебом едят".

     Варили кашу и в праздники. Праздничная каша: например, общая каша - пожинаха - в последний день сбора урожая, - была рассыпчатой, масляной. Готовила каши и молодежь на своих вечеринках: в канун Нового года, в Васильев вечер, парни и девушки приносили с собой разные крупы и варили общую кашу из разных круп - "васильевщину". Особой кашей кормили и приехавших от венца молодых.

     Особое отношение было к гороху, который наряду с репой имел важное значение среди основных продуктов питания. В голодные годы лекшмозеры жили чуть не на одном горохе и репе. "Трудно сейчас себе это представить",- размышляет, сообщая об этом, Василий Дмитриевич Первушин (Гужово). Из гороха тоже варили кашу: его замачивали на несколько часов и распаривали в печи.

     Запекали в печи и картофель. Нина Макаровна Смолко (Лекшмозеро) называет несколько блюд из запеченного картофельного пюре:

  1) картофница - пюре, разведенное молоком пожиже и запеченное в крынке;

  2) шаньга картофельная - пюре, разведенное покруче с большим количеством сметаны и запеченное на сковороде до появления румяной корочки сверху.

     Анастасия Ивановна Макарова (Лекшмозеро) упоминает также "драчены" - из картошки, запеченной в печке.

     Величайшее значение в пищевом рационе лекшмозеров имела рыба. Это был один из самых доступных для крестьян продуктов, заменявший им мясо. Любой мальчишка мог за десять минут наловить рыбы на уху. Но этот продукт в рационе иных семей в колхозные годы стал редкостью. Так, Анастасия Филипповна Пономарева (Лекшмозеро), росшая с малых лет без отца, а с двенадцати лет и без деда, в колхозные годы, рассуждает: "Чтобы рыбу ловить, нать сети плести, а с удочкой - нать лодку". Рыба использовалась летом свежая, зимой сушеная. Сушеную рыбу называли "сушик", "суштик", "сущик", "сушье". Ее получали, высушивая в печи мелкую свежую несоленую рыбу. Заготавливали рыбу впрок и засаливая ее.

     Как из свежей, так и из сушеной рыбы готовили уху или рыбник. На уху годилась любая рыбешка, недаром, имея в виду костлявых ершей, лекшмозеры говорят: "Уху хлебай, а рыбку  не бай" (т.е. не проси). Причем уху варили с самого утра , при топке печи и ели не только на обед, но и утром, и вечером. Не было принято жарить рыбу на сковороде: считалось, что она при этом получается несочной и невкусной. Любимым рыбным блюдом был "рыбник" - запеченная в тесте рыба. Рыбники готовили и в праздники, и в будни. "Уж рыбник всегда был",- говорит Василий Дмитриевич.  От Александры Дмитриевны Шуйгиной записан рецепт его приготовления. С вечера из ржаной муки на теплой воде замешивается негустое тесто, утром в него добавляются соль и мука, тесто как следует разминается и раскатывается в тонкий круглый блин (его называют "коркой") диаметром около тридцати сантиметров. Корка обваливается в муке, и на нее горкой укладывается свежая вычищенная и посоленная рыба; если используется небольшая плотвичка, кладется штук десять. Некоторые хозяйки не очищают рыбу от чешуи, считая, что так в ней сохраняется больше сока. Затем края корки смачиваются водой из-под рыбы и защипываются. Получается продолговатой формы большой пирог,  его выпекают в хорошо прогретой печи. Минут через двадцать, когда верх корки подрумянится, его перемещают в более прохладное место печи, ближе к устью. К рыбнику полагалось подавать овсяные блины.

     Большое значение, особенно летом, имели грибы. Блюдо из свежих грибов называют "грибовницей". "Грибовница - жарены грибы. И рыжики жарили, когда захочется. А так солили все",- рассказывает Анастасия Ивановна. Впрок заготавливали и сушеные грибы. Для сушки использовали белые, на засолку - грузди, белянки, реже волнушки и рыжики. Замечают, однако, что рыжики часто червивые. Солили грибы сырыми: пересыпали солью, перекладывали смородинным листом и укропом, если он был, и помещали под гнет. Время от времени засаливаемую массу протыкали палочкой.

     Использовали в пищу, хотя и ограниченно, и яйца. В обычное время их экономили, добавляя не во всякие блины и не в каждую выпечку. Зимой яиц вообще не ели, а копили для Пасхи. Ведь только зятю в пасхальную неделю теща должна была отнести сто яиц, правда лишь в первый год после свадьбы. Поэтому яйца складывали в подвал, для сохранности "то ли в золу, то ли еще куда" (слова М.М. Беляевой). В остальное время года из них иногда готовили яичницу. Татьяна Александровна Подгорних (Лекшмозеро) сообщает ее рецепт: два яйца смешивают с молоком, смесь подсаливают и выливают в чугунок, который помещают в печь.

     Несколько менее, но тоже сдержанное отношение (может быть, из-за нехватки, по необходимости) наблюдается и к молоку. Молоко пили , но немного. Только праздничные шаньги замешивались на молоке, все остальные блины - на воде, на воде готовились и многие каши. Молоко, которым запивали блины, подавали в общей крынке, из которой каждый зачерпывал ложкой. Добавляли его и в различные запеканки, начинки для сочников. Пенки с молока служили лакомством для детей. Такое отношение к молоку во многом связано с тем, что оно считалось скоромным продуктом, и его не разрешалось употреблять по средам и пятницам. Конечно, в колхозное время, когда крестьяне должны были много молока сдавать государству, его значение в рационе снизилось.

     Для того, чтобы молоко не скисало, в него клали можжевельник, по-местному "вереск", "вересу". А Алексей Александрович Ушаков (Масельга) сообщает, что в поле с этой же целью в туес с молоком кидали лягушку; он утверждает крайнюю распространенность этого способа. Из молока готовили творог, сметану, масло.

     Интересны упоминания Лидии Ивановны Поповой и Нины Макаровны Смолко о том, что сметану к столу подавали , как они говорят, "кипяченой". О получении такой сметаны рассказывает Лидия Ивановна: "Масленник - такой глиняный горшочек наподобие миски. В нем сметану - на угольки; перекипятишь, кипяченая сметана корочкой покрывается".

     Весьма ограниченное применение имело сливочное масло: его клали в кашу, им сбрызгивали выпечку, но нет свидетельств, чтобы его мазали на хлеб. Нина Макаровна сообщает такие меры масла: "Шишка масла - небольшая кучка, и теста тоже. Чолпан, чолпанище - много масла, гораздо большая кучка".

     Попов А.В. (Лекшмозеро) упоминает, что в пищевой рацион  жителей входило конопляное масло.

     Сведений о мясе мало.  Рассказывают, что вареная, крошеная говядина подавалась к столу в праздники, а в будние непостные дни варились мясные щи. Для разделки мяса использовалась особая доска с выдолбленным прямоугольным углублением.

     В число основных продуктов питания входила репа. Ее сеяли очень много. Одна семья, по данным Василия Дмитриевича Первушина (Гужово), заготавливала более 50 мешков этих корнеплодов, храня их в земляных ямах. Повсюду в Лекшмозерье репа считалась самым большим лакомством. По свидетельствам Василия Макаровича Солодягина (Масельга), Александры Дмитриевны Шуйгиной (Гужово) и других, репу высеивали в лесах, преимущественно ольховых или березовых, на репищах. Осенью делали вырубку, деревья сжигали на золу, а весной эти участки засевали. Позже репу стали высевать в огороде у дома. Собирали репу к осени, иногда успевали снять два урожая.  Вырастала она большая, с голову: "на голову положишь, не упадет",- говорит Мария Степановна Пономарева (Лекшмозеро),- и сладкая, сахаристая, так что приготовление блюд из нее не требовало добавления сахара. 

     Ели репу сырой, пареной, печеной, вяленой. Пекли ее на поду печи, на большом жару, на углях: красноватая, обугленная репа по вкусу напоминала печеные яблоки. Парили репу в жарко натопленной печи особым образом: все пространство печи набивали репой, устье плотно закрывали заслонкой или даже закладывали кирпичами, при  этом щели замазывали глиной, и выдерживали в течение двух дней. Пареную репу называли "парой". Иван Михайлович Третьяков (Масельга) передает рассказ Василия Макаровича Солодягина, как тот, будучи маленьким, сам лазил в рудную печь, чтобы подавать оттуда "пару". А вот как вспоминают о репе Зинаида Филипповна Корнякова и Анастасия Филипповна Пономарева (обе - Лекшмозеро): "Репу закладывали в ямы. Зимой привезут - и в печку. Заслонкой заставят и замажут глиной. Оттуда достают пар. Эх, сейчас уж не сажают".  Пареную репу "резали на ломоточки, дольки", как говорит Мария Михайловна Беляева (Гужово), и сушили, вялили, получая так называемые "репные сухари". Заливая репные сухари кипятком и настаивая смесь сутки, получали "сусло" - водный настой пареной репы. Сусло представляло собой вкусную сладкую жидкость темно-вишневого цвета: им запивали пироги и калитки, в него макали овсяные блины. Для питья сусло надо было разбавлять водой - таким концентрированным был репный настой.

     Несколько иной рецепт приготовления сусла сообщает Анастасия Ивановна Макарова (Лекшмозеро): репа выпаривается в печи, в закрытом чугунке с небольшим количеством воды, высушивается на противне и заливается водой для настаивания.  К суслу подавали так называемое "сырое тесто", рецепт которого сообщает Анастасия Ивановна: овсяную муку заваривали кипятком и давали немного покиснуть на печи, тесто было готово к употреблению, как только начнет подниматься.

     Варили и репную кожуру; добавив в отвар закваску, получали  "рассол": его хранили в деревянных ушатах.

     В рационе крестьян было много ягод. Заготавливали их и впрок, причем без сахара: бруснику и клюкву мяли и хранили на холоде, чернику сушили. "Одной брусники треног натолкешь - три ушата воды туда входило. В своем соку стоит",- вспоминает Евдокия Никифоровна Казаринова (Труфаново). В больших количествах заготавливали на зиму морошку, и тоже без сахара: на дно кадки стелили листья малины, затем засыпали ягоды, сверху опять закрывали листьями малины и придавливали прессом: деревянным дном с камнем. Использовали и рябину: из нее варили варенье, предварительно вымочив ягоды в течение трех дней (сообщено Т.А.Подгорних, Лекшмозеро). Рябиновый настой использовали для приготовления хмельного напитка типа браги, добавляя в него сахар и дрожжи для брожения.

     Меда в рационе лекшмозеров не было, лишь иногда случайно находили дикий мед в лесу; мало было и сахара. Мария Михайловна Беляева (Гужово) рассказывает, как поил ее чаем дед Иван Михайлович Шуйгин, живший отдельным домом, когда она девочкой ходила к нему в гости: "Спрашивает: - Cколько будешь чашек пить? - Две. Откалывает четыре малюсеньких кусочка сахара". О большой редкости сахара свидетельствует и эпизод с чаепитием в семье свекора Т.А.Подгорних, приведенный в разделе "Семья и семейные обычаи".

     Имеются некоторые сведения об особенностях  кормления маленьких детей. До года ребенка кормили грудью. Потом, отучая от груди, к ней прикладывали щетину: укалываясь, ребенок постепенно отвыкал. Использовалась для младенцев и бутылка-соска, изготовленная из рога. Были в употреблении и соски-пустышки: разжеванный хлеб смешивался с сахаром и заворачивался в марлю; Малыш обсасывал содержимое, после чего оставались так называемые "осевки"; так называли  и то, что не просеивается.  

     Традиционной кухонной утварью для приготовления пищи в печи хозяйки пользуются и поныне. Это приспособления для помещения предметов в печь: ухват для чугунов, лопата для хлебов и других выпекаемых изделий, сковородник для сковород. Все они имеют длинные ручки, предохраняющие от ожогов. Раскатывали тесто "скалом" - скалкой, имеющей не цилиндрическую, а эллипсовидную форму. Для перемешивания теста в квашне, а также для сбивания масла применялась "мутовка", изготовленная из комлевой части небольшого деревца. Такая мутовка найдена на чердаке одного из домов Гужова.

     Для приготовления пищи использовали в основном глиняную посуду. "Супа варили в горшках, в котелках не варили, - вспоминает Евдокия Никифоровна Казаринова (Труфаново). - Печку натопят, суп поставят и варят - в горшке". Многочисленная глиняная посуда, используемая при обработке продуктов  и приготовлении пищи, описана в разделе "Традиционные промыслы  и ремесла".

         

НАПИТКИ

 

     Чай в современном понимании не был повседневным, распространенным напитком, так как чайный лист, заварка, был редкостью. Еду запивали часто простой водой. Но готовили и свой, местный "чай", который по цвету не отличался от обычного и обладал особым ароматом. В связи с этим О.В.Ушакова (Лекшмозеро) рассказывает, как ее сосед зазвал своего приятеля в избу и долго поил его столь хорошо заваренным чаем, что, уходя, приятель поинтересовался, откуда у него такая заварка; на это сосед Ольги Васильевны показал на хранящийся на печи мешок с заваркой собственного изготовления.

     Заваривали листья  малины и черной смородины, которые собирали с кустов в лесу. Часто этим занимались старики; в частности, дед Василия Дмитриевича Первушина Федор Макарович, до глубокой старости "лист в лесу бросал", т.е. собирал с кустов. Для использования в качестве заварки листья малины обрабатывали определенным образом: свежесобранные молодые листья клали в темное теплое место под пресс дня на два - три - морили, а потом сушили. Таким образом листья малины заготавливали на зиму в больших количествах. Несколько иной рецепт заварки из малины сообщает Ольга Васильевна. Для него обрывают небольшие концы веток с листьями и мелкими, засохшими, уже не годными в пищу ягодами. Их складывают в кастрюлю (раньше в чугунок или горшок) слоями, каждый из которых спрыскивают водой, и помещают в нежаркую печь на полдня - день: "до вечера",- говорит Ольга Васильевна; она называет это "заморю в печке". Затем ветки раскладывают и сушат, а потом и размельчают. "Так всегда моя мама делала",- добавляет Ольга Васильевна. Также можно было готовить и листья смородины.

