Кенозерье находится совсем рядом с Лекшмозерьем и, хотя сейчас это соответственно Плесецкий и Каргопольский районы Архангельской области,  связи между ними исторически глубинны и духовно непрерывны. Одно из многочисленных свидетельств тому – ныне былинное Кенозерье и чарующее Лекшмозерье составляют неотъемлемые части двуединого Кенозерского национального парка. Ознакомившись с «часовенным православием» Кенозера, Вы ближе увидите и православное Лекшмозеро, у которого с Кенозером давние родственные связи и исконное севернорусское единство.

Статья опубликована в журнале «Православный паломник» №№ 1, 2 за 2004 г.

 

 

 

 

Г.Н.Мелехова, к.и.н.,
доцент кафедры философии,
социологии и политологии МИРЭА

 

Часовни в православных традициях Кенозерья

(Этнографические заметки)

 

Не поднимает кисть рука,

Чтоб не нарушить это счастье.

Оно нарушится само —

Его дождем смоет...

         Кенозеро — зеркальный зал — 

         Я называю лахтой счастья.

         Оно нарушится само —

         Его дождем смоет...

На память вечную глазам

Несут часовни вахту счастья.

Оно нарушится само —

Его дождем смоет...

 Из стихотворения А.Ю.Соловьева “Кенозеро”

 

Кенозерье — былинная страна, край бескрайнего неба и бездонных озер. Попадаешь сюда, пробираясь, а иногда и продираясь, сквозь кажущиеся бесконечными леса и болота. И вдруг различаешь раскинувшиеся средь дерев концы креста, потемневшее серебро сруба — часовня. И когда лес кончается, тебя поражает простор взаимно отражающихся вод и небес. И тогда озерный ветер рождает в душе чувство свободы, отваги и восхищения:

 

И весь я полон,

Полонен

Твоей душою

Неземною,

Ее Небесной красотою

И красотой Твоей земной.

    (Из стихотворения М.Кудрявцева “Скиния”)

 

Кенозерье — часть древнего, так и называвшегося Кенозерским, пути в Заволочье, край, богатый пушниной, рыбой, морским зверем, солью, располагавшийся в бассейне северных рек и отделенный от уже освоенных территорий водоразделом. Освоение Кенозерья древними новгородцами происходит на заре русской истории — в начале 2 тыс. н.э. Видимо, к тому же времени относится и начало христианизации края. В Русском государстве Кенозерье составляло отдельную волость и приход, древним центром которого было с. Вершинино, вернее, его Погост, с церковью Успения Божией Матери.

Кенозеро имеет чрезвычайно причудливую форму: фактически оно является несколькими разбросанными в разных направлениях озерами, соединенными между собой узкими протоками, с многочисленными островами и островками; берег изрезан вытянутыми заливами, продолжающимися речками, речушками и ручьями, что делает берега болотистыми и труднопроходимыми. Обойти Кенозеро по суше — совершенно невозможно, лодка здесь необходимейшее средство передвижения, при этом расстояния довольно значительны. А единственная церковь в округе — Успенская, лишь в начале XX в. к ней добавились еще 2: церковь Сретения в Ряпусове (“маленький Погост”) и церковь Ильи-пророка в Видягине.

Но русский человек не может жить без святыни; вековечно стремление, как указывал епископ Олонецкий и Петрозаводский Игнатий (Семенов) в 1830 г., “каждому значительному дому или нескольким вместе устроить вблизи к себе какой-либо памятник набожности и назидать оный украшением в соревновании с другими”[1]. Поэтому неудивительно, что часовни получили в Кенозерье чрезвычайное распространение; этому способствовало то, что в древности создание часовни, в отличие от храма, не требовало разрешения епархиального начальства. Часовни возникали по почину крестьян (“из усердия жителей”), содержались их собственным иждивением и были очень любимы и почитаемы. И хотя в XVIII в. с часовенными приходами велась серьезная борьба, целый век этой жесткой политики не смог превозмочь любви крестьян к часовням: они продолжали существовать “во множестве”. Среди причин их возведения указывают^[2]:

1)  потребности крестьян в частом совершении молебнов и обрядов на различные практические случаи жизни;

2) благодарение Богу за избавление от всеобщей беды (падежа скота, неурожая, эпидемии, стихийных бедствий);

3) в память о важных местных событиях – на месте обветшавшей или сгоревшей церкви, явления иконы (“за некоторые чудесные произшествия”, как выражался священник начала XIX в. [3]);

4)  на местах погребений умерших.

В начале XX в. в Кенозерье насчитывалось около полусотни часовен. В это время чуть не каждая северная деревня имела свою часовню. Построенные по инициативе и на средства крестьян и содержащиеся целиком на их пожертвования, часовни являлись проявлением религиозных чувств и потребностей населения и составляли узлы так называемой большой зоны сакральной топографии прихода (научный аппарат А.В.Камкина[4]). Эта зона образовывалась сооружениями, располагавшимися в отдаленных от храма деревнях, в поле, у озера, у родника, на лесной опушке, на пересечении дорог.

Сохранности часовен Кенозерья способствовало то, что еще с советских времен они стали объектами реставрационных работ; но и здесь сохранилось не более половины бывших когда-то часовен. Сегодня часовни не только вновь воплощают в себе массовую, так сказать, стихийную религиозную энергию жителей, но и во многих местах, как встарь, по необходимости (ибо число действующих на Севере церквей остается чрезвычайно малым), заменяют храмы.

Важнейшая функция часовен — пространственно-религиозная, связанная с их местоположением. По этому признаку их можно разделить на придеревенские, размещенные в непосредственной близости от деревни (при входе, на границе между деревнями, в центре селения) и придорожные (в некотором удалении от селения, на перекрестке дорог). Оба принципа размещения отражают стремление жителей освятить места жизни и хозяйствования. Среди обширных северных лесов, полей, озер и болот часовни свидетельствуют об освоенности территории и являются непременной и весьма обычной приметой культурного ландшафта. Неслучайно на вопрос, что она делала в часовне, 14-летняя Катя Овчинникова (д. Шишкино) посмотрела на меня весьма выразительно и ответила даже с недоумением: “Дак я крещеная! Что в часовне делают?”

Часовни “тянулись” к жилью; в то же время им, как нерядовым, незаурядным сооружениям, свойственна и некоторая особенность, выделенность местоположения. Вокруг часовни должно существовать свободное, незанятое пространство. А вынесенные далеко за пределы селения придорожные часовни, видимо, родственны памятным и обетным крестам, отмечающим и освящающим лесные и дорожные перекрестки, выходы к озерам, рекам и ручьям, некоторые местные происшествия и события.

Организуя пространство, часовни осознаются не столько как архитектурные сооружения (каковыми чаще видят их исследователи и посторонние), сколько как религиозно-духовные, сакральные центры, места, посвященные определенным святым. Особенностью часовенного прихода является его неуниверсальный, так сказать, монистический характер: он связан не со всеми святыми и праздниками, как храм, а лишь с тем, которому посвящен. И хотя в часовне может быть немало икон, в том числе других святых, даже небольшие иконостасы, все-таки прежде всего она связывается с главной своей иконой. Конечно, с стремлением расширить состав святых покровителей связан нередкий факт наличия у часовни нескольких (двух, редко – трех) посвящений и праздников. При этом для народного сознания свойственно удивительное отождествление постройки и святого, которому она посвящена, откуда происходит необычайная любовь и теплота отношения к сооружению, олицетворяющему самого святого, как бы являющемуся его иконой. “Егорий Храбрый загорается”, – рассказывает о пожаре часовни одна жительница; “Макарий Преподобный, никто к тебе не пришел”, – извиняется другая, открывая часовню на следующий день после дня прп. Макария.

Место часовни свято, и святость не иссякает, даже если сама часовня давно разрушена. Поэтому вблизи часовни необходимо соблюдение определенных норм, в т.ч. правил поведения: нельзя ругаться, занимать часовенную землю, рубить деревья в ближайшем окружении, надо перекреститься на часовенный крест и т.д. Не допускается ходить в часовню во второй половине дня, вечером; на подобное предложение так и отвечают: “Не пойду Господа Бога гневить”; “Вечером у нас не ходят в часовню”.