     Заваривали и сами ягоды малины. этот рецепт сообщает Татьяна Дмитриевна Пономарева (Лекшмозеро): малину "затолкать" в горшок, добавить немного воды и поставить на печь на два дня. Потом вынуть и высушить. В качестве чая и теперь еще используют настой чаги: раскрошенные кусочки заливают кипятком и настаивают не менее двух часов. Интересно, что лучшим считался чай, заваренный на озерной , а не на колодезной воде.

     Готовили и ячменный кофе. Для него использовали поджаренные до приобретения красного цвета либо сами зерна ячменя, либо сочен из ячневой муки. Заваривали,  как чай.

     В обычные и особенно  в постные дни пили квас из ржаного хлеба. Его готовили, заливая водой куски хлеба и настаивая один - два дня. Готовили и репный квас, заваривая сырую репу.

     В праздник обязательно варили густой молочный кисель. Его черпали ложкой и запивали молоком. Этот кисель, составляя завершающее блюдо праздничного меню, имел прозвище "погонялка", что означало: поели - уходите из-за стола (сообщено Марией Михайлвной Беляевой, Гужово). Мария Михайловна вспоминает долго ходившую по деревне поговорку: "Миша - одного киселя похлебал", другими словами, ушел несолоно хлебавши; этот Миша, будучи в гостях за праздничным столом, оказался без ложки и все не решался ее попросить, а хозяева заметили это лишь в конце обеда, когда на столе остался один кисель.

     Лакомством в любое время считалось сладкое сусло, о котором уже рассказывалось.

     Молоко в качестве напитка имело ограниченное применение: обычно им только запивали другие блюда; как самостоятельный напиток его подавали в праздники. Несколько чаще пили простоквашу.

     После тяжелой работы пили напиток, приготовленный из овсянки: ложку овсяной муки размешивали в кружке воды. Рассказывают, что овсянка смягчает воду, после чего вода, даже и холодная освежала, но не обжигала горло. Этот напиток хорошо утолял жажду, и его часто брали с собой в поле.

     Все алкогольные напитки объединяются жителями одним словом: вино. Все, с кем удалось поговорить, утверждают, что до самой войны никакого самогоноварения, пьянства не было. "И пить-то было некогда, все работали",- рассказывает Анна Игнатьевна Богданова (Думино).- Разве кто побогаче - покупал вино в городе, ну, а у остальных его вообще не водилось". Она, сокрушаясь, упоминала о недавно заезжавших трактористах, ищущих втридорога купить одеколон. Василий Дмитриевич вспоминает редкий, уже послевоенный эпизод, связанный с женитьбой одного из братьев соседей Первушиных, вернувшегося с войны. К свадьбе те столько наварили браги, что не только люди, но и вся "живность" во дворе - куры, петухи, поросята, собаки - были пьяные. "А раньше не слыхал,-  уточняет Василий Дмитриевич. - Считалось вульгарным, зазорным подавать это на стол". Не столь категоричны по отношению к вину были в Лекшмозере. Но всеми неоднократно отмечалось, что обед, который готовили мужикам во время помочей, также обходился без алкогольных напитков. "Мужикам - угощение,- говорит Василий Дмитриевич,- но без вина". Не помнят здесь и пивоварения.

     Есть только одно уже приводившееся свидетельство Татьяны Александровны Подгорних (Лекшмозеро) об изготовлении браги из рябиновой настойки путем добавления к ней дрожжей и сахара. Но в состав ее входил остро дефицитный в этих местах сахар, и она вряд ли была широко распространена.             

   

 

БУДНИЧНОЕ И ПРАЗДНИЧНОЕ МЕНЮ

 

     На пищевой рацион лекшмозеров в доколхозное время большое влияние оказывали религиозные ограничения в еде в определенные периоды - посты. Посты соблюдались до самых колхозов. Как и повсюду, постными днями были среда и пятница, когда не разрешалось есть мясо и пить молоко. В течение года также соблюдались и многодневные посты. Однако неистощимая крестьянская сметка и умение позволяли избегать однообразия в еде.

     Обычно крестьяне питались три раза в день. Завтракали часов в девять - десять; летом, в страду, после длительной утренней работы завтрак был более плотный, чем зимой, вскоре после вставания. На завтрак предлагались два-четыре блюда из следующего перечня: уха, рыбник, толокница (каша на воде), овсяная или ячневая каша на молоке, овсяные блины со сметаной, простокваша, ягоды, соленые грибы, хлеб.

     Для обеда твердого часа не отводилось, все зависело от работы. В страду обедали на поле около трех-четырех часов, для чего брали с собой рыбник, молоко, простоквашу, творог, хлеб. Домашний обед начинался в два-три часа и включал мясные, если не пост, или постные щи или суп, рыбник с овсяными блинами, чай. В посты подавались картошные калитки или ячневые житники, приготовленные на тесте без молока. К обеду подавали и репу. "А то и просто квасу с редькой поешь",- говорит Мария Михайловна Беляева (Гужово) о питании в строгий пост.

     Ужин летом, после работы в поле мог быть очень поздним: в десять-одиннадцать часов, зимой - около семи часов. На ужин предлагалось примерно то же, что и на завтрак, кроме ухи, но он был менее плотным.

     Вот рассказ Евдокии Никифоровны Казариновой (Труфаново) о том, что ели в течение дня: "Посты соблюдали, среда и пятница - не ели молока. В завтрак кто блины пек, кто кашу варил. Каша - из муки: овса, ячневой, на молоке. Водой запивали: чай тогда было мало. Иной раз хлеба возьмешь, дак в поле покушаешь. Обед: щи да рыба, да хлеб, да молоко. Рыбники больше пекли. Вечером ели, что от обеда осталось, доедали: щи да рыбу. Что на день приготовляют, то и вечером едят".

     Особой разницы  между летним и зимним рационом жители не отмечают: говорят, что зимой ели то же, что летом, только сушеное и соленое, т.е. заготовленное впрок. "Раньше ягод наносишь, грибов наносишь",- вспоминает Евдокия Никифоровна. По воскресным дням выпекали какие-нибудь сдобные мучные изделия: калитки, наливки, пироги, ватрушки и пр.

     Праздничное меню крестьян сильно отличалось от будничного, было разнообразным, включало много выпечки и блинов. Среди них: шаньги, калитки, наливки, творожники, колобы. Вот примерный перечень блюд, подававшихся на праздничный стол: 1) уха или суп, 2) рыбники, 3) крошеное мясо из вареной говядины или житная каша, 4) калитки, 5) молоко, 6) шаньги, 7) пироги, 8) кисель молочный.

     О порядках за столом рассказывает Анастасия Ивановна Макарова (Лекшмозеро): "Раньше хлебали из одной миски. Сначала ставят воду на стол в общей чашке. Потом уху - тоже в одной миске. Рыбники тоже подают, калитки - пшено с картошкой, наливушки, сверху маслом политые, драчены - из картошки". Вспоминают об этом и Михаил Филиппович Боголепов (Труфаново) и Евдокия Никифоровна: "Все из миски большой хлебали. Чашка большая - раньше дак чашкой звали. Ели кто сколько может, досыта. Отец - старый, дак ему отдельно наливали. На стол скатерть домоткану расстилали, после обеда убирали". 

 

 

Примечания:

          

1) - Дурасов Г.П. Запечатленная радуга. М., «Молодая гвардия», 1985, с. 48.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

МЕДИЦИНСКОЕ ОБСЛУЖИВАНИЕ И НАРОДНЫЕ ПРИЕМЫ ЛЕЧЕНИЯ

 

«Тяжело жили, много вынесли, а болели мало».

Мария Михайловна Беляева, Гужово.

 

О лечении местные жители рассказывают мало. Лейтмотив всех бесед на эту тему один: болели мало и почти не лечились - нужды не было. Мария Михайловна Беляева так и говорит: "Не болели и не помню, чтоб лечились". Василий Дмитриевич Первушин (Гужово) подтверждает: "Редко у кого зубная боль. А о гриппе и не слышали". Богатырским здоровьем обладал его дед Федор Макарович, проживший 97 лет: зимой, в лесу он рубил деревья в одной рубахе, пил из проруби, никогда не болел, до конца жизни сохранил зубы. Долгую жизнь и сохраняющуюся в старости работоспособность отмечает и Татьяна Александровна Подгорних (Лекшмозеро): ее свекровь в 80 лет могла и пол вымыть, и вытопить  баню. О ныне живущей в Лекшмозере Анастасии Алексеевне Вавулинской Татьяна Александровна  рассказывает: "А люди-то раньше были, старухи: дак не была никакая больница. Вон у нас есть старуха: 84 года, а она ищь и в Няндоме не бывала. В городе не бывала. Со стариком живут. Она еще ходит, посуду моет, с внучатами посидит. Он-то уж ничего не делает. Век свой прожила и в больнице не бывала. Старуха - Настасья Алексеевна - все делает".

         И Анастасия Николаевна Пономарева (Лекшмозеро) вспоминает: "Старики жили долго. Теперь вон один Вавулинский девяносто лет, а раньше стариков полна деревня была, вязали сети". И другие, доживая до глубокой старости, до конца обслуживают себя сами: носят воду, топят печь, готовят еду. Сама Анастасия Николаевна, будучи 1905 г.р., живет одна и отказывается переезжать к родственникам даже на зиму. Любовь Ивановна Курмина (Думино), тоже 1905 г.р., свою предпоследнюю зиму провела одна во всей деревне.

         Видимо, в поддержании здоровья существенную роль играли трудовой образ жизни, рациональная система питания, естественная закалка организма: ведь порой с ранней весны бегали "боском" (босиком), перепрыгивая с проталинки на проталинку, так как не было обуви.

         Однако, все-таки этот оптимизм старожилов, похоже, построен на зыбкой почве. Общий уровень медицинского обслуживания в округе был весьма низок: фельдшерица - одна на все Лекшмозерье, лекарств не было, больница - лишь в Каргополе, и она не успевала принимать всех нуждающихся в городе. Конечно, ездили туда в самом крайнем случае. Многие вспоминают о трудном положении заболевших или попавших в беду. Особенно тяжелым положение больных стало в колхозное время, когда все лошади были обобществлены, и больным не на чем было добраться до больницы. В 1932 году для мужа А.Д.Шуйгиной, истерзанного медведицей, у ветеринара в Масельге нашлись лишь йод и зеленка, не оказалось даже бинтов. Сама Александра Дмитриевна в 50-ые годы четыре дня пешком и на попутках добиралась в Каргополь с приступом аппендицита, а потом, через три дня после операции, таким же образом - обратно домой.

         Многие отмечают и тяжелый, без скидок труд беременных женщин в это же, колхозное, время, что приводило к преждевременным родам, рождению мертвых детей, либо к их смерти вскоре после рождения. Так, в Лекшмозере рассказывают о женщине, на последних месяцах беременности работавшей на лесозаготовках; она родила в дороге трех мальчиков, вскоре умерших. Устинья Павловна Шуйгина (Гужово) рассказывала, что она родила во время сенокоса "мертвую девушку". Вообще детская смертность была высока: умирало до половины рождавшихся детей. У О.В.Ушаковой (Лекшмозеро) и у матери М.М.Беляевой (Гужово) из четырнадцати родившихся семь умерли в детском возрасте, у М.С. Пономаревой (Лекшмозеро)  из восьми детей умерли двое. Полина Павловна Калинина (Лекшмозеро), уроженка Думина, так и говорит: "Ребят не лечили. Заболели дай умрут". Много было и несчастных случаев с детьми. М.М. Беляева рассказывает такую трагическую историю: в 1936 г. ее сестра четырех лет опрокинула на себя керосиновую лампу и получила сильный ожог. Марию Михайловну послали в Масельгу за фельдшером; тот зашел к соседям, где выпил. Пьяный фельдшер положил девочку в холодную воду, чего, как говорят, делать было нельзя, так как ожог был "сухой". Девочка умерла, после чего жившая в Гужове учительница написала на фельдшера жалобу, и тот по дороге в суд отравился.

         Нередки были смерти взрослых детей и молодых людей: А.Н.Пономарева (Лекшмозеро) потеряла семнадцатилетнего сына, брат одной из женщин в том же селе умер в четырнадцать лет от воспаления легких.

         Зато по мере надобности прибегали к народным средствам и приемам лечения, из громадного множества которых на сегодняшний день удалось вызнать лишь самую малость.  Существовал некий простой набор народных приемов из подручных средств, обеспечивавших при здоровом образе жизни довольно эффективное лечение. Для снятия кожных раздражений ребятишек купали в дождевой воде (свидетельство У.П.Шуйгиной). При простудах грели ноги, засовывая их в теплую печку или смазывая пятки керосином (свидетельство М.С.Пономаревой). При поносах хорошо помогала сушеная черника и черемуха; ягоды земляники рекомендовались при малокровии (сведения жителей Ожегова). Еловая смола - "сера" - считалась лучшим средством при порезах. Если рана гноилась, ее прикладывали на ночь, при этом использовали чистую, "живую", молодую смолу - старая не годилась,- а загустевшую смолу расплавляли. В.Д. Первушин (Гужово) рассказывает: "Врач Шульман лечил у меня рану - гноится. А наложил серу - прошло за ночь. Получил травму: первое средство - своя моча, потом - сера". Смолу, обладающую дизенфицирующими свойствами, жевали и при зубной боли. Для дезинфекции использовали также и можжевельник - "вереск", "вересу". Барсучьим жиром смазывала раны мужа А.Д.Шуйгина.

         Широко использовали травы. "Хоть кака трава, все лечебна",- замечает Т.А.Подгорних (Лекшмозеро). Травами, по сведениям Л.И.Курминой (Думино), кадили на заболевших детей. Другие из трав упоминают зверобой, причем заваривали лишь его цветы и листья, без стеблей (в деревне Ожегово), а также мать-и-мачеху, помогающую при кашле (в Лекшмозере); ожеговцы отмечают, что зверобой противопоказан при повышенной кислотности.

         О некоем сильнодействующем лечебном корне травы рассказывает А.Д.Шуйгина (Гужово): "Омижняк у нас трава есть, коровы ей объедаются. Белы цветы таки, около воды; коровы выдернут корень, им и объедятся. Я сама испытала такой корень. Спина у меня болела. Омижняка надрала, вычистила, у него корень белый. Cпину им натерла, намяла, да ладони в ем были - надушила руки да тело. Видно, где натерла, дак чуть не кончилась. Всю ночь маялась, воду пила. А корова съест, дак кончится, вздуется вся. Если знать, дак отпоить можно, а кто знат, что она съела".

         Хорошо лечит травами, по отзывам соседей, Л.Н.Горюнова (Ожегово). В.Я.Патракеев (Масельга) вспоминает о бабках - знатоках трав, но книг-травников никто не помнит.

         Применялся и настой чаги. Чагу обрубали для удаления коры, размельчали, заливали кипятком и настаивали не менее двух часов. Пили с сахаром, как чай. Приготовленный настой может сохраняться до полугода.

         От О.С.Бабина (Думино) записан рецепт получения и использования муравьиного спирта, употреблявшегося от ревматизма и артрита: открытые бутылки зарывались в муравейник, а после заполнения муравьями они немного томились в печи; затем их содержимое выкладывалось в марлевый мешок, толклось толкушкой и выжималось. Получалась темно-коричневая жидкость с резким запахом, которой растирали больные места  в течение трех месяцев.

         Записан рассказ У.П.Шуйгиной о лечении ею вывиха ноги у сына: "Парень у меня ногу подвернул, три недели не ходил. Я вот горячей водой с солью ему ногу намыла, натерла, заживать стало. Потом еще на Хижгору ходила с ним на Крестный ход".

         При необходимости крестьяне обращались к местным костоправам, их здесь называли "ломлями". "Ломли правили кости, принимали роды - поправляли ребенка при родах",- вспоминает Т.А.Подгорних (Лекшмозеро). О помощи лекшмозерской ломли - "бабки Луши" - рассказывает А.Ф.Пономарева: ей она в детстве вправила ногу.

А вот как, по словам З. Ф. Корняковой и А. Ф. Пономарёвой (Лекшмозеро), лечили нарывы: «Если нарывы пошли, по ограде огорода пальцем водили по сучку, а потом вокруг нарыва».

         Лечили и заговорами: бабка Л.Н.Горюновой (Ожегово) умела заговаривать болезни. А.М.Пянтина (Гужово) вспоминает о старухе из масельгского дома Харичевых, умевшей заговаривать болезни. Однажды она остановила кровь Анне Михайловне, когда ее лягнула лошадь. Заговаривали и детей, а также зубную боль. В Гужове зубы заговаривал Лучкин Михаил Никитич. Но лечение заговорами - только часть отведывания, которым занимались, как их здесь называли, "знатоки", "знатки"; оно рассмотрено в разделе "Некоторые аспекты духовной жизни. Поверья и приметы".

        

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

СЕМЬЯ  И  СЕМЕЙНЫЕ  ОБЫЧАИ

 

 

СЕМЕЙНЫЕ ОТНОШЕНИЯ И ТРАДИЦИИ

 

Вплоть до колхозного времени в Лекшмозерье сохранялись большие семьи, в которых вместе с родителями и их малолетними детьми жили и взрослые сыновья с женами, а также старики. Отношения членов такой большой семьи между собой строились, как правило, по традиции: семью возглавлял и представлял на общинных сходах мужчина - хозяин, отец семейства. Его слушали беспрекословно, за ним оставалось последнее слово во всех хозяйственных, да и семейных вопросах. Женской половиной семьи управляла жена хозяина дома. Среди молодых женщин - жен сыновей, т.е. снох - старшей считалась та, которая раньше других вошла в эту семью и дольше в ней живет. "Снохи - кака раньше замуж выйдет, та и старше",- вспоминают М.С. Пономарева и А.И. Макарова (Лекшмозеро). Снохи должны были звать свекра батюшкой, свекровь матушкой.

Меньше, чем через неделю после свадьбы в хозяйственные работы включалась и молодая. "Меня свекровь на той же неделе в коровник послала",- замечает А.Д. Шуйгина (Гужово). Во многих записанных песнях и частушках, приведенных в разделе "Фольклор", свекровь наделяется скверным характером и злым нравом, так что ей невозможно угодить; самый распространенный эпитет свекрови - "долгозубая", т.е. уродливая, чудовищная. Не жалуют в частушках и золовку. Однако в реальной жизни открытые конфликты, видимо, были не так часты; по крайней мере, в воспоминаниях жительниц они не отразились.

О взаимоотношениях между членами семьи дает представление свидетельство Т.А. Подгорних (Лекшмозеро): "Никогда мы не ругались. Я тридцать три года со свекровой прожила. Свекровь-то хороша женщина была. Так она с детьми сидела, а я - все на работу: то на сплав, то на лесозаготовку. А старик-то был ретивый, свекор-от. Он в плену был, в гражданску-то войну. Дак нервы все - у-у, дак он расходится-то как. Такой жадный был. Чай пьем, мы - без сахара; и он крошечку возьмет себе, из кармана вытянет. Ему скажут:

- Дедко, ты хоть бы дал Татьяне кусочек да Ваське.

- Но!  Пусть сами заработают.

Тогда не было ведь. О-о! Век-от прожить - не поле перейти."

Вообще в реальной жизни хозяйственные взаимоотношения домочадцев во многом зависели от их характеров. "Каждая изба своим потолком крыта,"- говорят лекшмозеры, имея в виду особенность каждой семьи. Вот как об отношениях в большой масельгской семье Рыбиных (фамилия - деревенская) вспоминает А.М. Попова (в девичестве Софронова, Каргополь): "Ефим, Григорий, Илья - все родные братья. Жили все в одной избе. Занимались выделкой шкур. Стояли в одной избе три чана, три ушата, три лохани, три рукомойника. Старшая сноха, жена Ефима, складывала дрова для печи одна в кучку, жены Григория и Ильи клали в одну кучку (вместе). Затопляли в один раз. Когда пекли блины, старшая сковороду клала одна на свою кучку, а две снохи - на одну кучку по очереди: одна блин снимает, другая кладет сковороду. Также и хлеб пекли." (Запись Н.М. Смолко, Лекшмозеро.)

Бывали и случаи, когда из-за внутренних трений и конфликтов перед семьей вставала необходимость раздела и либо строительства нового дома, либо перестройки и достройки старого. Та же семья Рыбиных в Масельге, о которой рассказывала А.М. Попова, все-таки вынуждена была пристроить к дому второй конец (дом Григория Федоровича Рыбина или, иначе, Матрены Рыбиной), так как снохи постоянно вздорили между собой у печи. О разделе, произведенном среди братьев Первушиных женой одного из них, вспоминает и В.Д. Первушин (Гужово): "...очень сварлива. Произвела раздел меж братьев: половину дома вымыла - половину оставила, двух коров подоила - двух оставила, а ведь это летом! Ну, ладно, молоко: это

- твое, это - мое, а на ужин как подавать? Подобного случая в деревне не было."

Все же обычные разделы взрослых детей и родителей не были связаны с такой обостренностью семейных взаимоотношений. При разделе часто дом делился на две части в буквальном смысле: одна его половина перевозилась на новое место, после чего обе половины достраивались. "Как делились семьи - разделят дома и достраивают. Для нового дома отводят место,- рассказывает М.С. Пономарева (Лекшмозеро). Известно несколько домов, выстроенных из таких перевезенных на новое место половинок: в частности, это дом И.С. Первушина (отца Л.И. Поповой) в Гужове.

Брачный возраст и для парней, и для девок был примерно одинаков и составлял 16-20 лет. До свадьбы гуляли года два-три. В брак вступали по взаимной склонности, но и по согласию родителей. Насильно замуж не выдавали. Жен, как правило, брали в своей или ближайшей деревне. "Раньше мало разъезжали, выходили замуж за своих,"- вспоминает Т.А. Подгорних (Лекшмозеро). В более позднее, уже колхозное время "девок с лесозаготовок привозили: там полюбят и привозят" (свидетельство Анастасии Ивановны Макаровой, Лекшмозеро). Свадьбы играли, как правило, осенью, после завершения сбора урожая. "Покуда хлеба не убрали, свадьбы не делали,"- продолжает Анастасия Ивановна. После введения гражданского бракосочетания сначала расписывались в сельсовете, а затем венчались в церкви. Холостые в зрелом возрасте были редчайшим исключением, но и слишком рано замуж не отдавали. В браке сохранялась верность супругов. Вот как У.П. Шуйгина (Гужово) рассказывает о своей жизни: "В замужестве прожила хорошо, счастливо, от мужа не шалила." Отношения между мужем и женой не были лишены теплоты и сердечности. Рассказывают, что одна из старушек, которую зовут в деревне "Дорогушей", получила свое прозвище еще в молодости за то, что хвалилась: "Мой Феденька - дорогой, а я - дорогуша."

Не помнят и разводов. Как рассказывает А.Н. Пономарева (Лекшмозеро), в 1926 году в Лекшмозере "в первый раз жена ушла с другим мужиком - все ужаснулись. Потом вторая пара разошлась. А больше и не было до сих пор. Даже если плохо живут, терпят: для семьи, для детей". Подтверждением слов Анастасии Николаевны может служить семейная жизнь одной теперь уже старушки из очень хорошей, как говорят, высокого достатка семьи, пришедшей после замужества в "рудную", как говорят здесь, избу, т.е. в избу с печью, топившейся по-черному, что в те годы ( в конце 20-ых годов) было уже признаком бедности. После строгого порядка и чистоты в доме своей семьи девушка попала в "цыганский балаган". Иногда она не выдерживала и уходила с детьми к матери, но муж забирал ее обратно. После войны женщину постигло новое несчастье: муж оставил ее одну с детьми и уехал с красивой молодой женщиной; позже он вернулся.

Драматично складывалась семейная жизнь и другого лекшмозерца: рано потеряв мать и начав самостоятельную жизнь, он уже в семнадцать лет сошелся с любимой девушкой, которая была еще на год младше; из-за возраста их не расписали. Вернувшись после войны в родную деревню, он влюбился в другую девушку и, будучи неженатым, расписался с ней. В это время у первой его жены родился ребенок. Он вернулся в первую свою семью. Очень медленно и трудно восстанавливались нормальные взаимоотношения. На всю последующую жизнь этот человек сохранил глубокое уважение к своей жене, воспитал с ней шестерых детей.

Есть и в истории Гужова уникальный эпизод с разводом: доведенный до крайней степени отчаяния своей чрезвычайно сварливой женой, несмотря на имевшихся уже троих детей, один мужик обратился к свату: "Василий Егорыч! Лошадь тебе дам, корову, только отвези мою бабу назад в Труфаново."

Нередко после свадьбы молодые жили в доме невесты. В таком случае о женихе говорили, что он ушел "в приемыши" и метили его самого и его семью новой деревенской фамилией, произведенной от имени хозяина или хозяйки дома. Так, Иван Михайлович Шуйгин (Гужово), ушедший "в приемыши" к жене, стал Лучкиным, а его брат Егор Михайлович в аналогичной ситуации - Пашиным.

Семьи, как правило, были многодетные: в среднем росло шесть - семь детей; нередко их рождалось значительно больше, в иных семьях - до четырнадцати. Но детская смертность была высока, многие умирали в самом раннем возрасте; в среднем, как говорят, из восьми младенцев двое умирали. Бывали и случаи, когда недостаточно состоятельная многодетная семья передавала одного из своих детей другой - богатой, но бездетной семье. Например, в Гужове в конце прошлого века семья Егора Первушина (по-деревенски Ершова) отпустила одного из своих сыновей, Федора, в богатую землей семью Борзоноговых (Силихиных); при этом Федор оставался Первушиным и долго уже в зрелом возрасте не имел права наследования земли. Федор Первушин тоже стал родоначальником новой деревенской фамилии - Улины.

Дети росли в условиях всеобщей занятости и в атмосфере уважения к труду. Их самих сызмальства привлекали к посильным работам. Пяти - шестилетние девочки присматривали за своими младшими сестрами и братьями, а в семь лет их уже могли отдать в няньки в чужую семью. Готовить начинали учить совсем маленьких, и в девять лет девочка считалась чуть ли не хозяйкой. Мальчики с семи лет самостоятельно рыбачили, в десять лет им доверяли сколотить птичник, сделать санки, лыжи под руководством деда. В восемь - девять лет (по сведениям А.Н. Пономаревой, Лекшмозеро, в двенадцать - тринадцать) девочек начинали учить прясть: "первая пряжа шла на мешки, потом - на одежду. А отделывать лен - еще раньше" (слова А.Н. Пономаревой). С ранних лет дети участвовали в сельскохозяйственных работах: боронили, косили; для них изготавливали детские косы, грабли. И Е.Ф. Басова (Лекшмозеро) тоже вспоминает: "С семи годов девочки пряли. А мальчики - с отцами да дедами больше: работали - маленькую косу им наладят. К ремеслу тоже приучали". О труде детей рассказывает и А.И. Макарова (Лекшмозеро): "Дети по восемь-девять лет лен рвали. Как рожь жали - дети колоски собирали". Неслучайно и учились-то дети больше зимой, причем занятия в школе воспринимались ими как отдых.

Детей не били, в крайнем случае им крутили уши или давали ложкой по лбу. При этом плакать было нельзя. Строгие требования предъявлялись к поведению детей за столом, о них рассказывает Василий Дмитриевич Первушин (Гужово): "За чаем - ни звука, ни шевельнуться, спина - ровная, и из кистей не выходи", т.е. локти не расставляй.

Однако, по мере возможности детей все же немного баловали: делали им маленькие подарки, покупали сласти. Среди развлечений детей было множество игр: городки (рюхи), лапта (маха), бабки, котлы. Мальчишки любили "гудать", об этом рассказывает В.Д. Первушин (Гужово): "Гудать - это бросать глину с прутка или ремня: кто дальше?" Любимыми у мальчишек зимой были лыжи - их они делали сами, вымачивая и загибая березовые заготовки. В Гужове на лыжах катались с горы Крыночный Чупыш, в те годы леса на ней не было. Летом плавали наперегонки саженками. Девочкам шили кукол; о них вспоминает П.П. Калинина (Лекшмозеро). О глиняных игрушках здесь не помнят.