О сакральности территории вокруг часовен свидетельствуют рассказы об их создании, возобновлении и разрушении. Сегодня еще помнят об обетном характере некоторых часовен. Людмила Васильевна Сидорова (1957 гр.), дочь старейшей жительницы Кенозерья, рассказывает о часовне св.Параскевы в д.Тырышкино: “Парасковия – праздник скотины, завет такой был дан: что вот именно Парасковию будем праздновать только постную, только постную. Это для  скотинки праздник. Если, допустим, я намазала сливочным маслом что-то или молоко применила в пироги, обязательно случалось, что скотина или заболеет, или, может, змея укусит, или захромает – что-то делалось. Это было строго, такой завет был положен людьми, старыми еще людьми, что этот праздник только постный, Парасковия”.

В Кенозерье есть и поставленные не так давно часовни. Вскоре после войны возобновлялась часовня Тихвинской иконы Божией Матери в д.Гора, как рассказывает А. Ф. Сивцева (1915 гр., д.Першлахта): “Одну часовенку нарушили в Тихвинской роще. А там другому в Ленинграде – набожный был человек – погрезилось: поставь, ему говорят, часовню да завидит сын. И это сделал, и он амбар перевез, и сделали опять часовенку в Тихвинской, где Тихвинска роща, на Шишкиной. Я колько раз была <...> Так вот нашлись люди: утром доярки идут, а <кругом> дух, пахнет; идут, а уж догорела часовенка. А от Тихвинской <иконы> этот золотой-от обручок** и сронен. В лодки несена она, в байдарках, наверное, увезли”. Возобновлял часовню Иван Васильевич Глущевский; она простояла лет 10 и вторично сгорела около 1965 г.  Часовня-крест Успения Божией Матери (по-местному, “Успеньё”) в д. Тырышкино поставлена лет 30 назад приезжим ленинградцем в память жены Надежды Тимофеевны Филипповой (родившейся и умершей здесь), которую он очень любил, но не успел на ее похороны.

Многочисленные рассказы о разрушении часовен почти всегда представляют разрушение как богохульство и описывают наказание святотатца. Интересен рассказ И.А.Калитина: “Был председатель колхоза – Микита с Миколой. А его звали Никита Алексеич, а он переписался на Николу, от так по-деревне у нас зовут Микита с Миколой. И вот он задумал эту часовню перевезти к ферме. А она была тут за болотом, ферма, там коровы стояли, у болота. Посылат мужиков, стариков ворочать, те не идут ворочать. Говорят: мы не строили, и ворочать не будем. Вот так. Число подошло, он эту часовню разобрал ночью сам. Вот. Ну, раз разобрал, так надо собрать. Тут народ собрал, старики собрали, к ферме поставили. Она стояла и, дай Бог, каким путем она загорелась, эта ферма? И сгорела часовенка, и сгорело 10 колхозных телят. А этого Микиту с Миколой в 39 г. как коммуниста взяли на финскую кампанию, и его Бог наказал, он и не пришел оттуда”. Примечательно, что здесь в одном ряду стоят отказ от своего имени и отказ от отеческого, стародавнего обычая. Недаром в рассказе дважды упоминаются “старики”, которые, конечно, не “ворочали” и не собирали часовню – на это есть “мужики”, – старики воплощают мирской авторитет и традицию.

В советское время те из часовен, которые не были разрушены и не использовались как складские помещения, как правило, находились под присмотром: кто-нибудь закрывал их, хранил ключи, отпирал в праздники; теперь за часовнями ухаживают их дети. Так — от отцов к детям — и дошел до нас огонек православной веры. Можно сказать, что сегодня религиозная жизнь в разных формах существует вокруг всех сохранившихся часовен.

В наше время инициаторами воссоздания часовен и жертвователями нередко становятся возвращающиеся в родную деревню ее уроженцы. Ими движет стремление увековечить память предков, отдать долг родителям, выполнить обет, данный в трудных жизненных обстоятельствах. Усилиями петербуржца Владимира Александровича Калитина воссоздается часовня св.кн.Александра Невского на Мызе. Ее освятили в августе 2003 г. несколько священников, которых возглавлял благочинный священник о. Владимир (Кузив). Его радение о часовне не прекращается: в Александро-Невской Лавре для часовни пишется икона св. кн. Александра Невского, в которую будут вложены частицы мощей святого князя. Смеем надеяться, что старинный воитель православия на Русском Севере услышит молитвы своих земляков.