Большую роль в воспитании детей играли деревенские старики. Они присматривали, учили не только собственных внуков, но и всю деревенскую ребятню. "Старики были интереснейшие, все малыши учились у них, старались быть рядом. Вечерами - сходы стариков, беседы, а ребята слушали. Старики умели делать все, много знали и рассказывали. Очень добрые и честные. Они, работая, позволяли смотреть, оберегали от опасностей. Так и учили",- вспоминает Василий Дмитриевич. Он рассказывает о гужовце Семене Яковлевиче Первушине, который чуть не во сне видел все, что происходит в деревне: "Если кто-то тонет, пожар, дети шалят - дед тут как тут. И прихватит что-нибудь, необходимое для спасения".

Родственные связи в Лекшмозерье имели большое значение. Выходцы из одной семьи, рода, даже дальние родственники, считали необходимым помогать друг другу. Когда в 1931 году восемнадцатилетний Василий Дмитриевич с десятью своими ровесниками уехал из деревни в Ленинград, он со всей компанией заявился к своему родственнику Дмитрию Ивановичу Первушину, хотя уже и не знал, кем тот ему приходится, помнил лишь, что дед звал его дядей Митей. И Дмитрий Иванович несмотря на голодное время всех принял, чем мог накормил - зелеными солеными помидорами. А Василию Дмитриевичу он помог устроиться на работу и получить карточку на паек.

 

СВАДЬБА

 

       Многовековые крестьянские традиции отразились в разнообразных обрядах, сохранявшихся до колхозов, да и позже. Богатейший из них - свадебный.

       Свадьба была главнейшим событием всей жизни женщины. Свадьба могла продолжаться неделю, в ней участвовала вся деревня. Предверием свадьбы было сватовство, о котором рассказывает Александра Дмитриевна Шуйгина (Гужово):

       "Раньше сватали: приходил жених с отцом и сватом, крестным его. Говорили так:

          - У вас есть невеста, у нас женишок.

          Нельзя ли их, двух стежков, вместе свести?

Потом договорятся обо всем: когда свадьба, сколько за невестой возьмут, сколько даров дарить. "Достойно есть" пропоют, помолятся вместе, чай сядут пить. А невеста - и плакать, и причитать".

      О сватовстве рассказывает и Анастасия Николаевна Пономарева (Лекшмозеро); по ее словам, сватовству предшествует сговор, уговор, договоренность. В случае согласия сваты "сцеплялись руками с отцом невесты" перед молитвой. На сватовство приходило смотреть множество народу: "кого присватали, дак вся деревня смотрела".  Собравшиеся были не просто зрителями: когда после достижения согласия невеста в прилубе начинала плакать, женщины собирались в кружок и пели особые песни. Рассказ Анастасии Николаевны записан на магнитофонную пленку:

      "А на другой день - просвататься. Придут сваты: отец, да сын, да крестный, да дяди. Приидут, садятся. Полна изба народу, по-о-лна изба людей, полна. Тихо. Пришли, поздоровались, сели напротив матицы. Главный сват:

              - Сватушка да сватьюшка!

              Мы пришли к вам о добром деле:

              У вас есть невеста (как зовут),

              А у нас - женишок.

              Нельзя ли их вместе свести

              Да родня завести?

А уж договоренность о сватовстве - раньше. Так договоренность, дак: можно. Ну, вот. Отец берет спички, идет к иконе, чиркает спичкой, зажигает свечку. Поют: (поет "Достойно есть").  А невеста в этот момент - ревела. Голосом повела. Бабы все собрались, невеста вперед скака. А эти что - за стол всех, публику. Отца там, брата, зятя - всех за стол. Самовар уж кипит, закусок нанесено. Вино было, так и вино пили. А без вина - так и без вина. Невеста ревит, бабы поют:

              - Не в саду ли, роще-де,

              Во сенна (?) цветы ли росли-де.

              ... да не полыти было-де

              Водки да из прилубца испие (?),

              Много да из чуланца заложо.

              Много да не водати (?) ско (?) большой угол (?)

              Да где-то есть у меня у девушки,

              У подневольной красной девушки,

              Есть и родитель да и мамонька.

              Да подойди ко мне, девушке,

              Да ты накинь-ка ручки белые

              Да на мои плеча могучие.

Как все ревят-то, так ой! Девка ревит, так публика еще пуще.  И матерь ревит, невеста, и публика ревит. Потом отца попричетывают, подругу попричетывают*. Подруге поют:

              - Ты пойдешь, подружка милая,

              Да по ильинские по рыжицки,

              Да по иваньские по-вильненски,

              По петровские  по ягодки.

              Ты пойдешь одна-одинешенька.

У-у-у-у...Обои заревя. Ить пойдет-то одна: девки не будет, так тебе невесело. Да как опять реву-то! Девка-то, девка-то захватит тебя - как реву-то... Дак батюшка! А бабы дальше поют:

              - ... сиделати,

              Не на цветы ли разгляделати.

              ...

              А без меня, подружка милая,

              А тебе голо невесельице.

              А мне обидушка обидная:

              Я с тобой-то как расстануся?

 

*) – Возможно, здесь А. Н. Пономарёва путается: по другим сведениям, причётывания отца, подруги, невесты исполнялись в день свадьбы, а не сватовства. И сама она в этом месте своего рассказа поясняет: «Невеста уж одета, одету причёсывают». Однако, не исключено, что причёты в дни свадьбы и сватовства повторялись.

У-у-у-у... Бабы пели, а не я. Я ревлю, чего я напою? Я ревела. Да так неделю и ходя".               

      После чая и ужина все провожают жениха домой; при этом парни "щелкали в голову друг друга".

      Сватовство не обязательно заканчивалось согласием девушки и ее родителей. В случае отказа сватов сажали на борону и прокатывали по всей деревне. Об этом говорит Ольга Васильевна Ушакова (Лекшмозеро): "Не высватают - берут борону деревянную, на нее сажают сватов и катают по деревне". Обычая кражи невест жители не помнят, замечают, что он бытовал на Кенозерье. Правда, Лидия Ивановна Попова (Лекшмозеро) вспоминает, что уже в колхозное время невест "стали уводом уводить" по предварительному сговору парня и девки.

      На следующий день после просватанья девку водили в баню: "Девку водят одну в баню в свадьбу. Одну. Она вечор просватана, сегодня в баню поведена",- вспоминает Анастасия Николаевна. Вся дорога до бани и обратно была также наполнена песнями. Невесту ведут под руки, на голове у нее при этом гарусный платок. Вот рассказ Анастасии Николаевны об этом:

      "А на другой день в байну ее ведут, невесту. Приходят девки и ведут ее в байну. В байну идут:

              - Да просватали нашу бедну Машу, девку нашу,

              Да во семерочкой (?) во новый кабачок.

              А посулилися за нашей бедной Машей

              На двенадцати на серых лошадях.

              А на тринадцатой на вороной лошадке,

              Там разбойничек Ванюшка сидел.

              А вот сидел.

              Да пропил денюжки Ваня, промотал,

              Да два словечушка девушке сказал:

              - Посидишь (?), дак пойдем замуж за меня.

              А не пойдешь, так западут к тебе следы-дорожки.

Не пойдешь, дак больше не приде. Из байны выйдут, пойдут домой:

              - Да подите-ко за куртико (?), следы-дорожки,

              Во широкие ...

              Да по дороженьке некуда ходить.

              А здеся некого с горюшка любить.

              Залюбила-то с горюшка-досадови,

              А хорошего любила-жалела молодца,

              А не вдовца.

              А и любить буду, красна девушка, да не забуду

              До замужества я до своего.

О-о, да как песен-то! О-о! А ведут-то девки".

      Где-то, видимо, после бани, как рассказывает Анастасия Николаевна, девки и невеста ездили кататься на лошадях: "Ездит невеста гулять кругом

 

 

деревни на конях, девок чаем поят"*.

      В приданое девушка получала домотканые холсты и одежды, которые начинали изготавливаться еще в детстве будущей невесты. Лет с четырнадцати девушка сама принимала участие в подготовке своего приданого: пряла, шила, вышивала. Иногда в предсвадебные дни помогали шить приданое и дары подружки невесты. Кроме холстов приданое включало разные в зависимости от уровня состоятельности семьи пары - сарафаны и кофты: атласные, гарусные, кашемировые, шелковые, а также платки, полотенца, скатерти, постельные принадлежности и пр. "В приданое везли целый воз: от белья до шуб",- вспоминает Василий Дмириевич Первушин (Гужово). В зажиточных семьях помимо этого за девушкой иногда давали землю: так, мать В.Я. Патракеева (Масельга) в приданое получила "поляну" (в 1920-ые годы).

      На невесту и ее семью ложилась также обязанность приготовления свадебных даров, которые включали вышитые полотенца для сватов, рубахи, вышитые по подолу, для свекра, свекрови и "брюзги" - так называлась сестра жениха или его молодая родственница: "Каждому из мужчин - подарок, полотенце. Обвязывали - окрестили полотенцами (т.е. перевязали крест накрест). За них давали деньги",- рассказывает Анастасия Николаевна. Перечень даров приводит и Прасковья Федоровна Третьякова: свекру - вышитый настилальник (простыню с расшитым подзором), свекрови - три рубахи, золовкам - по рубахе, сватам - по полотенцу. О богатых сверх меры и обременительных для семьи невесты дарах ходила поговорка: "Дорогие подарки с зубов кожу сдерут".

      О подготовке к свадьбе рассказывает Александра Дмитриевна Шуйгина (Гужово): "Девки у невесты приданое шили все вместе, что подарить шили. День шьют, а вечером погуляют, попляшут. Домой уйдут, переночуют, а утром уж собираются невесту к венцу наряжать, песни поют".

      Течение свадьбы было подчинено определенному ритуалу и делилось на три части: 1) в доме невесты до венчания, 2) венчание, 3) в доме жениха после венчания. Вся свадьба была насыщена обязательными причитаниями и  плачами; их могла исполнять сама невеста, если умела, или кто-нибудь из односельчан. Во многих песнях описывается грядущая тяжелая доля девушки, ее подневольная жизнь в доме мужа. Часть песен предназначалась жениху, все они рассматривали его как несчастье для девушки, а его дом - худым и бедным. "Много всего пели жениху, - замечает Любовь Ивановна Курмина (Думино).- Девки, бабы соберутся, им копеечку кинут, они и рады". Почти все жители знали и могли в нужный момент вставить ту или иную причетку, спеть песню, но были и общепризнанные мастерицы-причитальницы. Их приглашали на свадьбы специально для этой цели. "Кака невеста сама умела,- замечает о причитаниях Александра Дмитриевна

*) – А. Н. Пономарёва, видимо, ошибается, утверждая, что баня и последующее катание на лошадях были в один день с собственно свадьбой и венчанием: «И баня, потом катаются, и к венцу – всё в один день». Никто из других жительниц не упоминал о бане в день венчания.

 

Шуйгина (Гужово).- Вот у мово дядюшки невеста на свадьбе до чего доплакала - голосу не стало. А то старушку приглашали: угостят ее, она и поплачет". Среди причитальниц в Лекшмозере называют ныне умершую Аннy Федоровну Калинину, которая много знала прибауток, причеток, поговорок, "как замуж отдавать".  Причитальницей была и бабка Агафья Лидии Николаевны Горюновой (Басовой, Ожегово). Она часто брала с собой на свадьбу внучку, которая поныне помнит некоторые причитания.

      Главным распорядителем свадьбы был крестный жениха, часто он же сват, он же тысяцкий. Ему делали из платка зайца с ушами и прикалывали на шапку, а через плечо перекидывали вышитое полотенце: "Подносят крестному зайца, из платка свернутого, на тарелке. Носит всю свадьбу на шапке. За него дает деньги, выкуп. На тарелке складывали платки - это называлось "плутьва". (Сообщение А.Н. Пономаревой, Лекшмозеро). Важное значение имели дружки, которые делали все, сближающее молодых. После свадьбы все они становились своими людьми , их приглашали в гости, с ними общались.

      День свадьбы начинался ритуалом пробуждения невесты:

      "Как будят невесту, поют:

              - Полно спать да все,

              Пришло время да пробуждаться,

              По церквам да Богу молятся,

              По часовням да спасаются,

              По избам да печки топятся.

Невеста:

              - Мне немного ночкой спалося,

              Много во сне да казалося,

              Что у моего-то изголовьица

              Стояли елочки дремучие,

              А на ней сидели вороны.

              Держал-то да в своих когтях

              Белую лебедушку.

              Пошлите-то за Иосифом прекрасным

              Да за Иваном воластным.

              Да неладно, бедна, вздумала,

              Да нехорошо наладила,

              Я сама да сон порасскажу.

              Это были не деревья дремучие,

              А деверья могучие.

              И коршун держал да ее.

              А рядом свекор со свекровкою.

              Да уж будут надо мною ломатися

              Да издеватися".

(Записано от Лидии Николаевны Горюновой, Ожегово.)

      Затем начинали наряжать невесту к венцу. Свадебный наряд включал: 1)рубаху - стан портяной, а рукава из коленкора, 2)атласную, кашемировую, гарусную или шелковую пару - сарафан и кофту, в 1920-ые годы кофта была уже не типа "казачок", 3)на голову кокошник, который занимали у других, если его не было в семье невесты, поверх него большой гарусный или атласный платок, который сзади закалывался брошкой; по сведениям А.Н. Пономаревой, однако, когда жених приезжал за невестой, на голове у нее была девичья перевязка с жемчугом; 4)на ноги штиблеты - кожаные сапожки на каблуке с вшитой резинкой по верху или, позже, скороходы - тоже на каблуке, из кожи типа тонкого хрома (сведения  Прасковьи Федоровны Третьяковой, Лекшмозеро).

      Почти весь наряд невесты  (за исключением стана рубахи) был покупной, фабричного производства.