Важнейшая функция часовен — богослужебная, и это именно общее, соборное моление (“все гурьбой ходили”), как правило, в большие православные и часовенные праздники, в дни особенно почитаемых в данном месте святых, в воскресенья. Когда-то прихожане созывались на службу колокольным звоном; сегодня колокола – редкость, один колокол установлен администрацией Национального парка на часовне свт.Николая в с.Вершинино. В него звонит перед службой Пелагея Николаевна Ножкина, звонит “не просто так, не просто бряк-бряк, она вот именно ударит и читает 12 раз “Господи, помилуй” (рассказ Л.И.Чаловой, 1946 гр.).

Раньше все часовни были богато убраны, имелись небольшие иконостасы, в которых находилось немало икон; они украшались старинными полотенцами; почти непременным элементом северной часовни был потолок в виде расписанных небес. Таким трансформированным в сегодняшних условиях обычаем оформления потолка в виде небес является обивка потолка часовни вмч. Георгия и прп. Макария в д. Спицыно заветными платками. А вообще современное убранство часовен скромное.

Сегодня в часовнях собираются в праздники и в воскресенья, в них читают часы, акафисты, каноны, Псалтирь. Известно, что в первой трети XX в., перед массовым закрытием, часовни использовались как молитвенные помещения несколько раз в год, в крупнейшие  православные и часовенные праздники, после которых “часовенку заложат, да и опять до другого праздника”. Несомненно, что в наше время, когда храмы остаются труднодоступными, богослужебные функции часовен расширяются, в этом смысле сегодня они используются как храмы, т.е. работают регулярно.

Как и храмовые, часовенные службы не ограничиваются помещениями; они включают и крестные ходы вокруг часовни на Пасху и в часовенный праздник. Прежде было распространено ношение иконы по деревне, по домам прихожан, а также по полям и огородам, о чем рассказывает Н. П. Бахарева (1918 гр. – “чужой век живу”, д.Гóра): “Тихвинску носили, когды вот дождика долго нету. Привозят попа, и он оттуда <из храма> везет свои иконы, и эту Тихвинску берут свою и ходят кругом полей. Молились о дожде. Да, и дождь пойдет”.  Эта икона Тихвинской Божьей Матери была широко почитаема – о ней вспоминают многие, к “Тихвинской Матушке”, которую несли два (по другим сведениям, три) человека на особых носилках, приходила и А. Ф. Сивцева, жившая тогда в с. Поромском. С этой иконой обходили горящие дома “в 49 году, наверное”. Показательно, что иконой защищали жители горящие колхозные хозяйственные постройки.

Молебны о дожде помнит и Е.М.Мелехова (1915 – 2003, д. Тырышкино): “Ходили, служили, нá поле даже служили. Как дождика нет, засýха, ходили нá поле служили, дождичка просили. Сходят бабы помолятся, домой пойдешь, и дождик затянет. Вот, представьте, я это сама...” Возле часовен происходило и окропление скота, как правило, коней.

Ярчайшая функция часовен – молитвенно-заветная. Она проявляется в частной молитве жителей в произвольный день, когда есть желание и потребность, по случаю, в дни памяти родителей. Особенная молитва – тому святому, которому посвящена часовня.

          Чрезвычайное распространение на Севере имеет обычай заветов – обещаний и особых приношений Богу при испрошении помощи и здоровья. При этом заветом называют и само обещание (обет), и вещь, приносимую в его исполнение. Особенно часто давали заветы женщины: видимо, нет северянки, не “завечавшейся” хоть раз в жизни. Смысл завета объясняют так: “Господь проверял нашу совесть – выполнишь, нет”. Заветы давали за себя, детей, родных, за скотину. Когда-то матери “завечали” болеющих детей в монастыри. Для наших современниц, живших в условиях отдаленности храмов и сверхзанятости в колхозах, заветом могло быть любое благочестивое обещание: сходить в монастырь или храм (редко), поставить свечу перед иконой, пожертвовать в храм деньги, повесить к иконе или на крест полотенце, платок, пелену, отнести в часовню отрез, юбку, костюм, не работать в определенный праздник и т.д. Так называемые тканые привесы – полотенца, платки, полотна – понимаются как воплощенная молитва: “Молимся, так вроде Богу жертва”. Считается, что “платяной завет лучше, чем свеча”. Нередко приносили особую пелену – плат или кусок ткани с нашитым крестом. Для исполнения завета часто назначается определенный срок; как правило, это часовенный праздник. И хотя исполнение завета может быть трудным, не исполнить его невозможно.

          “Завечавшиеся” во время молебна в часовенный праздник купались в освященной купели – Иордане, это довольно подробно описала жительница каргопольской деревни Е.С.Макарова (1914 гр., д. Орлово): “Около часовенки Иордан был выкопан, тут мостки так настелены. Так во Владимирску поп-от служит, дак крещены-те все тут кругом стоят, а у  кого завет, так тут ляга-то большая, так крещены все купалися. Не в самом Иордане, а в этой ляге-то. На Иордани – там поп стоит, дак все стоят, дак кто станет купаться? Я купывалась, я щас тебе расскажу. Вот стоишь. Стоим, стоим, стоим, он служит, мы стоим. Как только он крест в воду, а мы сейчас же вот окупнемся с головушкой – а в рубашках, ведь не в одежде, а в рубашках. Да выйдем, да рубашки эдак на себе выжмем, да платье хорошо наверх надежим*. Да и пойдем”.

          Интересен рассказ М.А.Калитиной о завете, который она давала в связи с работой в праздник: “Не полотенце я ложила, а я 3 метра унесла полотна. Полотенца у меня не было – надо хорошо какое-нибудь. Полотна унесла. Вот, в Казанску метали сено; я стояла на стогу, а вот он, деда мой, метал. Все мы уж завершили. Он начал подпирать подпоры, а я возьми да немножко поднажала, а у меня кончик у стожара – хрысь, а я назад с целого стога и бух на землю. <...> Дак что, гипс, забинтовали всю, 2 ребра сломано, чуть насмерть не убилася. Я ска: “Больше я в этот праздник работать не буду”. Вот 3 метра полотна я, белого полотна унесла и повесила в часовенку, в Мининой часовня. Ведь потому я туда отнесла, что Казанская-то там, в Мининой. Вот я туда и унесла. Но в Казанскую больше не работаю”.

В рассказе проявился именной характер заветов, связанный с уже отмечавшейся особенностью часовни: в отличие от храма, она не универсальна. Примечателен отказ хранительницы Шишкинской часовни К.Ф.Шишкиной на предложение объединить заветные приношения двух соседних часовен: Вершининской Никольской и Шишкинской Иоанно-Богословской: “Люди клали Ивану Богослову, а мы понесем Никола-угодничку”. В том же ключе и ответ П. Н. Ножкиной: “Дак и Ивана Богослова пригласить бы к Никола-угоднику <можно>”.

По материалам Каргополья было выявлено, что, молясь перед иконой о выздоровлении, верующие вешали к иконе соответствующий больной части тела “покров” – чулок с ноги, варежку с руки, платок с головы, отрез, платье или юбку с туловища; для молитвы о домашних животных приносили масло от коровы, шерсть от овцы и т. д[5]. Наблюдения в Кенозерье не показывают такой связи между характером заболевания и видом привеса, может быть, она уже давно утеряна. Такой авторитетный информатор, как П. Н. Ножкина прямо говорит: “Платок ко всему: то ли спина болит, то ли ноги болят, то ли чтоб скотинка держалась по-настоящему – можно для скотинки завет нести. Все носят, дак я-то слышу, стары люди говорят”.

Интересным (и редким – обычно говорят, что из часовни ничего нельзя брать) является сообщение Л.В.Сидоровой, что из часовни можно было выкупить висевшую у иконы вещь: “Я  захотела, если у меня вот болеет ребенок, я могу купить, взять там полотенчико или что-нибудь. Оставить деньги, а взять, чтоб мне утирать этим полотенцем своего ребенка. А лучше всего, когда ребенок заболеет, взять простынь, чтоб накрывать ребенка, или латок повязать на голову, или полотенчико”. При этом сумма не назначалась, оставляли, сколько считали нужным и возможным. Использование святой вещи (“ну, они уже все равно пошли Господу Богу”) способствовало выздоровлению ребенка.

Исполнение заветов повсеместно и ныне. В часовнях висят многочисленные юбки, фартуки, отрезы, платки с нашитыми крестами и приколотыми нательными крестиками. Порой для них устраиваются особые перекладины. Тканые привесы, являющиеся продолжением древней традиции, – проявление искренней веры и усердной молитвы.