      Вскоре приезжали за невестой жених и его родственники и сваты: всех их называли "поезжанами". "Приходит поезд жениха: - Подавай, отец, невесту!"- рассказывает Анастасия Николаевна Пономарева. Продолжалась часть свадебного обряда, связанная с домом невесты. Вот как вспоминает об этом Александра Дмитриевна Шуйгина (Гужово): "Как едут за невестой, вершника вперед пускают. Он верхом едет, спрашивает в доме невесты:

      - Нет ли у вас постоялого двора?

 Ему на шапку зайца из платка делали. А уж сваты идут: с полотенцами, с крестами".

      А вот рассказ Любови Ивановны Курминой (Думино): "Когда жених едет, девки в сенях поют:

              - Накатилась туча темная,

              Туча темная, огромная.

              По лесам туча катилася -

              Лес-от с корешка валился.

              По озерам туча катилася -

              Что песком вода мутилася.

              По горам туча катилася -

              Горы надвое двоилися.

              Прикатилась туча темная

              Да что на батюшков высок терем,

              Да на матушкину горенку".

      Свой рассказ о дальнейшем течении свадьбы продолжает Александра Дмитриевна:

      "А как за невестой приедут, дак невеста за стол не садится. Брат или отец невесты толкнут жениха: как, устоит или нет? Девки стол займут, никого не пускают, сваты и жених стоят. Девки деньги  выманивают на тарелки, поют:

              - За столами за дубовыми,

              За салфетками шелковыми,

              Перед зеркалом хрустальным,

              Перед образом приданым

              Сидел Ваня (имя жениха), чесал кудри.

              Чесал кудри, перечесывал,

              Себе Шуру (имя невесты) приговаривал:

              - Шура, перевей кудри.

              - Задумаю - перевью, не задумаю - не перевью.

              Не у тебя пила - кушала,

              Не тебя я буду слушати.

              Я обедала у батюшки,

              Обедала у матушки.

              А ужинать, где Бог судил,

              А Бог - судьба моя*.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

*) – Эта же песня была записана и в исполнении Любови Ивановны Курминой (Думино). У неё вторая половина песни звучит так:

Своей Аннушке доказывал:

- Уж ты, Аня, перевей кудри.

А она ему:

А я задумаю, дак перевью,

Не задумаю – не перевью.

Не у тебя я пила – кушала,

Не тебя я буду слушати.

Пила – кушала у батюшки,

У добротушки, у матушки.

Мне-ка ужинать, где Бог судил.

По поводу последних строчек Л. И. Курмина замечает: «Ужинать-то она придёт от венца к жениху». Эта песня со строки «За салфетками шёлковыми» записана и от А. Н. Пономарёвой (Лекшмозеро); она исполняет её точно, как Л. И. Курмина, но добавляет в конце ещё одну строку:

Мне-ка Бог судил – судьба така.

Имеется магнитофонная запись исполнения А. Н. Пономарёвой.

 

 

 

 

И приговаривают:

              - На стол при четырех ногах, при четырех углах,

              На каждый угол - сто рублей, на середку - тысячу.

Сваты кладут на стол деньги, а девки:

              - Наши девушки непростые,

              Любят денежки золотые.

А еще:

              - Наши девушки не простые, важные,

              Любят денежки бумажные.

И еще:

              - Наши девушки небедные,

              Любят денежки не медные.

А раньше-то еще пели:

              - Наши девушки из деревеньки,

              Наши девушки любят керенки.

Наконец девки пустят поезжан за стол. Их попоят, покормят. Жених сидит, невеста стоит, кланяется. А рядом наряженная стоит, руку протягивает - жених должен денег давать. А вокруг поют:

              - Он стоит, будто свеча горит.

              Говорит, будто рублем дарит.

А если он денег не дает, дак они ругают его".               

      Далее следовало вручение даров всем поезжанам. Оно сопровождалось пением песен, приговорок и причеток.  Подарки полагалось выкупить, т.е. "кинуть копейку". Вот продолжение рассказа Александры Дмитриевны:

      "Как подарки невеста дарит, дак поют:

              - Пропустите, люди добрые,

              Ко столам да ко дубовым:

              Несу подарочки.

              Примите подарочки

              От князя молодого Ивана,

              От княгини молодой Александры:

              Ножки с подходом,

              Сердечко с покором,

              Головушка с поклоном,

              Язык с приговором.

Поезжан всех надо полотенцами подарить, брюзге, свекру и свекрови - рубахи. Брюзга поет:

              - Невеста молодая

              Все дары справляла,

              Тонко пряла,

              Звонко ткала,

              Бело белила,

              Мне дары дарила.

Поет и три раза подарком трясет".

      Татьяна Дмитриевна Пономарева (Лекшмозеро) вспоминает такие варианты причеток, исполняемых во время вручения даров:

              - Наша невеста не спала, не дремала,

              Только дары справляла.

              Тонко пряла,

              Звонко ткала,

              Бело белила,

              Нам подарила.

 

              - Наша невеста удалая была:

              В лавочку сходила,

              Подарочек купила,

              Мне подарила.

 

              - Поднималася ранешенько,

              Умывалася белешенько,

              Одевалася крутешенько,

              Выходила в садик погулять.

              А в зеленом садике бегает заинька

              По пеньям, по кореньям,

              По диким каменьям,

              По лесам по дремучим,

              По болотам зыбучим.

              На кочку вскочил

              Да ножку подмочил.

              На вторую вскочил

              Да вторую подмочил.

              Этот заинька скакал

              По лесам дремучим

              .....

(в конце концов прыгнул свату на шапку).

      Наконец невеста начинала прощаться с родным домом. При этом исполнялись плачи от имени членов ее семьи и ее самой. Вот плач  матери, записанный от Александры Дмитриевны:

              - Ты, река ли моя реченька,

              Речка быстрая, струистая,

              Ты по чем течешь, по сахару,

              По изюму разливаешься?

              Ты, дитя ли мое дитятко,

              Ты куда ли снаряжаешься?

              Под венец идти ли ножки ломятся?

              Под венцом стоит да голова болит,

              Голова болит да сердце ржавеет,

              Сердце ржавеет, лукавеет.

Обширный плач невесты записан от Лидии Николаевны Горюновой (Ожегово):

              - Пораздвиньтесь, люди добрые,

              Пораздвиньтесь, люди православные,

              Дайте местечка немножечко

              Походить, покрасоватися,

              С вольной волею расстатися.

              Походить, покрасоватися,

              С своей волею расстатися.

              Где-то есть у меня, у бедушки,

              У подневольной красной девушки

              Доброта, желанна матушка.

              Ты накинь-ка ручки белые

              На мои плечи могучие.

              Ты, желанна моя матушка,

              Ты возьми-ка мою волюшку

              Да убери ее за пазушку.

              Я неладно, бедна, вздумала

              Да нехорошо наладила:

              Матушка - старешенька,

              Поясок несет слабешенько,

              Потеряет мою волюшку.

              Да найдет да чужд отецкий сын:

              Опять будет над волею надругатися

              И надо мною ломатися.

              Ты возьми-ка мою волюшку

              Да положи-ка на окошечке:

              Пусть красуется там волюшка.

              Опять неладно, бедна, вздумала

              Да нехорошо наладила:

              Да мимо нашего окошечка

              Пролегла путь-дороженька,

              Проезжал да чужд отецкий сын -

              Вот он возьмет-то мою волюшку:

              Опять будет над волею надругатися

              Да надо мной ломатися.

Затем звали родичей прощаться.

      Родители благословляли невесту иконой, которая всю жизнь хранилась как "родительское благословление". Все выходили на улицу, готовились ехать в церковь венчаться. Об этом продолжает свой рассказ Александра Дмитриевна Шуйгина:

      "Поезжанам всем пели, как на улицу выйдут к венцу ехать:

              - Кони голубые, поезжана молодые!

Или так:

        

     - Кони белогубые*, поезжана вислогубые!

И так:

              - Брюзгушка молодая,

              Что ты вечор говорила,

              Всему поезду посулила?**

А кто-нибудь выкрикивал и так:

              - Тысяцко-неумоя,

              Потерял портки на дороге,

              Привяжи коня к огороде,

              Поищи портки по дороге.***

Поезд свадебный красивый. Платков на тарелку накладут, лошадям к дугам платки привяжут: кони бегут, платки у дуги развеваются, далеко видно".

      На венчание жених и невеста ехали в разных тарантасах, "невместях", как говорит Анастасия Николаевна Пономарева. Когда невесту вели к венцу, ее закрывали большим гарусным платом (видимо, от сглаза). При этом исполнялась песня "Из-за лесу, лесу темного" (1), которая записана в Лекшмозере и приведена в разделе "Фольклор".  Наступала официальная часть обряда: венчание в церкви. "Венчание на Хижгоре - торжественно, красиво, света много. Исключительно красивое зрелище",- вспоминает Василий Дмитриевич Первушин (Гужово). В колхозное время, когда церкви еще работали, многие сначала расписывались в сельсовете, а потом венчались в церкви.

      После венчания ехали в дом жениха. Начиналась завершающая часть свадьбы. В доме жениха новобрачных встречали с иконами и хлебом-солью. Здесь же происходил ритуал кормления их кашей, его вспоминает Анастасия Ивановна Макарова (Лекшмозеро): "С венчанья приедут - по ложке каши им давали. Какой наваря, ячневой чаще. Из одной ложки, чтоб жили дружно. С иконами, конечно, встречали".

    

 

 

 

*) – Видимо, «белозубые».

**) – В исполнении А. Н. Пономарёвой (Лекшмозеро) эта причетка звучит так:

Брюзгушка молодая да,

И цего ты вечор говорила да говорила,

А всему поезду да посулила да посулила?

***) – В исполнении А. Н. Пономарёвой (Лекшмозеро) эта причетка звучит так:

Тысяцко-неумоя да неумоя,

Да потерял портки на дороге, на дороге,

А привязал коня к огороду да к огороду:

Ищи-ка портки да на дороге да на дороге.

 

 У жениха "столуют, угощаются", как говорит Анастасия Николаевна Пономарева: "Свадьба бывала в пять столов. Вместо вина морс клюквенный пьют". А вот как описывает свадьбу в доме жениха Александра Дмитриевна:

      "Когда едут с венчанья, дак слышно: колокольчики звякают. Ребята набросают соломы на дорогу да зажгут. Огонь, лошади испугаются, в сторону бросятся, опрокинут повозку, сватовья вывалятся. Приедут - родители жениха с хлебом-солью встречают. Потом невесте русу косыньку на две расплетут, буйну головушку окрутят под свекровнины под долгие зубы, кокошник наденут. Сватья говорит:

      - Дружки-бояра, пойдите посмотрите:

      Из девушки сделали молоду,

      Какова молода?

А ребята уж заранее горшков наберут - пустых, плохих каких - грох о стену! "Хороша молода!"- кричат. А сватья опять:

      - Сватушки, сватьюшки,

      Подойдите, посмотрите:

      Из девушки сделали молодушку,

      Какова молода?

И так три раза. А если ребят не угостят, дак они не крикнут, что хоорша молода. Потом на улицу выйдут, невеста опять причитыват".

      Расплетание косы невесте и превращение ее в "молоду" упоминает и Анастасия Николаевна; она называет это "чуб завить": "У девки коса висит, у женщины две косы заплетены на голове. На свадьбе невесте надо так две косы заплести: чуб завить".

      Александра Дмитриевна Шуйгина вспоминает некоторые причитания невесты в доме жениха, которые представляют собой варианты отдельных фрагментов песни "Из-за лесу, лесу темного" и приводятся в разделе "Фольклор".

      Никаких ритуальных работ на свадьбе невеста не выполняла: пол не мела, воду не носила, ни ее, ни жениха водой не обливали. Когда невесту вручали жениху, пели так называемую "тетерку", особую причетку:

              - На тебе тетерку

              Не тереблену, не щиплену.

              Сам трепи, сам тереби,

              От людей береги.

              Сито-решето дома держи,

              Держи ступу у дому,

              Тебе одному,

              Не давай никому.

(Записана от А.Д. Шуйгиной, Гужово.) А.Н. Пономарева (Лекшмозеро) исполняет тетерку в таком варианте:

              - Ой, на тебе тетерку

              Нещипанную да не теребренную.

              Ой, сам щипли да сам тереби.

              Ой, да от людей береги.

              А сито-решата дома держи,

              Дак у тя ступа во дому,

              Да тебе баба одному.

              Всем езда, одному - кузница.

      На второй день свадьбы жениха с невестой водили в баню, а крестная невесты носила им белье, как рассказывает Александра Дмитриевна: "Придешь из бани, надо поклониться, покориться всем:

      - Спасибо на парной-жарной баенке!

И всех дарить: свекрову, и всех. Потом опять угащиваются, на конях катаются, заедут в другу деревню, всех зовут:

      - Приходите на слезную свадьбу.

 

 

 

ОБЫЧАИ, СВЯЗАННЫЕ С РОЖДЕНИЕМ РЕБЕНКА

 

Были в семье и свои праздники, когда не было принято звать гостей, но "перегащивалась", как говорят здесь, своя родня. К семейным праздникам, когда обязательно собиралась вся семья, относились дни, связанные с рождением и крещением детей. Об этом рассказывает П.Ф. Басова (Лекшмозеро): "Дни рождения отмечали раньше, подарки дарили: гребенку, брошку, денежек пятачок. И то радости полно, особенно детям. Детей-то немножко баловали, у взрослых этого ничего не было. Гостей не звали, дни рождения сами справляли, своя родня перегащивалась".

Рожали детей часто где придется, так как до самых родов работали; если находились дома, то рожали в хлеву. На пожне в лесу рожден В.Д. Первушин (Гужово, июль 1913 года). А Мария Михайловна Беляева (Гужово) родилась в хлеву (1921 год). "Сама в подоле принесет, пуповину перережет или зубами перегрызет, пупок завяжет волосами своими - это обабить называлось",- так рассказывает о родах Мария Михайловна. После родов начинали работать через три дня.