          Один из особых случаев  посещения часовни – поминание родителей, с которым связаны определенные традиции. Нередко в часовню жертвовали нательный крестик умершего, прикрепив его к плату (на умершего надевали другой крест). Особые пожертвования приносили при трагической смерти человека: помимо обычных платков и полотенец, жертвовали его личные вещи, одежду, причем все должно быть в хорошем состоянии. День памяти умершего (день рождения, смерти), помимо молитв, отмечался делами благотворительности: собирали “подильничек”– узелок с едой для бедной старушки, которая прежде всего молилась за усопшего.

          Огромное значение в деревенской жизни всегда имели и продолжают иметь часовенные праздники – дни святого или события Священной истории, которому посвящена главная часовенная икона. Каждая деревня имела свой праздник, а нередко и не один. Очень проникновенно рассказывает о празднования часовенного дня д. Тырышкино Л.В.Сидорова: “Парасковиюшка – у нас наша здесь часовенка. Она – хранительница домашнего очага и хранительница скота. И у нас Парасковию празднуют 10 ноября. Но это праздник считается строго постный, строго постный. В этот праздник уже ничего, кроме постного нельзя готовить. Это праздник для скота. И мы – вот я молодая еще – но мы не нарушаем завета. Если я справляю праздник – ко мне приходят также гости – племянники там, племянницы, сестры, братья, знакомые хорошие, подруги – они едут. Только постное у меня все на столе, у меня, кроме постного, ничего не может быть. Преклоняюсь перед ней”.

            Современные ученые, исследуя деревенские праздники, приравнивают дни часовенных святых, по их значимости для сельчан, к храмовым, престольным, называя “часовенными престолами”[6]. “Престольный праздник как фактор годового круга литургического времени вместе с тем стал и глубоко своеобразным явлением духовной культуры православных людей”, – пишет Л. А. Тульцева. Она выделяет ряд характеристик, охватывающих весь мир      (пространственный и временной – мироколицу) крестьянской жизни: храм – дом – улицу.

          О значении праздника в прежней деревенской жизни красноречиво рассуждает Е.В.Калитин (по-деревенски Коммунистов, ок. 1920 гр., пос. Усть-Поча): “И я век прожил – я такой никудобный особо, что никуда ни по праздникам. <...> У нас один праздник, так. Александров день. <...> Нынь каждый день празднуют Александров день – совремённый люд. Деньги в кармане – и праздник. А раньше – ходили там по гостям – где  <празднуют>, так и сбродишь, отпаивали.  А нынешний народ – просто не народ, а я не знаю кто. Ежели я у тебя был, к примеру, угостила ты меня – я должóн тоже, как ходишь гостить, тоже должóн тебя угостить. А нынешнему народу не приберегсти: взять возьмет – и… Ныне кто кого не знат? И никто никого. Ну, угостит брат брата и сват свата. А так – никто. И праздников сейчас, считай, что нету. Как дeньга появилась – так надо кому-то дать вино спрятать, а не спрятать – значит, не приберегут, самому не приберечь. Век попорченный. Я не знаю, может ли на таком народе еще стоять земля-то ведь. Некрещеный люд-то. Ну, крещеный-некрещеный… сейчас-то было и начали их хоть крестить, а толку-то? Все равно они, наверное, не толкуют лоб перекрестить”. В этих словах явственна определенная праздничная этика, связь ее с христианской совестью и выдержкой человека, осознание праздника как не только и даже не столько пира и выпивки; отсутствие этого – свидетельство испорченности. На мое возражение “Может, Господь просветит?” Евгений Васильевич заметил: “Да Господу тоже такие люди, наверное, не требуются”.

В часовенный праздник в часовню ходили даже редко посещавшие ее, называющие себя неверующими, больше никогда в нее не заглядывавшие и мало что в происходящем в часовне понимавшие, отчего сегодня они порой помнят лишь выпивку и гулянку. “Чарочку нальют, хмельной придешь. Утром не успеешь выстать, на работу гонят батогом”, – озорно улыбаясь глазами, балагурит И.А.Калитин. Многие были тогда маленькими или молодыми, не интересовавшимися этой стороной жизни (“я не должен, может, и помнить – уж сколько мне было лет!”, “будто мне помнится что про это дело, одно знал – побежать”); к тому же необходимо преодолеть обычное крестьянское “ничего, подружка, не знаю” и даже: “Золотая, что ты! Ты глубoко так это… Разве в этих кумполах (показывает на голову) был начальник?”.

О духовной значимости этого дня особенно часто говорят старейшие жители. “Так Вознесенье Господне праздновали: съездят да попа привезут, привезут старики попа. Да и он служил. А крестьяны-то приедут к празднику, дак все идут Богу молиться. Все стоят молятся Богу. И он служит в часовенке. И полна часовенка найдет народу. И не входит народ-от, да тута, у канавы, все стоят да все молятся, вот так”, – вспоминает Е.С.Макарова. Обязательно служились водосвятные молебны на берегах озер: “ходили нá воду”. Вот прекрасный рассказ Е.М.Мелеховой, относящийся к часовне в д. Зехново, где рассказчица родилась и прожила почти всю жизнь: “Все праздновали, хорошо праздновали. У нас празднички праздновали – два Ивана Богослова. Один осенью, 9 октября, а другой 21 мая. 21 мая – маленький Богослов, а большой Богослов называется 9 октября. Службу служили, в часовенку ходили, в маленький Богослов нá воду ходили. На воду ходили с крестным ходом, с иконами. <...> Други-то дак ведь цéлятся*, заветы кладали. Вот, например, болеешь – вот нынь дак вот не заветишьсе; тогды болеешь, дак позавечаешься: “Иван Богослов, прости меня во всех грехах”, или там: “Макарий преподобный” – ходили к Макарию преподобному, 17 километров. Я два раза ходила. Да я – ой, да я столько ходила! Выкупаюси, например, о Богослове – на воду, выкупаюси, свецку поставлю, Богу помолюси, вот так”.

          После молебнов, купаний, окроплений людей и животных праздник переходил в дома прихожан, где начинался прием и угощение гостей. Все это продолжалось и в колхозное время. Традиции гостевания в часовенный праздник относятся прежде всего к родственникам широкого круга. Почти все упоминают, что ходили именно к родне: “Трудоспособный, да родня, дак вот туда к празднику ходили”. Но в праздник приходили в деревню и посторонние, чужие – видимо, чаще это были мужчины, вспомним свидетельства Е.В. и И.А. Калитиных: “где празднуют, так и сбродишь, отпаивали”; “чарочку нальют, хмельной придешь”. Ярко и образно праздничное застолье, в котором всем находилось место, описывает Л.В.Сидорова: “Иван Богослов – знаете, столько народу наедет! Люди, кстати, действительно идут в часовню, Ивану Богослову поклоняются, молятся. А потом, после, к обеду уже, после обеда*- садятся за столы. Застолье садились – не один стол поставлен, наезжает столько народу. Вот поставили столы, значит здесь приехали первые  гости, садятся кушать. Приехали вторые гости, эти откушали – садятся там чай пить уже за другие столы, чай пьют с блинами. Блины, кстати, пекут двойные – шаньги и блинчатые, считается. Опять вот эта партия откушала, следующая партия приходит, опять садятся кушать, следующая – опять за чай. Вот они. А та уже, первая, отгостила, уже уходит, по другим гостям пошли. И вот это продолжается до вечера. А вечером на середине деревни всегда организовывалось гулянье”.

          Празднование часовенных дней никогда не прерывалось, а сегодня оно постепенно восстанавливается в своей полноте.

Окормительско-наставнические функции  часовен в начале XX в. проявлялись исподволь, опосредованно, через социальные институты обычного права и общественного мнения, всегда весьма авторитетные и действенные в русских селениях. Ведь тогда селения были включены в систему церковных приходов, для всех существовала реальная возможность общения со священником и регулярных, по крайней мере, ежегодных исповеди и причастия. Обрыв связей нормальной церковной жизни в 30-е годы, аресты и ссылки священников, духовно-религиозная заброшенность людей привели к резкому росту значения этой функции часовен в жизни деревень. Собираясь и группируясь вокруг часовен, люди поддерживали друг друга, помогали противостоять порой весьма агрессивной, насаждавшейся и поддерживавшейся сверху атеистической пропаганде, учились друг у друга, переписывали православные и народные молитвы (их и поныне немало хранится в крестьянских тетрадках) – ведь одно из первых советских изданий молитвослова было предпринято лишь в 50-е годы[7].