А вот рассказ Т.А. Подгорних (Лекшмозеро): "Да не на поле родила. А пришла с поля да зашла в избу: ноги-то грязны, в лаптях - вымыла; зашла вот в горницу, а у меня девка-то раз и... И не тяжело, легко да хорошо. Всех так приносила. На работы - дак... С работы придешь, так родишь. А у нас бабка своя была - свекрова, дак она волосок отрежет - у нее длинны волосы - да пуповину обвяжет, раньше волосами своима завязывали. Пуповину завязывала да: "Господи, благослови!". Запеленал - да и все. Вымоют да и обабят. Да и все. Свекрова при мне двоих принесла - я пришла замуж, ей сорок годов было. Во хлеве дак принесла. На шесток кладе, да уж печку затоплят. Утром. А я выйду: - Матушка, ты чего? Я затоплю печь. - Нет, Татьяна, поди отдыхай. Вот каки люди-то раньше были. Восемь детенков у ней принесено, и она и не бывала один день выходной. Дак на шестке лежит, а она уж печь затоплят и уж пошла корову доить".

Татьяна Александровна также сообщает, что родившемуся ребенку заговаривали грыжу.

Роды и связанные с ним обычаи описывает и П.Ф. Басова (Лекшмозеро): "На соломе родят. Бабушки были: придут, ребенка вымоют. Бабка сядет на печь, держит ребенка на коленях и моет. Шептали чего-то. Этот день никак не праздновали, а как крестят - дак стол был, близкие соберутся. Попа угощают, кумовей. Крестный да крестная дарят что-нибудь ребенку: на рубаху или еще чего. Наготовят всего, по рюмочке нальют, если бутылочка есть."

Записаны рассказы о рождении ребенка и других старушек в Лекшмозере.

"На родины приносили родные пирогов, соседи приходили весь день. После родов работали через три дня. А я на следующий день вышла на

улицу, дак людей испугала: - Ты ж еще вчера тяжелая  ходила!"  (Рассказ

А.Н. Пономаревой)

"Раз с обеда пришла с работы и родила Павла. Муж пришел с работы, а я зарожала. На колено ему села и родила. Потом муж медика привел". (Рассказ М.С. Пономаревой)

"Я восьмерых родила, одного лишь с акушеркой. В избе народ, так рожали во хлеве. После родов через три дня - на работу". (Рассказ А.И. Макаровой)

В тридцатые годы в связи с возросшей бедностью и, особенно, закрытием церквей родильный и крестильный обряды упростились. Вот свидетельство Устиньи Павловны Шуйгиной (Гужово): "Плохо жили, ничего

не  было.  Родила  где  попало:  постелю  чего,  бабка  примет,  помоет

ребенка.Рубашку ему сошьешь, оденешь. Вечером чаю попьешь  с  конфеткой

аль с пряником. У нас уж церквей не было, дак не крестили. Поп ходил по

деревням, вот и крестил, и отпевал. Вот он как зашел, дак я сразу троих

своих  крестила.  Крестные  были мать и отец. Свечки зажгли, поп маслом

мажет, молитвы читает,  крестит.  Ребенка  в  купель  кунают.  Крестные

ребенку  на  рубашку  дарят". Устинья Павловна вспоминает, что во время

работы в колхозе она брала своим детям няньку: девочку, потом  женщину;

однако,  они  были  "никуды  не гожи, плохи". И ее сестра П.П. Калинина

(Лекшмозеро)  подтверждает:  "Крестили  дома.  Потом  чай.  Ничего   не

дарили."

В 50-ые годы есть свидетельства о крещении детей самой матерью. Считалось  неприличным  женщине  рожать  детей  после сорока лет:

когда родился В.Я. Патракеев (Масельга), его мать хотела утопиться в озере, так как ей было в то время 44 года. Не то у мужчин: Макар Андреевич Солодягин (по-деревенски Рыбин, Масельга), бывший женат трижды, последнюю жену тридцати пяти лет взял в 60 лет и имел с ней четверых детей; последний ребенок родился, когда ему было 67 лет.

ПОХОРОННЫЙ ОБРЯД

 

Записано и несколько рассказов о похоронном обряде.

"Покойников моют. Я вот и своих мыла, и трех чужих. Ничего за это не платят - кому платить-то? Тут старик умер, у него никого не было. Одевают что есть: и в подержанное одевают, а то одна рубаха только - ничего ведь не было, плохо жили. Икону кладут в гроб, маленьку каку-нибудь - потом вынут, как заколачивать, положат в часовню. Покойника вперед ногами выносят, пол протирают. В день, как хоронят, поминают: суп варят, блины пекут, вином угащивают". (Рассказ У.П. Шуйгиной, Гужово)

"Покойников обмывают: не сами, а чужих приглашают. Сами ничего не делают, и могилу чужие копают. У покойника свечка всю ночь горела: старушки посторонние сидели, читали молитвы, заупокой читали. Покойник две ночки в доме ночует, а если родственников дальних каких ждут, то и дольше. Окна завешивают, зеркало, часы останавливают - ему уже часы не нужны. Раньше в гробик клали листик березовый и подушечку с листиком делали - не нужна ему ни перина, ни пухова подушка. Покойника не держат в гробу: пока не хоронить - все на лавке лежит. Иконку в головах ставили или маленьку иконку на грудь или на ручки. А потом все убирали, в гроб икону не клали, не хоронили. Вся деревня приходила прощаться. Кто на могилу придет на похороны, медные пятачки бросает - могилу так окупали. Когда выносили, избу сразу мыли - дома кто-нибудь оставался, на кладбище не ходил - этой водой от пола на росстань плескают. Расстаются с человеком, дак чтоб ничего его не было вблизи дома. Где покойника на чем вымоют, на чем он лежал, всю его одежду - выносят на росстань, костер сделают, сожгут. На похороны кутью варили - бессолую, сладкую, из риса. Блины пекли, кисель варили - это на все поминки: и на девятый день, на сороковой, на годовую. Гостей не звали на поминки, только своя семья, родственники." (Рассказ П.Ф. Басовой, Лекшмозеро)

Еще и в 50 - ые годы на похороны приглашали старушек причитать над покойниками, как вспоминает М.П. Первушин (Гужово): "Звали причитать. Слов было не разобрать, но чувства сильно передавались: комок подступал к горлу".

Добавляют также, что, как и везде, покойников поминали четыре раза в год, в родительские дни: через неделю после Пасхи, а, вернее, на десятый день - в Радоницу, в Троицкую субботу (накануне Троицы), после Михайлова дня (в Димитриевскую родительскую субботу в конце октября - начале ноября), перед заговеньем на Великий пост (во Вселенскую родительскую субботу). О поминании рассказывает П.П. Калинина (Лекшмозеро): "Че-нибудь дашь кому-нибудь съесть: на, помяни. На кладбище ходили."

Примечания:

1)                            – Тексты, близкие к представленным словам песни, найдены в нескольких сборниках. Наиболее ранней, середины ХІХ в., является запись П. В. Киреевского, произведённая им в Московской губернии (Собрание народных песен П. В. Киреевского. Тула, Приокское книжное издательство, 1986, N 146, с. 115. Песня «Из-за лесу было, лесу тёмного» записана в Верейском уезде Московской губернии). Художественно более выразительная и яркая, чем представленные варианты, но с сильно отличающейся второй частью, песня записана в 1929 г. Н. П. Колпаковой в Архангельской обл. (Обрядовая поэзия. М., Современник, 1989, N 595, с. 443. Песня «Из-за гор, гор высоких»). Ближе всех других к нашему тексту тексты двух записанных в Пинежье песен, представленных в книге «Русские народные песни» (Русские народные песни. М., Правда, 1988, сс. 258-259. Песня «Из-за лесу, лесу тёмного»); но и эти тексты совпадают лишь в своей первой части, как в песне на с. 258, в песне на с. 259 вторая часть отсутствует.

 

 

 

 

 

 

 

ПРИЛОЖЕНИЕ

 

 

 

СЛОВАРЬ МЕСТНОГО НАРЕЧИЯ*

 

 

         Звездочкой  помечены слова, отсутствующие в толко-

вом словаре Даля (1).  При ссылке на труды П.Н.Рыбникова (2)  и

М.Фасмера (3)  используются сокращения: Рыбн., Фасм.

 

 

 аншпуг               деревянный кол, дрын,  рычаг для снятия

                            дранниц с  поверхности дровен; Даль  -

                            ганшпуг: морской дрюк, дрючок, шест,

                            дубинка, рычаг, вага, подъем;

 

 баба                     жердь колодца-журавля, к которому при-

                            крепляют ведро;

 

 байкать               убаюкивать, укачивать ребенка;

 

 байна                  баня; Даль - с пометой сев.;

 

 баский,

 баской                красивый, видный, осанистый, пригожий;

 

 бережина*          налитая в квашню с остатками теста вода,

                            использующаяся как закваска;

 

 беседы                вечеринки, вечерки;

 

 божата,

 божатушка                   крестная; Даль - с пометой сев.;

 

 большеханский

 (пятистенок)       дом очень больших размеров;

 

 

*) – В составлении словаря принимала участие Е. В. Федюкина.

 

ботало                 свернутый из  металлического листа коло-

                            кольчик, что  привешивается к шее скота;

 

 бросалка*           приспособление, употребляемое  при обра-

                            ботке льна "бросанием";

 

 бросать*             в выражении "бросать лист": обрывать;

 

 бумага                покупные хлопчато-бумажные нити;

 

 бурак                  корзина;  Даль: туес, берестянка, кузо-

                            вок;

 

 

 бык                     фронтон; Даль: строительный контрофорс,

                            устой,  рубка  или  каменная  прикладка

                            откосом для укрепления здания;

 

 вагаль*,

 вагалек               рыба весом до 100 г;

 

 ваганы*              выходцы с реки Ваги в Вологодской обл.;

 

 валеница*            настил из поваленного леса;

 

 валиться             в выражении  "валиться спать": ложиться;                                                      Даль - с пометой арх.;

 

 васильевщина*   каша, приготовляемая в Васильев вечер;

 

 вереск,

 вереса,

 вереса                 можжевельник; Даль: ошибочно так зовут и

                            можжевельник

 

 вехоть                 половая тряпка;  Даль: клок, пучок сена,

                            соломы, стелька  в  лапоть,  щипаная мо-

                            чалка для  мытья посуды, судомойка, сти-

                            рок: тряпка-ветоша;

 

 вехорь*              сильный  ветер, поднимающий песок, сено,

                            снег;

 

 вечерухи             вечеринки,  посиделки; Даль - с  пометой

                            сев.;

 

 вешало                1. особые  вешалки для снопов; 2. перен.

                            верзила, высокий человек;

 

 вирать*               плести; Рыбн.: плести лапти или  бураки,

                            в перен. смысле врать;

 

 вирость*            второй слой плетения у лаптей;

 

 вихри*                ряженые, одевшиеся  привидениями; Даль -

                            Вихорь Вихоревич: сказочный богатырь;

 

 вица                    тонкая ветка, прут; Даль - с пометой

                            сев-вост.;

 

 вместях              вместе; Даль - с пометой арх.;

 

 внука                  внучка;

 

 водинька,

 водяника            водяной;

 

 встречу               навстречу;

 

 вымочище*        ручей или яма, где вымачивали лен;

 

 высидеть            в выражении "высидел лен иль нет": готов

                            ли лен после вымачивания;

 

 выстать              встать, подняться;

 

 вышка                 чердак;

 

 вьюшка*             колодец, в котором ведро опускают и под-

                            нимают на цепи, накрученной на деревянный

                            вал;

 

 гагарышка*,

 гагарышечка      пигалица,  маленькая  женщина; Даль - га-

                            гарка, арх.: маленькая утка;

 

 гал                      предположительно:   проказник,   озорник;

                            Даль - галь: шутка, смех,  проказа, поте-

                            ха; Рыбн.- галить: проказить;

 

 галдорея*            балкон;

 

 гарсы*                оброк, налог, выплачиваемый за  пользова-

                            ние мельницей;

 

 глупыши*           оладьи из гороховой муки;

 

 глыза                  большой  кусок  сахара; Даль: ком, ломоть,

                            обломок;

 

 гнездиться         устраиваться, приютиться;

 

 говоркой            охотник поговорить; Даль - говорок;

 

 голбик                столб на углу рудной печи; Даль - голбец,                                                       сев-вост.,сиб.: род примоста,загород-

                            ки, чулана или казенки в крестьянской из-

                            бе между  печью и  полатями; припечье со

                            ступеньками для  всхода на печь и полати;

 

 голзун*                металлическая  пластина с  ручкой, с по-

                            мощью  которой  перекрывают  трубу  печи

                            /Масельга/; Даль - голзти,ол.: скользить;

 

 горбаль              узкая, срезанная  часть  бревна с корой;

                            Даль - горбыль:  заболонка, краюха, запи-

                            ленок, крайняя  доска при распилке бревна

                            с горбом или окружностью наружу;

 

 городовой*        человек из города;

 

 гостьба              гости; Даль: гощенье, пребывание в гостях;

 

 грибовница*      блюдо из свежих грибов;

 

 гузно*                1. задница; 2. часть  прялки, на  которой

                            сидят (у Даля отсутствует второе значе-

                            ние);

 

 гулик*                огрызок веника;

 

 гунда*                в выражении  "гунды нет":  нет сил петь;

                            Даль - гундавить, твр.,пск.:  говорить в

                            нос, гнусить; Фасм. - гундарить: болтать;

 

 двужирный*       в выражении "двужирный дом":двухконечный;

                            ср. Рыбн.- жира: жизнь;

 

 девья*                хорошо, удобно;

 

 дранницы*                   покрытие  дровен для перевозки чего-либо

                            (например навоза); Даль - драница: коло-

                            тые сосновые дощечки для кровель;

 

 дресва                песок или мелкие камни; в выражении "шар-                                                   кать дресвой": чистить пол, растирая на

                            нем ногами песок;

 

 дровеник*                    хозяйственная   постройка   для  дров;

                            Даль - дровяник: дровяной торговец;

 

 дроля                  милый, ухажер;

 

 ердовина*          кожура вербы,идущая на изготовление лыка;

 

 еретина               первая шерсть с ягнят; Даль - еретина,ол:

                            первая молодая шерсть с овцы;

 

 ермак*                армяк;

 

 жараток,

опечек русской

печи                      место, куда выгребали золу из печи; Даль -            

                              жараток, сев.: заулок влево на шестке печи

                              для выгреба туда жара;

 

 жердяник*                     рыбак, проталкивающий вилами жердь с се-

                            тью при подледном лове рыбы;

 

 жирье                 в выражении "каржить жирье": обрубать су-

                            чья; Даль - жиро: колено (мережки),звено;

                           

 житник               один из видов сочней с начинкой из ячне-

                            вой  муки с молоком; Даль - житник, арх.:

                            род сдобной  яичной  кокурки на коровьем

                            масле;

 

 жито                            ячмень; Даль - с пометой сев.;

 

 

жихуль,

 жихарь               леший; Даль - ол.: суседко, дедушка или

                            домовой; Рыбн.: жилец;

 

 забирать*

 (холст)                выделывать узор в процессе тканья;

 

 забранина*         ткань узорчатой фактуры;

 

 забрякать            арестовать, забрать;

 

 завертка              элемент упряжи; Даль - завертень, кур.:

                            закрута, завертка у саней, дровней;

 

 завивать             заворачивать (снопы в холст);

 

 загусто               в выражении "каша загусто": крутая каша

                            из ячневой, овсяной, реже ржаной муки;

 

 закамычный*     в выражении "закамычные песни": древние;

 

 закласть              закрыть;

 

 запирать*            в выражении "запирать трубу": закрывать

                            заслонку печи;

 

 заплетный*         первый слой плетения у лаптей;

 

 заплота               плотина;

 

 засек                             сусек;

 

 заспа*                 крупа; Рыбн.: ячменная и овсяная крупа

 

 заспать,

 призаспать         заснуть;

 

 застенок*           темный угол, чулан в гумне для складыва-

 засторонок                   ния соломы;

 

 зауголок             внебрачный ребенок;

 

 захапчик*           1. приспособление, придерживающее снопы

                            от  падения с  колосника; 2. место  под

                            шестком печи для хранения сковородок;

 

 знатить*             знахарить;

 

 знаток                 знахарь;

 

 иголочки            только что выведшаяся из икры молодая ры-

                            бешка;

 

 изгребы,             льняные нити второго очеса; Даль - изгре-

 изгреби              би,  изгребье:  очесы,  вычески, охлопья,

                            отрепья;

 

 изругать*            послать  к  лешему;  Даль - обругать  или

                            выругать, влг.: испортить, извести, истра-

                            тить;

 

 исподники,

 исподки              вязаные рукавицы; Даль - исподка, арх.,

                            сиб.: варежка, вкладываемая в голицу;

 

 казачок*             женская приталенная кофта;

 

 калежный           карась весом до 900 г; Даль - калега,

                            арх.: невод  для  ловли  камбалы и место

                            ловли ее в море; калежные снасти - отно-

                            сятся к ловле камбалы;

 

 калитка               сочень с  начинкой из каши (например яч-

                            менной); Даль: четырехугольная  ватруш-

                            ка, шаньга, калитовка, лепешка с кашей и

                            сметаной;

 

 каржить

(карзать)              рубить, обрубать; Даль - с пометой ол.,

  жирье                новг.; ср. Фасм. - карга,арх.,ол.: топкое

                              место в лесу, или карга: железная скоба                                                 

                            с острыми  концами, забиваемыми в бревно;

 

 картофница        пюре, разведенное молоком пожиже и запе-

                            ченное в крынке; Даль - картофельница:

                            картофельная похлебка;

 

 катаньки             валенки; Даль - с пометой арх., сиб.;

 

 

катать                  в выражении "катать хлебы": месить тес-

                            то; Даль - катать хлебы, пилюли, картечь:

                            плющить, ровнять, гладить, раскатывать;

 

 катуля                 сани; Даль - с пометой ол.;

 

 кашемирник*     сарафан из кашемира; Даль - кашемир: тон-

                            кая шерстяная ткань, похожая на азиатские

                            шали;

 

 кижа*                 название танца; Даль - кижа, влгд.: снег,

                            валящий большими хлопьями;

 

 кодал                  стояк колодца-журавля; Рыбн. - кодол:тол-

                            стый канат;

 

 козни*                игра с изготовленными из костей животных

                            предметами;

 

 кокша*               тесло;

 

 колидор              сени;

 

 колоколка           плоды льна; Даль: семенные головки льна;

 

 колубеники*       качели; Рыбн.- колыбаться: колыхаться;

 

 коник                  ступенька боковой стенки печи; Даль: печ-

                            ной прилавок с лазом в подполье;

 

 копанец              выкопанная яма; Даль: ровец, канавка для

                            стока воды;

 

 коржак*              галоша, низ обуви; Даль - куржевина, сиб:

                            иней

 

 корка                  запеченное тесто в рыбнике, лепешка, в                                                           которую заворачивают рыбу;

 

 косарь                нож с закругленным концом для низкой об-

                            резки кустов; Даль: большой тяжелый нож

                            для щепления лучины, рубки костей, кото-

                            рый нередко делается из обломка косы;

 

 костер                уложенная поленица дров;

 

 костица              отделяемая от льна в процессе обработки

                            костра;

 

 котач*                нож из костей животных (иногда деревян-

                            ный) для снятия бересты и для плетения;

 

 котлы                 детская  зимняя  игра наподобие хоккея;                                                         Даль - котел:        крестьянская игра;

 

 котоны*             покупные хлопковые нити;

 

 кошелевание*     лесосплав;

 

 кошель               заплечная берестяная сумка; Даль: мягкая

                            складная корзина, плетеный или вязаный

                            кулек;

 

 креж*                 гора;

 

 крест                  перекресток; Даль - крест, ниж.,твр.:

                            перекресток, раздорожье, распутье;

 

 кресла                 съемная рама с приподнятыми боковыми жер-

                            дями  для  расширения  полезной  площади

                            дровен; Даль: две слеги с поперечным вяз-

                            ком для увеличения длины телеги;

 

 кроша*               покупные тонкие хлопчато-бумажные нити;

 

 кружка*              деталь ткацкого стана, на которой крепят-

                            ся нитянки;

 

 кряж*                 бревно, придавливающее снопы льна в воде

                            при вымачивании;

 

 кукля(куколь)     портяной колпак на голову; Даль - арх.:

                            отдельный холщовый башлык с завязками в

                            виде ушей от комаров;

 

 култыш               форма выпеченного хлеба; Даль - култышки

                            прм.: дурная стряпня;

 

 кусок                  в выражениях "с куском ходить", "куски

                            просить": нищенствовать, побираться;

 

 кут                      задняя стенка и свод устья печи; Даль:

                            придверный угол и прилавок, коник;

 

 кутель*               узел, например с бельем;

 

 кухар                  мельник;

 

 лавин/к/а             мостки у озера; Даль - пск.,твр.: плот на

                            воде для мытья белья, для купки лошадей;                                                      влгд., лава: кладка, мосток;

 

 лайконуть залаять (о собаке);

 

 ланце,

 ланче,

 ланча                  вид танца; "ходить ланча": танцевать осо-

                            бый танец;

 

 ластиги*,

 лучины               планки для поднятия нитей в браном ткаче-

                            стве;

 

 латка                   горшок конической формы для замешивания

                            теста;

 

 лебайдушки*      бахрома, полученная за счет вытянутых пе-

                            тель;

 

 лепачок*             часть половичка;

 

 ленище               полянка в лесу для выращивания льна;

                            Даль - льнище, льнянище: поле, бывшее подо

                            льном;

 

 леной                  ленивый;

 

 летишки              склоны гор;

 или летшики(?)

 

 ломать*              в выражении "ломать грибы": собирать гри-

                            бы;

 

 ломля*                костоправ;

 

 лони                    в прошлом году;Даль - с пометой сев-вост;

 

 лоток                  долбленый деревянный тазик для ссыпания

                            просеянной муки; Даль: корытце, ночвы,

                            выдолбленная отлогим кузовком плаха;

 

 лубка                  ведерко цилиндрической формы из лубяного

                            листа; Даль - пск.: лукошко;

 

 луда                     отмель; Даль - арх.: подводные или над-                                                                   водные плоские камни, гранитные плешины;                                                  Фасм.: каменистая прибрежная мель;

 

 лухта*                 болотистое место; Даль: гниль, чепуха,

                            вздор;

 

 лучики*              веревки, поддерживающие зыбку;

 

 лучины*,

 ластиги               планки для поднятия групп нитей в браном

                            ткачестве;

 

 лучок                  вид пилы; Даль: железный станочек для

                            пилы;

 

 лябзать               болтать; Даль - лябзать: болтать вздор,

                            пустобаять; Рыбн. - лябзун: болтун;

 малег,

 малеганок           молодой лес; Даль - ол.: чистый сосновый

                            молодой лесок, сосновая поросль; Рыбн.:

                            сосновый лес, растущий без примеси                                                               лиственного;

 

 маленка              мера зерна, плетеная корзина или дере-

                            вянная бочка, вмещавшая 40 фунтов, или 1

                            пуд зерна; Даль - сев-вост.: четверик,

                            осьмая доля хлебной четверти, пудова, 8

                            гарнцев;

 

 малтать,              1. соображать, понимать;      2. уметь; Даль-      муракать                                арх., ол.: понимать, разуметь, смыслить;         

                               Рыбн.: уметь;                                                      

 матица*              1. главная прорубь, через которую втас-                                                           кивали или вытягивали сеть при подледном                                                     лове; 2. задняя часть невода, сети;

 

 маха                    игра типа лапты;

 

 мелуза                шелуха от зерна, которая отделяется в

                            процессе провеивания; Даль - мелуз или

                            мелюз: мелкие высевки из-под крупы;

 

 межеумок,

 незаумок            недоумок, непутевый человек; Даль: нечто

                            среднее, ни туда ни сюда;

 

 морды*              плетенная из прутьев корзинка для ловли

                            рыбы, помещаемая в ручейках;

 

 мост                    пол; в выражении "мост пахать": мести,

                            чистить; Даль - с пометой сев.;

 

 мошняк              глухарь; Даль - мошник;

 

 муракать*           соображать, понимать;

 

 мутник                особый род невода; Даль: частый мелко-

                            ячеистый невод для ловли малявки, снет-

                            ков;

 

 мыкать*              в выражении "огонь мыкнул в глаза": свер-

                            кнул;

 

 мышья тропка    вид вышитого орнамента, полоска из ма-                                                                  леньких дырочек по полотну;

                           

 мякушка             мягкий ржаной, пшеничный, ячный хлеб;

 

 набилки              часть ткацкого стана;

 

 нагодеть             в выражении "на штаны-то всяко нагодюет":

                            выкроит (в переносном смысле), наберет;

                            Даль - нагожать, вор.: поступить с рас-                                                            четом, распределять равные части;

 

 нагуркивать*      напевать;

 

 назвище              название;

 

 наливка               ватрушка, вид сочня из дрожжевого теста;

 

 нарушать*          в выражении "нарушать церкви":уничтожать,

                            разорять;

 

 насадить             в выражении "насадить овин": заполнить                                                        снопами для сушки; Даль: разместить,                                                             расположить;

 

 наподольник*    подол юбки;

 

 настилальник     простыня с расшитым подзором; Даль - арх:

                            денное одеяло, застилка на постель;

 

 невода*              самодельная нить, полученная при прядении;

 

 нетеребрен-

   ником*             в выражении "вылететь нетеребренником":                                                      мигом, пулей; видимо,от "нетеребренная

                            (девка)": нетронутая, девственная;

                           

 нитянки              деталь ткацкого стана;

 

 обабить*            принять и обработать ребенка при родах; у                                                    Даля в общепринятом значении: женить,                                                                  сделать бабой,        выдать замуж, сделаться                                                     бабой;

 обманка*,

 обмана                название игрового танца;

 

 обмолоться        забыться: в выражении "дело обмололось"

 

 обруч                 элемент узды у лошади; Даль - обруч,обод,                                                     обечайка: большое кольцо или гнутый круг;

 

 обтеряться*       потерять что-либо;

 

 обутка,

 обуво                  обувь;

 

 овсяник              1. хлеб, испеченный из овсяной муки,

                            2. медведь, питающийся овсом;

 

 огорода              изгородь;

 

 

 однозубица,

 однозубое

  полотно             полотно из изгребей, самых плохих нитей;

 

 омижняк,

 омежняк             трава с лечебным корнем; Даль - омежняк:

                            растение омег, цикута;

 

 опокинуть          оставить: в выражении "опокинь добром";

 

 опристать           устать, приустать;

 

 опыток,

 опытки               проба льна при проверке на степень готов-

                            ности; Даль - влгд.: проба, образчик,

                            частица какого-либо товара напоказ, для

                            видимости качества его;

 

 откинуть*            вернуть, отпустить: в выражении "леший                                                       откинул";

 

 относ                  напутствие, даваемое знатками; Даль:

                            знахарский узелок, кинутый на распутье

                            для отворожки болезни или сглаза, напус-

                            ка (в узелке: уголь, зола, песчинка);

 

 отпуск,

 отпуска               магические заклинания пастухов; Даль -

                            ол.: молитва, которую читает про себя

                            пастух, обходя вокруг стада, при первом

                            выгоне скота весной;

 

 отрепы,              грубые нити первого очеса; Даль - отрепь,

 отрепи                отрепки, отрепье;

 

 отпушить            обругать, разбранить: в выражении "мат-

                            ками отпушить": обругать     матом;

 

 падера                1. буря, ненастье; 2. рябь на воде;Рыбн.-                                      падара;

 

 пал                      обгорелые бревна, в выражении "прятать

                            пал": собирать обгорелый лес при расчист-

                            ке подсеки;

 

 палатка*             часть печи, через которую вытягивается

                            выходящий из устья дым, дымоприемник;

 

 паленина             подсечная поляна, выжженное в лесу место

                            для распашки;

 

 пара                     пареная репа; Даль - с пометой новг.,ол.;

 

 патрашить*        безобразничать, хулиганить;

 

 пахать,

 пахнуть               мести, выметать; Даль - с пометой сев.;

 

 пачеснина*,

 патеснина            полотно, получаемое из пачесей;

 