Но кроме этого советское время выдвигает отдельные благочестивые личности, по необходимости берущие на себя окормительско-наставнические функции. Эти люди были близки к церкви в пору ее функционирования, работали в ней или помогали священникам, и сохранив твердость веры и верность церкви, все-таки уцелели в пору репрессий. Они знали службы и имели религиозную литературу.

          Яркой личностью, запечатлевшейся в памяти многих ныне живущих кенозеров стал “Филюшка”— Филипп Антонович Ликотов из Почезерской д.Потеряево: “божественный”, “негреховодный”, “дедушка такой святой”. Он был дьяконом или причетником церкви Животворящего Креста с.Филипповское в Почезере. В часовенные праздники он ходил по деревням Кенозерья и совершал в часовнях службы. Как рассказывают, у него был иерейский наперсный “очень красивый крест”, которым он благословлял в конце службы. Ф. А. Ликотов был невысокого роста и смолоду имел больные “узкие-узкие глазки” и плохое зрение, видимо, к старости он был совсем слепой – его так и звали: Филюшка слепой, из-за этого он был “не работный”. Он жил в маленькой избушке, имел семью – жену (рано умерла) и дочь Аннушку (31 гр.), которая уехала в Петрозаводск в няньки. “Филюшка” не был образован, но с малых лет жил при церкви, где многому выучился: “с этого он и жил”. Умер он около 1960 г. Филипп Антонович ходил сам и водил людей и “по дальним праздникам”: в Ошевенск, на Макарий, почему о нем помнят и в Каргополье. Он молился за людей (по их просьбе), носил их заветы, участвовал в службах. Еще одна роль Ф.А.Ликотова – крещение детей и отпевание усопших. Сегодня в Кенозерье не редкость от пожилого человека услышать, что он крещен “Филюшкой”.

          Филипп Антонович обладал несомненным авторитетом среди крестьян: ведь “он при церкви <жил>, и служил, так ему все и верили”. Он поддерживал людей словом, утешал. И хотя ныне некоторые отзываются о его службах скептически, в тех условиях это было единственной возможностью не остаться некрещеным или неотпетым. Не будем не благодарны к тем, кто в то суровое время, как мог, помогал, врачевал, просвещал. Они сами остались верны Господу и в других поддерживали неровно горящий тогда огонек веры, в результате чего он дошел до наших дней.

          В наше время часовни остаются центрами просвещения и наставления. Интересен рассказ молодой хранительницы часовни в Усть-Поче Марины Гусевой о том, как она пришла к вере: “В первый раз в часовню я пришла – я точно не помню, сколько мне было. Но помню, я поразилась тому, что сама часовня вроде такая неприметная, но вот эти небеса – они меня поразили. И состояние мелочности в этом мире перед чем-то большим осталось до сих пор. Большое чувство было. <...> Само богослужение меня действительно поразило до глубины души. Я понимаю, почему князь Владимир выбрал эту веру – действительно, она очень красивая”.

Организационно-хозяйственная функция была свойственна часовням всегда, ибо без свечей и другой церковной мелочи, без своевременного ухода за часовней и ее ремонта нельзя было обходиться. Когда-то были особые часовенные работники, находившиеся на содержании прихода. Сегодня всеми вопросами занимаются хранители часовен. Примечательно, что наше время расширило и эту часовенную функцию, добавив к хозяйственным вопросам юридическую регистрацию общины.

* * *

Неистребима вера в русском человеке. Сегодня еще живы люди, простые и не выдающиеся, своей кровью и плотью соделавшие целую эпоху в русской истории, бывшие солью русской жизни, вынесшие на своих плечах бури и ураганы XX века и сквозь все потрясения пронесшие свет православной веры. Это – потомки отважных новгородцев, осваивавших когда-то эти богатые и вольные просторы, крестьяне, издавна составлявшие стержень России. Из них вышли священники и хлеборобы, воины и учителя, мастеровые и рассказчики. Когда приходилось выбирать, уезжать ли в город или оставаться, они говорили: “Надо за землю держаться”, как сказал когда-то Василий Ушаков из каргопольской д. Думино. Это и поныне является их заветом: они держатся за землю, а земля держится ими. И вера им помогает.

Всем им – низкий поклон.