 перегащивать     принимать гостей, гостить;

 

 пестрядинник*,

 пестрица             сарафан из пестряди;

 

 переметный*      рыба (карась) весом свыше 500 г;

 

 перепечка            лепешка; Даль - перепека, ол.: высокий и

                            толстый хорошо поднявшийся хлеб;

 

 петун                  петух;

 

 пехаться             входить: в выражении "пехаться в дверь";                                                      Даль - с пометой ол.;

 

 печурка              нишка в стене печи, где ставят, сушат и

                              греют что-л.;

 

пешеник*             пробивающий проруби при подледном лове

                            рыбы; ср. Даль - пешня: железный лом,про-

                            бивающий лед;

 

 пешить*              пробивать проруби;

 

 плановый*                    в выражении "плановая крыша": трех-  или

                            четырехскатная;

 

 повесмо              снопик, пучок обработанного льна;

 

 погонялка*         шутливое название молочного киселя, за-

                            вершающего обед;

 

 подвес*              подзор;

 

 подквасье*                   закваска;

 

 подойник           большой деревянный чайник для хранения                                                     молока;

 

 подпечник*        пространство под печью, где держали зимой

                            кур; Даль: домовой или домовик;

 

 подпечье            пространство печи, над которым нависает                                                       шесток; Даль - ряз.: простор под русской                                                        печью и лаз туда; место для помела, ухва-                                                         тов, кочерги, зимой для кур, а вообще

                            денной приют домового;

 

 подсинье            пространство под сенями в домах с

                            высоким подклетом; Даль - подсенник: жи-

                            лое или подклеть, кладовая под сенями со

                            входом из подмостья;

 

 пожинаха*            праздничная каша, приготовляемая в пос-

                            ледний день сбора урожая;

 

 познатить*         познахарить, заговорить;

 

 пойво                 варево для скота;

 

 поленить*           заготовлять в лесу дрова и укладывать их

                            в поленницу;

 

 по-льну-па-

  теснина              вид полотна (по льняной основе пачесным

                            утком), используемого для нижнего белья;

 

 полый                 открытый,растворенный: в выражении "двери                                                          полы";

 

 помельщик*,      мельник;

 кухар

 

 порато                очень;

 

 портки*              слияние двух речек;

 

 портно                домотканое льняное полотно; Даль - сев.:

                            узкий грубый холст на крестьянские руба-

                            хи;

 

 портянка*            название танца, сопровождающегося пением                                                           частушек;

 

 постельник         мешок для спанья, набитый сеном; Даль -

                            твр.,ярс.: тюфяк; новг.,пск.: простыня, рядно, ватола; арх.:  

                              лубяное дно санного

                            или тележного короба, кузова, постилка по                                                     дну повозки;

 

 потребиловка*   лавка;

 

 поцепка

(почепка,

 поручка)             ручка из вицы, привязываемая к корзине;

                            Даль - поцепка: цепочка-украшение, шнур

                            для подвески оружия, шест или веревка для

                            бадьи в колодце; почепка, юж.: веревочка,

                            бечевка, снурок;

 

 препона*            большой груботканный коврик;

 

 прилуб                пространство между печью и стеной, куда

                            клали и ставили различную утварь; Даль -

                            ол.: переборка, перегородка;

 

 прилуз*              цеп для обмолота; Рыбн. - прилуз: ремень

                            цепа, привязь, цеп;

 

 примосток                     полати;

 

 приорать            припахать, взрыть;

 

 присох                насошник; Даль - с пометой новг.;

 

 присталье*         пристань, удобное место для причаливания

                            лодок;

 

 

 причилина          поставленная на ребро доска вдоль боковой

                            стенки печи; Даль - влгд.,вят: деревянная

                            перекладина противу чела печи, доска в

                            голбце;

 

 прошва               вышитая по полотну полоска с крупными ды-

                            рочками;

 

 пыж*                  несвязанные бревна, плывущие наподобие

                            плота по реке;

 

 пыльник*           верх рудной печи (для дров, для отдыха);

 

 пялы                             пяльца, выражение "в пялах" означает осо-

                            бую технику вышивания;

 

 разлива*             запруда;

 

 ральник              железный чехол, надевавшийся на деревян-

                            ную "ногу" сохи; Даль: нога сошная, рожен

                            либо рассоха, на которую насаживается ра-

                            ло, лемех, сошник;

 

 рассадник*         огород;

 

 рассмешиха*      веселый человек, умеющий рассмешить;

 

 расторбать          перемешать, см. торбать;

 

 рвань*                ветер;

 

 репище               полянка в лесу, засеянная репой;

 

 ровгать               толочь в ступе; Даль - с пометой ол.,ко-

                            рельск.;

 

 роговик              горшок с носиком для топленого масла;

                            Даль - с пометой арх.;

 

 ромжа*               Фасм.: растение "spiraea ulimaria",лабаз-

                            ник шестилепестной, таволга;

 

 рудная изба        изба, отапливаемая по-черному; Даль - ру-

                            дить, арх.,ряз.: марать, мазать,грязнить,

                            чернить, пятнать, особенно сажей, черной

                            пылью; рудяный, рудяной - черный, мараный,

                            грязный;

 

 рубуша               коробочка из берестяного листа, изготов-

                            ленная по определенной выкройке; Даль:                                                        корзинка из листа бересты, туес;

 

 рыбник               пирог с рыбой;

 

 рюха                             небольшая березовая чурка;

 

 сак*

 (мн.саки)            род пиджака прямого покроя; Даль - из

                            греч.: архиерейское облачение;

 

 самра*                дети;

 

 саннички*          легкие выездные сани;

 

 сборник              женская шапочка, присобранная по окруж-

                            ности головы;

 

 светля*               просвет в тучах: "светля заводится";

 

 свинка*              сдобный пирог с начинкой из толокна;

 

 свинура*            кустарник с черными ягодами;

 

 сеголеток,

 вагаль                 молодой карась весом до 100 г;

 

 сей год               в этом году;

 

 сера                     еловая или сосновая смола; ср. Даль -

                            серник: накипь смолы на сосне, ели само-

                            теком;

 

 сетной*              карась весом 100 - 200 г;

 

 скало                  скалка;

 

 скально               приспособление для скручивания ниток;

                            Даль - сиб., скало, скально: снаряд, на

                            котором скут цевки для утока;

 

 скать

 (разоскать)         1. раскатывать (тесто); 2. в выражении

                            "скать чевки": наматывать нитки;

 

 славутница         богатая невеста; Даль: девушка, щеголиха;

 

 слудень*             одна из ячеек окна;

 

 смолье                бруски сосны для получения смолы и берес-

                            ты для получения дегтя;

 

 сбродить            сходить;

 

 смухлить            соврать; Даль - твр: свахлять,или сделать

                            как попало;

 

 снарядиха           ряженая, щеголиха; Даль - ол: подвенечная

                            сваха, наряжающая невесту, ол.,арх: наря-

                            женный святочник;

 

 солодяга             каша из проросшего зерна; Даль - ол.: род

                            вареного корчажного месива для лошадей;

 

 солоник,

 соляник              пирожок, посыпанный солью;

 

 солнцестав         восход; Даль - сиб., солновсход: восход;

                            солносяд  - запад и закат;

 

 сронить              в выражении "сронить колокола": снять,

                            сбросить; Даль: скинуть, сбросить, столк-

                            нуть;

 

 срубы*               срубная поляна, на которой рубился лес;

 

 стаи                     стойла в хлеву;Даль - арх:конские стойла;

 

 становица,

 становушка,

 станушка            стан рубахи; Даль - станушка, становина

                            прм., становуха новг.;

 

 

 

 

 станок                простейший односкатный шалаш для защиты

                            от непогоды; Даль - становье, становище,

                            арх.,сиб: одинокая изба, хутор,заимка или

                            нарочно срубленная избенка, крытый сруб

                            либо землянка для приюта;

 

 стена                   вытканное полотно длиной 15 м; Даль -

                            ткацкая стена: раздел основы поперек,

                            6 - 10 аршин, конец холста;

 

 стлище                полянка с расстеленным льном; Даль: мес-

                            то, где стелют холст для белки, или лен

                            и т.д. для просушки;

 

 стоговать            метать сено в стога; Даль - стожить;

 

 ступни*              вид праздничной обуви;

 

 суропный           сиропный: "суропный пряник";

 

 суслон                небольшой стог из снопов;Даль - сев-вост:                                                      составленные на жнивье снопы для просуш-

                            ки, нахлобученные снопом же;

 

 сутемки,

на сутемках         вечернее время: пора, когда работать уже

                            трудно, но ложиться еще рано;

 

 сущик,

 суштик,

 сушье                 мелкая сушеная рыба;

 

 сучка                  деревянная плашка, чурка, которую в игре

                            гоняют клюкой;

 

 сьиздо                взъезд;

 

 тетерка               1. витая лепешка из пресного теста; Даль-

                            вят.,влгд.: лепешка, шаньга, ватрушка;

                            2. причетка, исполняемая на свадьбе;

 

 Толокница          каша, сваренная на воде; Даль: еда, то-

                            локно с водой, с квасом;

 

 

 тоня                    участок реки, охваченный сетями, также

                            один лов рыбы; Даль: рыбачий стан;

 

 торбать*,

 наторбать,

 расторбать         1. собирать: "грибов наторбал"; 2. разме-

                            шивать; Фасм.: распугивать веслом рыбу;

 

 торица                сорное растение, семена которого трудно                                                       отделяются от хлебных злаков;

 

 торох*                сильный, порывистый ветер , см. "вехорь";

                            Даль - торохнуть, тарахнуть: шарахнуть,

                            треснуть, сильно ударить;

 

 торыхать            ударять, стучать, колотить; у Даля с этим

                            же значением "торнуть", "торкивать";

 

 трафиться           случиться;

 

 трепало               деревянный нож для вытряхивания костицы

                            изо льна;

 

 треста                 1. тростник, камыш; Даль - с пометой арх;

                            2. короткий кусок холста, плат, часть

                            стены;

 

 тукач*                 рыбак, укладывающий сеть при подледном

                            лове рыбы;

 

 тушилка              металлический цилиндр для хранения уг-

                            лей;   Даль: снаряд или орудие для тушения                                                     огня;

 

 тычье*                короткие палки, вставленные в стены гор-

                            ницы для хранения сетей с целью предохра-                                                    нения их от гниения;

 

 укупить              в выражении "укупить дом": договориться

                            с хозяйкой о предоставлении дома для гу-

                            ляния; Даль: купить сходно, дешево;

 

 устина*               полотно из особо тонких льняных нитей;

 

 

 усухутиться*      спрятаться, исчезнуть; Даль - сухотиться:

                            заботиться, кручиниться;

 

 утиральник         полотенце;

 

 фукаль*              хвастун, любитель приврать; Фасм. -

                            fukas: дуть, дурачить, надувать(очевидно,

                            от звукоподражательного "фу"); Даль - фу-

                            фу: обман, плутовство, надувательство;

 

 харатья*             праздничная юбка; Даль: папирус,пергамен;

 

 харчева               избушка с едой(на плоту при сплаве леса);

 

 хвостаться                    париться с веником; Даль - хвостать:хлес-

                            тать, сечь, парить в бане веником: "види

                            ту люди, како ся моют и хвощутся", - из

                            летописи; или      хвостаются;

 

 хлебина              хлеб домашней выпечки; Даль - хлебины,

                            арх.,новг.,ол., и хлебино: стол у роди-

                            телей новобрачных на третий день свадьбы;

 

 хожалый*           в выражении "хожалое тесто": несвежее,

                            постоявшее;

 

 хухольник           ряженый;

 

 цинка                  проволока для закатывания бревен в лесу;

 

 чаички

 (чаечки)              водяные лилии;

 

 чевка                  челнок, в выражении "чевки скать": нама-                                                        тывать нитки на челнок; Даль:        цевка;

 

 четвережки*       булочки, выпекаемые в Страстной четверг:

                            "великоденные четвережки";

 

 чолпан,

 чолпанище         каравай хлеба, цельный непочатый хлеб,                                                         большой кусок масла, теста;Даль - челпан;

 

 чулан                  изба-сарай для ночевки приходящих на                                                           Макарье;

 

 чупак*,               возвышенность; Даль - влгд.: валенок;

 чупыш

 чурда                  домовой, леший;

 

 шанежка,

 шаньга                вид сочня с картофельной начинкой;

 

 шарабан              пирог особой формы; Даль - из фрн.: от-

                            крытая повозка с поперечными скамьями;

 

 шелгач,

 шелгачок            небольшой мешок для зерна емкостью около

                            10 кг; Даль - с пометой арх.;

 

 шесток,               горизонтальная площадка перед устьем печи;

 шосток

 

 шишка*              кусок масла, теста;

 

 шуйка*               рыбацкий челнок;

 

 шубницы            меховые рукавицы; Даль - с пометой арх.;

 

 щеть          щетка из свиной щетины для чесания льна;

 

 ягодник              пирог с ягодами.

 

 

 

Примечания:

 

1)     – Даль В. И. Словарь живого великорусского языка. Тт. 1 – 4. М., Русский язык, 1980. Из словаря Даля заимствованы следующие сокращения: арх. – архангельское, влгд. – вологодское, вор. – воронежское, вят. – вятское, греч. – греческий, корельск. – карельское, кур. – курское, ниж. – нижегородское, новг. – новгородское, ол. – олонецкое, прм. – пермское, пск. – псковское, ряз. – рязанское, сев. – северное, сев.-вост. – северо-восточное, сиб. – сибирское, твр. – тверское, фрн. – французский, юж. – южное, ярс. – ярославское.

2)     – Песни, собранные Рыбниковым. В 3-х тт. Под ред. Б. Н. Путилова.   Т. 3. Сборник слов, употребляемых в Олонецкой губернии, сс. 314 – 326.

3)     Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Тт. 1 – 4. Пер. с нем. М., Прогресс, 1986.

 

                                                                                           ------------------------------

 

По материалам сайта Православного прихода

села Лёкшмозеро Каргопольского района

Архангельской области

http://www.lekshmozero.narod.ru

 

назад в раздел “Библиотека” >>>